И еще один рефрен проявился в ее поздних произведениях. На очень немолодую неухоженную и плохо одетую даму… нет, бабу… или все-таки женщину «клюет» успешный красавец, значительно моложе ее, богатый, бросающий к ее ногам все свои банковские карточки («Женщины в игре без правил»). Героиня при этом в раздумье, достоин ли ее высокой души этот нувориш, достаточно ли он интеллигентен для нее. Читая эти книги, я представляла себе, как женщина напрягается от бередящих ее душу сомнений: а почему этот претендент на ее сердце не читает ей стихи Бродского. Неужели не знает? Даже страшно подумать! А наш влюбленный банкир на заседании совета директоров тайком, под столом открывает томик Бродского, тихонько изъятый с книжной полки в хрущобе у любимой, читает и, оглохнув от впечатлений, перестает слышать сухие отчеты и сводки…
Господи, куда это меня понесло на волнах творчества Щербаковой? Надо срочно возвращаться в наш реальный мир, обматеренный писательницей.
Однажды я спросила свою добрую подругу, очень умную и талантливую журналистку, отчего, по ее мнению, основные почитательницы творчества матери – базарно-крикливые женщины постбальзаковского возраста, как правило, не обремененные интеллектом и женской привлекательностью. Ответ поразил меня своей простотой и мудростью.
– Она им льстила. Она подавала их убожество как нечто прекрасное и достойное восхищения. Она нежно шептала им в ушко, что они заслуживают самого лучшего в мире принца и великолепны именно этим своим убожеством. Поэтому ни в коем случае не надо ничего в себе менять!
В самые последние годы на этот вот идеологический «замес» наложилось еще и неуемное желание писательницы сводить счеты с ненавидимыми людьми с помощью своих произведений. Но когда же злоба, ненависть и жажда мести помогали создать великое или хотя бы хорошее произведение? Не растут на таком удобрении талантливые книги, нет, не растут.
Я прочитала все последние книги матери, и почти в каждой она старалась ударить побольней именно меня, задеть как можно сильней свою внучку – мою дочь, ну и, разумеется, в ее книгах присутствовали тошнотворные персонажи, которых она наделяла узнаваемыми характеристиками моего нынешнего мужа (еврей, с похожей фамилией, уехавший недавно в Израиль). Меня упрекали в том, что, мол, понять, кого она «прикладывает», мог только узкий круг людей. Допустим. Но мне и этого вполне хватало. И потом, всем известно, как быстро в наше время распространяется информация. Сегодня об этом знает «узкий круг», а завтра какой-нибудь литературный критик, поправив очки-велосипед, напишет статью, где укажет, что «прототипом этой отвратительной героини была, увы, дочь писательницы…» – и так далее. Я должна терпеливо ждать? И спокойно терпеть неправедные поношения, пусть сегодня даже от небольшого круга читателей? Прежде чем требовать ответа у меня, задайте эти вопросы себе: как бы вы реагировали на моем месте? Только честно.
В образах положительных героинь без труда узнавалась сама Галина Николаевна. Такой она себя видела и старательно преподносила этот образ миру. Эдакие литературные автопортреты. Кроткие, интеллигентные, добрые, душевные немолодые женщины в окружении монстров, за которыми угадывались враги автора в реальной жизни. Вернее, те, кого она решила назначить своими врагами. Сама. Никто из прототипов ее чудовищ не сделал ГЩ в жизни ничего плохого ни разу! Она сама сконструировала этот жуткий мир, наделила реальных людей, о которых с ненавистью размышляла, клыками, ядовитыми жалами, страшными рожами и придумала им мерзкие поступки. Поскольку персонажи были полностью надуманными, они получилось ходульными, неживыми, совершенно плоскими и даже нередко карикатурными. Когда писатель вдохновляется злобой, талант убегает от него далеко и, чаще всего, навсегда…
Мои «ругатели» в Интернете часто требовали от меня назвать произведения, в которых мать поносит меня и моих родных. На своем форуме я неоднократно перечисляла некоторые из творений ГЩ. Не знаю, почему я не сделала этого в первой книге. Впрочем, тогда еще я не знала про «Эдду кота Мурзавецкого» – апофеоз материнской ненависти. Но уже были прочитаны «Перезагруз», «Нескверные цветы», «Степь израильская», «Лошадиная фамилия»… Хватит? Мне хватило на всю жизнь.
В последние годы мать занималась не только и не столько творчеством, сколько крупными и мелкими пакостями и сведением счетов. Не могу же я считать ее «Эдду» результатом творческого процесса. Это было бы оскорблением истинным творцам. «Эдда кота Мурзавецкого» вышла в свет уже после смерти автора, а была написана года за два до этого. Эта вещь, к счастью, бесталанная, – открытое признание в ненависти к дочери, замешанное на огромном количестве лжи. Персонажи – она и ее муж, святые, разумеется; сын-алкоголик, но очень хороший, праведник по сути своей; коты и кошки – с настоящими именами наших домашних любимцев, чей характер и нрав я знала, может быть, лучше, чем кто-либо другой, ведь кошки – мои любимые животные; и, наконец, дочь – чудовище, урод в этом эдеме, тварь последняя, которую надо было сто раз удавить еще в детстве. Этой дочери из «Эдды» писательница придала мои характерные черты, в частности, больные ноги, которые она… зло высмеяла: согласитесь, ведь больные ноги у дочки должны злить высокодуховных, почти святых матерей и вызывать у них только сарказм. И кошки наши, оказывается, меня всегда ненавидели (вот бы они, наверное, удивились: уж какая у нас была с ними любовь – не разлей вода!). И т. д. и т. п. по всему тексту.
Когда я писала «Маму», я пыталась – хотя бы пыталась! – понять, откуда что взялось, и не только во мне, но и в матери. Я старалась анализировать, а порой даже оправдывать Щербакову в ее неприглядных поступках. Писательница же не заморачивалась подобными глупостями. Она ставила читателей перед фактом: дочь – чудовище из чудовищ, такой народилась, ничего поделать было нельзя. Пришлось выкармливать чудовище себе на голову. Понятно, о воспитании речи не было: пытаться воспитывать ребенка было бессмысленно, ибо уже в колыбели из-под розовенького одеяльца торчали копыта и хвост. А родители были уж такие добрые, мягкие, что на чудище страшное даже голоса повысить не могли, наказать не смели за пакости сатанинские, которые это исчадие ада практиковало, очевидно, с детского сада. В общем, рядом с чудищем два ангела парят: она и ее муж. Ну особенно она, конечно. Помню я этого «ангела» с яростно поджатыми губами на перекошенном от злости лице, изрыгающего визгливые проклятия дочери…
Некоторые мои «проницательные» комментаторы решили, что мать таки прочитала мою книгу и «Эддой» просто мне ответила. Я, конечно, понимала, что этого быть не могло – слишком мало прошло времени между размещением моей книги в Сети (конец января) и выпуском издательством книги матери (май). С помощью Интернета я выяснила, что Щербакова уже вовсю писала эту вещь более чем за год до того, как я приступила к своей. Откуда информация? От самой Щербаковой, сообщившей об этом в интервью летом 2008 года (www.chitaem-vmeste.ru/pages/material.php?interview=31&journal=16). Полагаю, злость и ненависть ко мне достигли такой точки кипения, что мать уже не могла не выплеснуть это все из себя, чтобы не задохнуться от собственной желчи. Конечно, тяжело в себе такое носить годами. Так что никакой это не ответ, а еще одно честное проявление ее отношения ко мне.
Будем считать, что «Эдда» – наследство, оставленное мне матерью. И знаете что? Я благодарна ей как никогда. Намного страшнее было бы для меня, если бы она ушла, оставив после себя что-то доброе, покаянное… Если бы я прочла строки, где она говорила, что сожалеет о своем плохом отношении ко мне, что просит прощения за свои ошибки, я не знала бы, наверное, больше покоя. И не потому, что считала бы себя неправой, нет. А потому, что чувствовала бы огромную боль от того, что мы так и не сумели, не успели объясниться! Вот это был бы сильный и убийственный ход! Впрочем, если бы она была на это способна, мне бы никогда в голову не пришло писать свою книгу. В том-то и дело, что она оставалась самой собой до конца, а значит, моя книга оправданна. Но мама показала мне и всему свету, что моя книга оказалась милосердной к ней, что на самом деле она была куда страшней, чем я ее изобразила. За такую ее невольную поддержку моего сочинения я могу сказать только огромное спасибо!
На моем форуме читатели обсудили многие поздние произведения Г. Щербаковой, в частности «Эдду». Один из них по имени Владимир совершенно справедливо обратил внимание на несоответствие названия содержанию: «Ну что общего имеется у поэтических произведений древности с тем текстом, который помещен под заголовком „Эдда“?» Ну, разумеется, ничего, Владимир. Просто Галине Щербаковой была свойственна время от времени «легкость в мыслях необыкновенная». Откуда появилась эдда, мне более или менее понятно. Кот был норвежской породы, а раз Норвегия, Скандинавия, там какие-то есть эпосы, вроде бы эдды. Почему бы и не блеснуть «ерундицией» и не поставить эдду в заголовок? Ох, недаром я писала в книге об образованщине!
