«Возные» нашли не княгиню Курбскую, а князя Курбского больным, в постели, а княгиня, жена его – здорова, сидит у постели больного мужа.
– Пан возный! гляди: жена моя сидит в добром здоровье, а дети ее на меня выдумывают, – сказал Курбский.
Княгине же он сказал:
– Говори, княгиня, сама.
– Что мне говорить, милостивый князь, – сам возный видит, что я сижу, – отвечала Курбская.
– Давно они мать свой морят, а она все жива, и меня еще погребет, – сказал Курбский.
– Как знать? Либо ваша милость меня погребешь, потому что плохого здоровья, – возразила княгиня.
«Возный» уехал в город. Но в тот же день, как «возный» вписывал доклад свой об этой сцене в «градские книги», Курбский подал жалобу, что жена его, княгиня Курбская, взяла из кладовой сундук, в котором хранились привилегии и другие важные бумаги, и передала все это своим сыновьям; что пан Андрей Молтонт разъезжает около имений Курбского со слугами и помощниками, ловя и подстерегая Курбского по дорогам, делая засады, умышляя даже на самую жизнь его. Вскоре потом Курбский жаловался, что пан Андрей Молтонт наехал разбоем на его землю скулинскую, сжег сторожку, сторожей побил, измучил, потопил, некоторых связал и увез с собой, бочечные доски все сжег.
Курбский объяснял притом в жалобе, что в сундуке жены своей он нашел мешочек с песком, волосами и другими «чарами», что горничная княгини Марьи Юрьевны, Раинка, показала, будто все это дала княгине какая-то старуха; но что это не отрава, а снадобье, которыми княгиня Курбская надеялась возбудить в Курбском любовь к себе, а что теперь, – показывала Раинка, – княгиня хочет повидаться с старухой и получить от нее такое же зелье – и уже не для любви, а для другого чего.
Чтобы прекратить эти неприятности, знакомые и друзья Курбского и его жены советовали им развестись.
Развод, действительно, состоялся 1 августа 1578 года – после семилетней супружеской жизни.
Но ни Курбский, ни жена его не пришли посредством этого развода к примирению.
2-го же августа, княгиня Марья Курбская подала в суд жалобу, что будто бы Курбский обходится с ней «не как с женой», посадил ее без всякой вины в заключение, бил палкой, принудил дать несколько бланковых листов с печатями и подписями княгини, и с помощью этих бланков совершает акты ко вреду ей; что при разводе Курбский захватил движимое ее имение, силой удержал горничную Раинку, мучил ее, посадил в тюрьму и велел из………. (в тексте оригинала пропуск).
Со своей стороны, Курбский жаловался, что когда он отправил бывшую свой жену, княгиню Курбскую, во Владимир «со всею учтивостью», в коляске четверней, то минский воевода Сапега, бывший при разводе их посредником со стороны княгини Марьи Юрьевны, велел своим слугам перебить кучеру Курбского палкой руки и ноги, удержал коляску Курбского, бранил его самого срамными словами.
В декабре этого же года Курбские опять помирились.
Княгиня Курбская объявила, что муж дал ей во всем законное удовлетворение, что она не будет начинать новых исков ни против него, ни против детей его и потомков. Горничная Раинка призналась, что все ее прежние показания против князя Курбского и княгини ложны, что делала она их по наущению других, что ее не били и не из……… (в тексте оригинала пропуск).
Такова была семейная жизнь Курбского в Литве.
Бросив потом княгиню Марью Юрьевну, старик Курбский женился в третий раз на девице Александре Семашковне (Симашко). Что это была за личность – неизвестно; но Курбский любил ее и был ею доволен, что видно и из его духовного завещания.
Но старая жена, княгиня Марья Юрьевна, конечно, из ревности к своей сопернице Александре Семашковне, жаловалась королю на незаконное расторжение брака ее с мужем.
Дело опять началось, только кончилось не в пользу старой княгини Курбской: трое из ее людей показали, что собственными глазами видели, как княгиня Курбская нарушала супружескую верность.
После этого, само собой разумеется, должна была последовать новая мировая сделка.
Неудивительно, что Курбский в изгнании тосковал о своей первой родине, о московских порядках, где он был молод и счастлив, где «троской поморена» была его первая жена.
В то время, когда Курбский в Литве ссорился с женой Марьей Юрьевной и тосковал по Москве, пересылаясь всем известными, задорными письмами с царем Иваном Васильевичем Грозным, называя его писанья «бабьими сплетнями», этот последний продолжал казнить бояр и князей-изменников, продолжал жениться и разводиться со своими женами, строил опричину, воевал с соседями, задирал своими письмами шведского короля, называя его королем «из мужичьего рода», и в то же время уничтожал все препятствия, которые могли мешать упрочению в его роде московского единодержавия.
Препятствия эти были уничтожены, кажется, с корнем. Удельные княжеские роды не существовали: последний старицкий удел потерял своего главу в князе Владимире Андреевиче, двойродном брате Грозного.
Оставалась одна только слабая тень удельной розни: тень эта была – дочери князя Владимира Андреевича Старицкого, княжна Евфимия и княжна Марья Владимировна.
Этих девушек-сироток Грозный надумал употребить орудием для своих политических целей – для расширения рубежей московского царства.
Мы видели, как царь покровительствовал сумасшедшему шведскому королю Эриху, который обещал выдать за московского государя, от живого мужа, жену своего брата Иоанна, Екатерину, королеву польскую.
У этих братьев был третий брат, королевич Магнус, принц датский. Желая сделать его орудием своих политических целей и создать в нем покорного вассала московского царства, Иван Васильевич, в постоянной борьбе с Польшею за Ливонию, решился провозгласить Магнуса ливонским королем, и предложил ему, вместе с короной Ливонии, руку своей племянницы, сиротки-княжны Евфимии Владимировны Старицкой.
Магнус рад был найти сильного зятя в московском царе и охотно принял предложение, но княжна Евфимия умерла еще в девушках. Тогда московский царь предложил королевичу Магнусу другую сестру ее – княжну Марью Владимировну.
Магнус также охотно согласился и на этот брак, и приехал в Россию. Брак скоро состоялся. Венчание княжны Марьи Владимировны с королем ливонским Магнусом назначено было в Новгороде.
В брачном наказе княжны Марьи Владимировны, между прочим, говорилось: «Венчаться королю на Пробойной улице, на Славнове, у Димитрия святого, а с королем ехать к римскому попу, а княжну обручать, и венчать дмитровскому попу; приехав к венчанью, княжне идти в церковь, а королю стать на паперти, и венчать короля по его закону, а княжну по христианскому закону».
Но недолго королевне ливонской Марье довелось жать со своим мужем: Магнус скоро умер, а королева Марья осталась в Риге «титулярной королевой», королевой лишь по имени, и на руках у нее осталась маленькая дочка, королевна Евдокия.
Скоро умер и ее могущественный дядя, устроивший таким образом ее судьбу за титулярным королем Магнусом – царь Иван Васильевич Грозный, не любивший свой племянницу. Об этой нелюбви говорил впоследствии царь Михаил Федорович жениху своей дочери, царевны Ирины, датскому королевичу Вольдемару: говоря, что царь Иван Васильевич выдал свой племянницу Марью Владимировну за иноверца Магнуса, царь прибавил, что Иван Васильевич «сделал это, не жалуя и не любя племянницы своей».
По смерти и мужа, короля Магнуса, и дяди, царя Грозного, королева Мария продолжала жить в Риге под протекторатом, а скорее – под надзором врагов московского государства, польско-литовских панов, и жила как пленница, в нужде.
Но – как племя Калиты, такой же отросток царственного московского дерева, как и царевич Димитрий углицкий, титулярная королева Марья Владимировна была опасна для Годунова: умирает царь Федор Иванович бездетно, умирает или иным способом погибает царевич Димитрий, и титулярная королева Мария с королевной Евдокиею получают ближайшие права на московский престол. Титулярная королева Мария или ее дочка Евдокия могли выйти замуж – и тогда муж мог быть провозглашен московским царем.
Годунову надо было, во что бы то ни стало, погубить этот последний отпрыск царственного дерева Калиты.
И вот, в августе 1585 года Борис поручил англичанину Жерому Горсею выманить ливонскую королеву с дочкой из Риги в Москву. Горсей явился в Ригу, успел войти в милость к Радзивиллу, под ближайшим надзором которого находилась ливонская королева, и тот допустил Горсея к Марии.
– Брат ваш, царь Федор Иванович, – говорил Горсей: – узнав, что вы с дочерью вашей живете в нужде, желает, чтобы вы возвратились на родину и жили в довольстве, сообразно вашему царственному рождению, а протектор Борис Федорович, помня свой службу царю, обещает вам стараться о том же.
– Я не знаю вас, – отвечала Горсею Мария: – но ваш вид внушает мне доверия более, чем сколько говорить мне о вас рассудок мой. Меня держать здесь как пленницу, на скудном содержании: я получаю тысячу талеров в год. Я бы рада была отсюда выбраться, но меня смущают некоторые обстоятельства: во-первых, трудно убежать, король и паны стерегут меня здесь, чтоб извлечь какую-нибудь пользу моего происхождения и крови; во-вторых, я знаю московские обычаи, знаю, как там поступают со вдовами-царицами: меня запрут в монастырь, а это будет мне хуже смерти.
