— Вперед-назад бегаете, как пацан. Почему не крикнули?
Я сохранял спокойствие и ел стоя. Сало шкварочками прилипло к дируну со всех сторон, и я облизывал пальцы. Некультурно, но какая культура в данный момент?
Файда покраснел. Махнул рукой — не той, которой за горло держался.
— Михаил Иванович. У вас прямо подозрительность. Подозрительность, а не основания. Делаете из мухи слона. Может, я в уборную захотел и не смог бежать за вами. А потом вы удалились с глаз. Бурьян. Будяки. Колючки разные. Вы с Довидом буквально напролом шагали.
Гришка и Вовка давно слушали и прыскали в кулаки. Особенно насчет уборной.
Я им выдал по дируну, но приказал рядном, которым укрывались дети, не утираться. В крайнем случае облизывать руки вплоть до локтя.
Хлопцы ели весело, я на них любовался.
Подал голос Довид.
— Мирон, рот закрой. Иди домой или куда тебе надо. Спасибо за еду.
И так сказал, что Мирон аж выветрился из хаты. Портфель, правда, хапнул. Не забыл. И горло не отпустил.
Довид пошел на двор.
Я за ним.
Он неодетый, и я.
Говорю:
— Не за финкой, а, Довид?
— Нет. Я ее в уборную вчера бросил. Хочешь, поищи в дырке.
— Надо будет — поищу. И найду. И не в таких местах находил. Я руки запачкать не брезгую.
— Что со мной сделаешь?
Довид спросил спокойно. Не удивительно, что он не переживал. Испуга не было. Что-что, а испуг я различаю.
Я ответил, что делать с ним ничего не намерен. Мне только надо, чтоб он не считал меня за дурака. Вот моя исключительная просьба и приказ по-хорошему. А что он на меня с финкой кинулся, так всякое бывает. На меня и Евсей однажды кидался. С пистолетом. Выпивши мы были. Поспорили из-за политики.
Довид кивнул.
— А у нас с тобой, Довид Срулевич, не политика. Не она между нами стала. А стала между нами гражданка Лаевская Полина Львовна. Умный и коварный враг.
Довид и тут кивнул.
Я продолжил:
— Сейчас мы с тобой умоемся, и все такое подобное. Хлопцев умоем. Поедим. А потом пойдем на Десну с детьми. И Зуселя возьмем. Пускай все в Остре видят, что мы с тобой заодно. А разговор пока отставим.
Мы с Вовкой и Гришкой смолотили все, что притащил Файда.
Старики к Мироновой еде не притронулись. Довид выпил чай. Зусель — не знаю, чем червячка заморил. Из-за занавески и звука не долетало.
Дети обрадовались походу на Десну.
Довид оставил Зуселя дома. Что-то сказал ему по-еврейски.
Расположились на бережку под вербой. Детей я держал в видимости и постоянно окликал, чтоб имели совесть и не ныряли на глубине.
Довид кидал ракушки с берега в воду. Кидал и кидал. Они делали круги.
Я тоже стал кидать. Мои летели дальше.
Хлопцы заметили игру и выразили желание устроить соревнование.
Я не спешил расспрашивать Довида по существу интересующего меня дела.
С полчаса возился с хлопцами на мелкой глубине, кидал ракушки с различными детскими прибаутками.
Довид за нами не следил. Улегся и, кажется, заснул.
Я не препятствовал. Сон — лучшее лекарство. Во сне человек переносится от себя самого. Мне и надо было, чтоб Довид перенесся, чтоб он отвлекся от себя. Если такого человека внезапно принудить к пробуждению, задать ему вопросы, можно хорошо выяснить необходимое.
Я так и сделал.
Довид рывком раскрыл глаза.
Я не дал ему окончательно возвратиться в себя:
— Почему Евсей застрелился? Быстро.
Я использовал свою интуицию. Оказалось, правильно. Довид не ждал. Он ждал про Лаевскую. А я ему с другого конца. С самого ему больного.
Он лежал и рассказывал прямо в небо. Глаза его на меня не смотрели.
После того как Лаевская 18 мая 1952 года явилась в дом Евсея и вызвала его для разговора, Довид заподозрил неладное. Обстановка вокруг и почерпнутые из газет и радио сведения насчет космополитов держали Довида настороже.
Глубокой ночью Довид не смыкал глаз. Евсей выходил на двор курить несколько раз. Причем помимо запаха табака Довид учуял и запах водки. Из чего был сделан вывод — Евсей не столько курил, сколько выпивал в своем тайном месте — в сарайчике.
К утру Евсей совсем захмелел и громко спал. Довид обратил внимание на его руки — со следами земли и травы. В коридорчике Довиду бросилось на вид, что отсутствует лопата. Ее хранили здесь, а не в сарае, так как инструмент могли украсть посторонние из корыстных побуждений. Только что вечером Довид лично вскапывал палисадник и потом тщательно помыл лопату и пристроил во всегдашний угол возле ведра с водой. А копал он перед сном для моциона и чтоб избежать жары.
При утреннем свете Довид обошел палисадник и обнаружил схованку. На самом краю. У заборчика — наполовину в траве, наполовину в голой земле. Свою вскопку Довид мог отличить по тому, что он после землю обязательно переворачивал, а не разрыхлял. А тут имелась не только перевернутая земля, но и мелкое разрыхление.
Довид углубился в землю и обнаружил сверток из газеты. В газете находился нож со следами засохшей коричневой массы. И потеки по всему лезвию. Нож кухонный. Большой.
Довид испугался, замаскировал схованку, сверток затаил в завернутом пиджаке. Пиджак при возвращении в дом оставил в коридоре.
Разбудил Бэлку, весело попрощался и бегом домой.
Дома подземную находку из газеты не освободил, а спрятал, в свою очередь, на огороде. Тоже в земле.
По соображениям ужаса он ничего у Евсея не спрашивал. Имея в виду сохранить тайну при любых угрозах. Одно мучало Довида — вдруг Евсей полезет за ножом, между прочим, по служебной надобности или какой другой необходимости, не найдет и может сойти с ума от ответственности. Но признаться, что нож извлечен и перепрятан, Довид в себе возможности не находил. Собирался со дня на день.
В голове у него сложилось следующее.
Нож принесла Лаевская. По-видимому, со следами крови. Довид видел кровь как таковую во всех ее состояниях и мог отличить. Тут для него секрет не состоял. Секрет состоял в том — для чего Полина притащила кровавое орудие к Евсею.
Довид решил, что Евсей втянут в что-то страшное. Если б дело шло о задании по службе, Полина б не таскала ночью всякую дрянь и Евсей бы эту дрянь ночью, сильно выпивши, не прятал. Значит, нож имел прямое отношение к личности Евсея, если Полина такое устроила.
Вскоре по городу поползли достоверные слухи об убийстве Лилии Воробейчик. Среди еврейской общественности ходило мнение, что это началась резня по одному в связи с космополитами и другими, им подобными.
Довид сплюсовал Воробейчик в уме с Евсеем. На основании ножа. Больше ни по чему. Отправился к Полине и поставил ультиматум, что пойдет в милицию и расскажет про ее визит с ножом.
Полина удивилась и заверила, что действительно заходила к Евсею. Но никакого ножа ему не приносила. А что касается ножа, так мало ли что может у Евсея находиться — он работает в органах и связан с различными элементами по службе. И не Довиду судить, для чего и зачем.
Подозрения Довида мгновенно развеялись. Но до тех пор, как он увидел Евсея тем же вечером.
Зять взял Довида за грудки, вывел на двор и угрожал, что надо всем немедленно исчезать с лица земли, так как он, Евсей, всех подвел под монастырь и теперь выхода нету ни в какую сторону.
Общий вид Евсея не оставлял надежды ни на что.
Тревога Довида возрастала с каждым днем.
Он нуждался в совете. Рассказал Зуселю. Зусель выслушал, попросил нож, получил его в газете с-под земли и заверил Довида, что никакого ножа больше нет. И не было. Что Довиду приснился страшный сон. А что до Евсея и его панических настроений, то время покажет. И сказал: «Что в земле, того нету. А ты взял, и оно стало. Сам виноват».
А через какое-то время Евсей застрелился.
Я выслушал с вниманием и задал дальнейший вопрос:
— Ну и с чего ты взял, что я при чем? Меня и в городе не было в тот день. А ты трезвонил направо и налево. Выводил меня на воду. Письма писать собирался. С чего?
— Так Лаевская объяснила, что ты при всем.
Довид перевел глаза с неба на меня и ласково посмотрел в мое лицо:
— Вот ты, Миша, красивый был. И Евсей красивый был. Он теперь в земле. То есть его нету. Того нету, красивого. Мне самое больное, что он теперь там, — Довид показал в землю пальцем, — некрасивый лежит. Сильно некрасивый. А моя Бэлка красивого полюбила. За нее обидно. Ты ее давно видел? Я не выберусь. То одно, то другое.
— Видел твою Бэлку. Поправится.
— Красивая она?
— Красивая. Не такая, как раньше, но ничего.
Довид опять уставился наверх.
Я спросил:
— Почему ты сказал, что я был красивый? Теперь что ж, не красивый?
Довид не ответил.
Я увидел, что он рукой нащупывает большую ракушку. Раскрытую, с острыми краями.
Ракушку я у него вырвал. С силой, но не обидно для него.
