Мы уже видели Ксению Борисовну, когда еще девочкой она въезжала, вместе с избранным в московские цари отцом, в кремлевский дворец, а потом в тот же день царственный отец, держа за руки ее и брата ее Федора, водил детей по московским соборам и молился с ними.
Молоденькую Ксению должна была ожидать, по-видимому, самая блестящая жизнь. Об этом счастье молилась воя Русская земля, успокоившаяся под державой отца Ксении от всех ужасов царствования Грозного.
За заздравными чашами Русская земля должна была помнить Ксению и ее брата, и желать им счастья и долгоденствия «без урыву».
Вот эта замечательная форма «здравицы» времени Годунова: провозглашая тост за здравие царя Бориса и его семьи, всякий пьющий «чару-здравицу», должен был громко молиться, чтобы он, Борис, единый подсолнечный христианский царь и его царица и их царские дети на многие лета здоровы были и счастливы, недругам своим страшны; чтобы все великие государи приносили достойную почесть его величеству; имя его славилось бы от моря до моря и от рек до концов вселенной, к его чести и повышению и преславным к прибавлению; чтобы великие государи его царскому величеству послушны были с рабским послужением, и от посечения меча его все страны трепетали; чтобы его прекрасноцветущие младоумножаемые ветви царского изращения в наследие превысочайшего Российского царствия были на веки и нескончаемые веки, без урыву».
К сожалению, этим «прекрасноцветущим, младоумножаемым ветвям царского изращения» скоро последовал страшный «урыв», как мы уже отчасти и видели выше, говоря о том, как погиб сам Годунов, его жена Мария с молодым сыном-царем, Федором, и его сестра Ирина.
Но несколько лет Ксении удалось быть счастливой, и она надеялась быть еще более счастливой.
Ксения вместе с братом, как дети такого умного отца, каким был Годунов, получили прекрасное, редкое по тому времени образование: от молодого Федора остались нарисованные им ландкарты. Сама Ксения была «писанию книжному искусна», отличалась красноречием, любила пение: «гласи воспеваемые любляше», как выражается тогдашний хронограф, а современник, английский бакалавр Ричард Джемс, записал тогда же песни, особенно любимые Ксенией, и ей приписываемые, о которых мы и скажем ниже.
Ксения, кроме того, была красавица. О наружности вообще и красоте Ксении, о всех ее прекрасных качествам сохранилось такое свидетельство хронографа:
«Царевна Ксения, дочь царя Бориса, была девица замечательного разума и красоты необыкновенной, бела и румяна лицом, с большими черными глазами, блиставшими светом, особенно когда в жалости обливались они слезами; брови имела сойзный; телом полна, и будто облита молочного белизной; возрастом была ни высока, ни низка; косы имела черные, большие, как трубы лежали они по плечам (это то, что в народных песнях – «косы трубчатые»); воистину во всех женах была благочиннейшая, и писанию книжному искусна; отличалась благоречием, и во всех делах была совершенна».
Естественно, что Годунов рано задумал о приискании хороших женихов для своей Ксении, чтобы замужеством дочери укрепить свой фамилию родством с знатнейшими царственными домами Европы. Вообще женихов у Ксении было много, но она осталась без мужа, в девушках до гроба.
Еще при жизни царя Федора Ивановича Годунов начал думать о женихах для Ксении, и вошел по этому поводу в сношение с сыном шведского короля Эриха XIV-го, принцем Густавом, изгнанным из родной земли и проживавшим в Италии: Борис хотел выдать за него Ксению с тем, чтобы сделать своего зятя вассальным от Москвы королем Ливонии, подобно тому, как царь Иван Васильевич хотел сделать вассальным от Москвы королем Ливонии Магнуса, выдав за него свой племянницу, княжну Марью Владимировну Старицкую. Как будущему мужу Ксении, принцу Густаву уже дали в Русской земле особый удел – Калугу и три другие города. Но Густав, как говорят, не захотел отказаться от протестантства и от женщины, которую он уже любил. За это у него отняли Калугу с тремя другими городами, назначенными ему в удельное владение, и дали один только Углич.
Тогда Годунов обратился за женихом в Данию. У короля Христиана был брат, принц Иоанн, и юноша этот согласился сделаться русским удельным князем, женившись на Ксении.
К сожалению, этот симпатичный юноша, по-видимому, оставивший такое отрадное по себе воспоминание в русских людях, знавших его, рано погиб на чужбине.
В высшей степени интересен въезд в Россию этого второго жениха Ксении.
В августе 1602 года принц Иоанн был встречен в устье Наровы боярином Михайлом Глебовичем Салтыковым и дьяком Власьевым. В Ивань-городе, датские послы, сопровождавшие принца, говорили Салтыкову:
– Когда королевич поедет из Ивань-города, будет в Новегороде и других городах, и станут королевича встречать в дороге боярские дети и княжата, то королевичу какую им честь оказывать?
– В том королевичева воля, – отвечал Салтыков: – он великого государя сын, как кого захочет пожаловать по своему государскому чину.
Но между тем Салтыков писал царю, отцу Ксении: «Когда мы приходим к королевичу челом ударить, то он, государь, нас жалует не по нашей мере, против нас встает и витается (руку дает), шляпку сняв; мы холопы ваши государские того не достойны, и потому говорили послам датским, чтоб королевич обращался с нами по вашему царскому чину и достоинству. Послы нам отвечали: королевич еще молод, а, они московских обычаев не знают: как, даст Бог, королевич будет на Москве, то, узнав московские обычаи, станет по ним поступать».
Любопытно каждодневное описание Салтыковым одежды жениха Ксении: «Платьице на нем был атлас ал, делано с канителью по-немецки; шляпка пуховая, на ней кружевца, делано золото да серебро с канителью; чулочки шелк ал; башмаки сафьян синь».
В Новгороде жених Ксении ездил тешиться рекой Волховом вверх и иными речками до Юрьева монастыря, а едучи тешился, стрелял из самопалов, бил утят; натешившись, приехал в город поздно и стал очень весел. За столом у королевича играли по музыке, в цимбалы и по литаврам били, играли в сурны.
Еще Салтыков писал Борису: «Датские послы говорят королевичу, чтоб он русские обычаи перенимал не вдруг. Послы и ближние люди королевича на то поговаривали, чтоб от вашего царского жалованья, платьица что-нибудь к брату своему послал, и королевич говорил, что ваше царское жалованье, платьице, к нему первое, что он принял его с покорностью, с радостным сердцем, и послать ему вашего царского жалованья первого не годится».
Затем жених Ксении имел торжественный въезд в Москву, ласково был принят Годуновым и его сыном. Но ни царицы Марьи Григорьевны, ни невесты своей Ксении, он, по обычаю того времени, еще не должен был видеть.
Жених остался в Москве. Через некоторое время, в сентябре месяце, Годунов поехал к Троице, а уже на возвратном пути оттуда узнал, что жених Ксении опасно заболел: у принца сделалась горячка, и несчастный юноша умер 28 октября на 20 году жизни, прожив в России не более двух месяцев. Борис, говорят, сильно горевал, а. Ксения была в глубоком отчаянье: вероятно, она успела полюбить молодого человека; в народе же прошла молва, что Борис Годунов, будто бы, сам отравил Иоанна, боясь, что принца полюбили бы больше его сына, Федора, и датский принц сел бы на московский престол помимо прямого наследника Бориса.
Это, конечно, мутили уже в народе враги Годунова, и пустили эту молву.
Вообще враги и завистники Годунова много чернили не только отца Ксении, но не пощадили и имени этой несчастной девушки, которой выдалась такая горькая жизнь, тогда как жизнь эта могла бы быть полна радостей и счастья, что и сулила ей молодость.
Из челобитной князя Бориса Михайловича Лыкова, поданной уже царю Василию Шуйскому на Пожарского, видим:
«Прежде при царе Борисе, он, князь Димитрий Пожарский, доводил на меня ему, царю Борису, многие затейные доводы, будто бы я, сходясь с Голицыными, да с князем Татевым, про него, царя Бориса, рассуждаю и умышляю всякое зло; а мать князя Димитрия, княгиня Марья, в то же время доводила царице Марье на мой мать, будто моя мать, съезжаясь с женой князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского, рассуждает про нее, царицу Марью, и про царевну Аксинью злыми словами. И за эти затейные доводы царь Борис и царица Марья на мой мать и на меня положили опалу и стали гнев держать без сыску».
«Злые слова» – это, конечно, общественные сплетни того времени, в которых замешано было и имя девушки – Ксении.
Как бы то ни было, но Ксения теряла уже второго жениха. Но еще раньше этого времени отец ее искал невест для сына и жениха для Ксении в разных государствах: и в Австрии, и в Англии, и даже у грузинских царей.
Через два года после смерти в Москве датского принца, жениха Ксении, Борис затеял, было новое сватовство – с одним герцогом Шлезвига; но это сватовство было прервано: явился неведомый проходимец, чтоб отнять у Бориса корону – и все пропало для Ксении.
