Сэм погладил ладонью холодный серый корпус и сказал:
— Почему должны мы беспокоиться из-за каких-то лучников? Одна эта штука способна сокрушить целое королевство! Что можно противопоставить ее орудиям?
Как всегда, обход поднял его настроение. Правда, разработка чертежей большого корабля еще только началась. Но это — дело времени. Прежде всего необходимо, чтобы страна и его заводы были хорошо защищены. Он довольно потер руки и закурил новую сигару, выпуская клубы густого дыма.
И тут он увидел Ливи.
Его возлюбленную Ливи, тяжко болевшую много лет и, наконец, умершую в Италии в 1904 году.
Восставшую к жизни, в цвете молодости и красоты... но, увы, принадлежавшую не ему.
Она приближалась к Сэму, держа в руке свою чашу, одетая в белую юбку, доходившую до середины бедер; ее грудь охватывал полупрозрачный шарф. У Ливи была прекрасная фигура и длинные стройные ноги. Ее высокий лоб отливал нежной белизной. Ее огромные глаза сияли. Ее губы были пухлыми и красиво очерченными, ее улыбка притягивала, полная тайны. Темные волосы струились по плечам и спине, за ушком алел огромный, похожий на розу цветок.
Сэм почувствовал, что его сердце забилось в груди подобно колоколу.
Плавно покачиваясь, Ливи шла к нему, ее груди подрагивали под прозрачной тканью. И это была его жена, его скромница Ливи, которая носила длинные платья, скрывающие ее тело от шеи до лодыжек! Она никогда не раздевалась перед ним при свете. Теперь же она напоминала Сэму полуобнаженных женщин Полинезии.
Ливи получила пуританское воспитание, но это не изуродовало ее. На Земле она научилась пить (ей очень нравилось пиво), даже курила одно время, и она стала неверующей — или, по крайней мере, сомневающейся. Она даже терпела его постоянную воркотню и ругань, если только дочерей не было поблизости. Обвинения, что она подвергала строгой проверке его книги и выхолащивала их, не соответствовали действительности. Наиболее суровым цензором новых вещей был он сам.
Да, Ливи хорошо адаптировалась тут.
Даже слишком хорошо. После его двадцатилетнего отсутствия она влюбилась в Сирано де Бержерака. И, к своему смущению, Сэм чувствовал, что этот необузданный француз пробудил в ней что-то такое, что мог бы пробудить он сам, если бы постоянно не сдерживал себя. Но после долгих лет на Реке и частого употребления Жвачки Сновидений от его былой сдержанности осталось немногое.
Однако было слишком поздно.
Если бы Сирано покинул ее...
— Хелло, Сэм, — сказала она на английском. — Прекрасный день, не правда ли?
— Здесь прекрасен каждый день, — с усилием ответил он. — Если ты собираешься говорить только о погоде, то лучше оставь меня в покое!
Она очаровательно засмеялась,
— Пойдем со мной к грейлстоуну, — сказала она. — Наступает время для ленча.
Каждый день он давал себе клятву не приближаться к ней. И каждый день он искал повода очутиться вблизи нее.
— Как поживает Сирано? — спросил он.
— О, он счастлив! Наконец-то он получил свою шпагу. Билдрон, оружейник, обещал, что первый клинок сделает для него — после тебя, Сэм, и других членов Совета, разумеется. Сирано уже почти примирился с тем, что никогда снова не будет держать в руках стальной меч. Потом он услышал об этом метеорите и пошел сюда. И вот величайший фехтовальщик мира имеет шанс доказать всем, что его репутация не была преувеличенной — как ожидали некоторые неверящие.
— Ну, Ливи, — сказал он, — я не утверждал, что люди лгут относительно его репутации. Я только говорил, что они, возможно, немного перегибают палку. Я до сих пор не верю в эту историю — когда он один разогнал две сотни солдат.
— Сражение в Порт-де-Несл было правдой! И там не было двух сотен! Ты сам сочинил это, Сэм! На него напала толпа головорезов — сотня, или около того. Даже если бы их было только двадцать пять, это правда, что Сирано разогнал мерзавцев, чтобы спасти своего друга, Шевалье дел Лигнера. Он убил двоих, ранил семерых, а остальные убежали. Клянусь богом, что это правда!
— Я не хочу затевать споры о достоверности подвигов твоего мужа, — сказал Сэм. — Или по любому другому поводу. Я предпочел бы поговорить о чем-нибудь веселом; вспомни, как мы шутили и проказничали — раньше, чем ты заболела.
Она внезапно остановилась. Ее лицо стало мрачным.
— Я знаю, что ты возненавидел меня из-за этой болезни, Сэм.
— Нет, это не так, — мягко сказал он. — Полагаю, что чувствовал себя виноватым — ведь ты была больна, а я — здоров. Но я никогда не смог бы возненавидеть тебя. Если я могу кого-либо ненавидеть, то только себя самого.
— Извини, я не хотела сказать, что ты стал ненавидеть меня. Но моя болезнь была тебе в тягость, и ты показывал это многими способами. О, ты можешь сказать, что ты был благородным, и нежным, и любящим — и это действительно правда. Но иногда ты так смотрел на меня... что-то бормотал, жестикулировал — я не могу описать это! Я не могу, но я знаю, что в такие моменты ты испытывал ко мне отвращение, потому, что я была больна!
— Нет, Ливи, нет! — вскричал он так громко, что некоторые шедшие к грейлстоуну люди в недоумении обернулись к ним.
— Что спорить об этом? Испытывал ли ты подобное чувство или нет — теперь это не имеет никакого значения. Я любила тебя тогда и, в определенном смысле, продолжаю любить и сейчас. Но совсем не так, как раньше.
В угрюмом молчании они продолжали путь. Сэм курил, но вкус сигары был подобен тлеющей гнилой капусте.
Сирано не пришел на ленч. Он был комендантом укреплений, которые охраняли побережье Реки. Сэм был рад. Ему тяжело было видеть Ливи, но его страдания удваивались, когда он видел ее с этим французом.
Они расстались в молчании.
Прекрасная юная женщина с пушистыми волосами цвета меди приблизилась к нему, и его мысли на время отвлеклись от Ливи. Эта женщина называлась Гвиневрой. Она умерла в возрасте семи лет в стране, которая в будущем стала Корнуоллом, в то время, когда финикияне приплыли туда и начали разрабатывать залежи олова. Она воскресла среди людей, которые не понимали ее древнего кельтского языка, и примкнула к группе, говорившей по-английски. Среди них, как явствовало из ее описания, был сэр Ричард ФренсиЬ Бартон — тот самый, которого Сэм, как ему показалось, видел на берегу перед падением метеорита. Бартон вместе со своими друзьями построил небольшое парусное судно и отправился к верховьям Реки — как можно было ожидать от человека, который провел половину жизни в странствиях по диким уголкам Африки и других континентов. На Земле Бартон искал верховья Нила и, вместо этого, открыл озеро Танганьика. В этом мире он снова пустился на поиски истока Реки — величайшей из всех мыслимых рек — нисколько не устрашенный перспективой, что, возможно, ему придется одолеть десять или двадцать миллионов миль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
