Как бы то ни было, но Ксения теряла уже второго жениха. Но еще раньше этого времени отец ее искал невест для сына и жениха для Ксении в разных государствах: и в Австрии, и в Англии, и даже у грузинских царей.
Через два года после смерти в Москве датского принца, жениха Ксении, Борис затеял, было новое сватовство – с одним герцогом Шлезвига; но это сватовство было прервано: явился неведомый проходимец, чтоб отнять у Бориса корону – и все пропало для Ксении.
Неведомый проходимец стал царевичем Димитрием. Отец Ксении умирает какой-то ужасной смертью: говорят, он сам себя отравил. Затем еще более ужасной смертью погибают мать Ксении и брат: их удавили приверженцы таинственного Димитрия. Ксения остается круглой сиротой.
Этот таинственный Димитрий в Москве. Каковы были его отношения к Ксении, которая, по его царственным претензиям, должна была приходиться племянницей этому проходимцу, как племянница царя Федора Ивановича по его жене, сестре Годунова – это остается тайной. Народ считал Ксению жертвой сластолюбия «Гришки Расстриги», потому что он застал в Москве девушку уже одну, круглой сиротой, и в качестве дяди должен был ей покровительствовать, а в качестве разнузданного властелина, каким он отчасти и был в самом деле, мог делать со своей беззащитной жертвой, что угодно.
По крайней мере до Польши дошли слухи, что неведомый Димитрий, уже сосватавший себе в невесты дочь Юрия Мнишка, Марину, в Москве воспользовался беззащитностью Ксении: говорят, что он действительно полюбил ее, что, конечно, едва ли могло быть невероятным, хотя это обстоятельство, нам кажется, не должно бросать никакой грязной тени на нравственную чистоту Ксении.
Как бы то ни было, но слухи эти ходили не только по Москве, но достигли, в самую глубь Польши, до слуха Мнишка и Марины. Марина начала ревновать своего жениха к Ксении. Мнишек, не отпуская на Москву своей дочери, несмотря на все просьбы и требования Димитрия, писал ему: «Есть у вашей царской милости неприятели, которые распространяют о поведении вашем молву; хотя у более рассудительных людей эти слухи не имеют места, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя вас как сына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, и так как девица Ксения, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему и благоразумных людей совету, постарайтесь ее отстранить от себя и отослать подалее».
Несчастную сиротку, действительно, отстранили и отослали далеко: ее постригли в монахини под именем Ольги и сослали в монастырь на Белоозеро.
Вот об этой-то поре жизни девушки сохранились песни, которые пела Ксения о себе самой и которые, вероятно, пели и другие девушки того времени, так как песни эти уже обращались тогда в народе. В высшей степени важно то, что песни эти пелись тогдашним русским народом еще при жизни Ксении, потому что записаны были в России англичанином, бакалавром Ричардом Джемсом в 1619-м году, а Ксения умерла в 1622-м году, через три года по отъезде Ричарда Джемса из Москвы.
В этих песнях Ксения оплакивает свои и всего своего семейства несчастия, боится, то «Гришки-растриги», который едет к Москве, «хочет ее полонить», а полонив постричь, а ей молодой девушке, в монастырь идти боязно, не хочется – «чернеческого чину ей не сдержати», захочется ей отворить «темные кельи», «посмотреть на добрых молодцев». Плачется она о своих царских теремах, о милых переходах». Плачется о том, кому достанутся их высокие хоромы, «браные убрусы», «золотая ширинки», «яхонтовые сережки» – не для чего уже будет надевать на себя эти украшения, а нужно будет. идти в темные кельи – «благословиться у игуменьи».
Но лучше мы приведем, с математической точностью, как они тогда записаны были для Джемса, – эти полные милой наивности песни, отдающие такой прелестью простоты и безыскусственности:
Сплачется мала птичка,Белая пелепелка:Охте мне молоды горевати!Хотят сырой дуб зажигати,Мое гнездышко разорити,Мои милые дети побити,Меня пелепелку поимати.Сплачетца на Москве царевна:Охте мне молоды гореватиЧто едет к Москве изменник,Ино Гришка Отрепьев рострига,Что хочет меня полонити,А полонив меня, хочет постритчи,Ино мне постритчися не хочет,Чернеческого чину не здержати,Отворити будет темна келья,На добрых молотцов посмотрити.Ино, ох милый наши переходы,А кому будет по вас да ходитиПосле царского нашего житья,И после Бориса Годунова?Ах, милыи наши теремы,А кому будет в вас да седети.После царьского нашего житьяИ после Бориса Годунова?
* * *
А сплачетца на Москве царевна,Борисова дочь Годунова:Ино, Боже, Спас милосердой,За что наше царьство загибло —За батюшково ли согрешенье,За матушкино ли немоленье?А светы бы наши высокие хоромы,Кому вами будет владетиПосле нашего царьского житья?А светы браныи убрусы,Береза ли вами крутити?А светы золоты ширинки,Лесы ли вами дарити?А свет яхонты серешки,На сучье ли вас задеватиПосле царьского нашего житья,После батюшкова преставленья,А света Бориса Годунова?А что едет к Москве рострига,Да хочет теремы ломати,Меня хочет царевну поимати,А на Устюжну на Железную отослати,Меня хочет царевну, постритчи,А в решотчатой сад засадити.Ино охте мне горевати,Как мне в темну келью ступати,У игуменьи благословитца.
Действительно, «расстрига» отослал Ксению-царевну только не на Устюжну, а на Белоозеро, и она должна была в темной келье затвориться навеки.
Впрочем, Ксения ненадолго появляется из темной кельи в 1606 году, когда заточивший ее в монастырь «расстрига» сам погиб страшной смертью, и пеплом от его сожженного тела выстрелили по направлению к западу, к Путивлю, к Польше – откуда он сам пришел.
На Шуйского и на его царские рати напирают полчища Болотникова, и силы Шуйского изнемогают. Первого самозванца уже не существовало, второй еще не являлся; но говорят, что он есть, что он жив. На Шуйского идет тень более страшная чем та, от которой Русская земля на время было отделалась. И вот он ищет помощи, хватается тоже за тени, за мертвых – за Годуновых: он велит вырыть их гробы, и с бедного кладбища Варсанофиевского монастыря переносить их с царским великолепием в Троицкий монастырь: для этого вызывается из монастыря своего, с Белаозера, и Ксения, теперь уж инокиня Ольга. Она должна была провожать гробы отца, матери, брата. Следуя за гробами, Ксения, говорят, «по обычаю, громко вопила о своих несчастьях». Мы думаем, впрочем, что если бы даже это громкое плаканье не было в обычае, то естественно было одинокой девушке громко плакать об отце, о матери и брате, а вместе с тем и о всей своей горькой жизни, приведшей ее от трона в бедную монашескую келью.
После этого мы видим Ксению уже в Троицком монастыре: значит, и ее перевели в высшее место, поближе к гробам отца и матери. Отсюда Ксения пишет к своей тетке, и уже сама называет себя «старицей»: «в своих бедах чуть жива, совсем больна вместе с другими старицами, и вперед ни одна из них себе жизни не чает, с часу на час ожидают смерти, потому что у них в осаде шатость и измена великая».
Монастырь осажден поляками и толпами Тушинского вора с Заруцким – и вот Девичий монастырь взят, и воры «черниц: королеву Марфу, дочь князя Владимира Андреевича, и Ольгу (Ксению), дочь царя Бориса, на которых прежде и взглянуть не смели, ограбили до-нага, а других бедных черниц и девиц грабили и на б…. брали».
Это разоряли монастырь приверженцы такой же развенчанной женщины, как и Ксения – Марии Мнишек, некогда ревновавшей к Ксении своего Димитрия.
Наконец, под 1622 годом встречаем последнее известие о Ксении: она умерла.
В царской грамоте суздальскому архиепископу Арсению читаем: «Ведомо нам учинилося, его, царя Бориса Федоровича, дочери, царевны старицы Ольги не стало; по обещанию же своему, отходя сего света, приказала нам бить челом, чтобы нам пожаловати, тело ее велети погрести у Живоначальные Троицы, в Сергиеве монастыре, с отцом ее и с матерью вместе».
А в 1637 году датский король Христиан IV прислал гонца Гольмера с грамотой – за костями жениха Ксении, несчастного принца Иоанна, умершего в России. Кости жениха Ксении покоились в русской земле 35 лет.
IV. Марина Мнишек
Подобно Софье Палеолог, Софье Витовтовне, Елене Глинской и некоторым другим историческим женщинам, вошедшим в наши очерки, Марина Мнишек, по своему происхождению, не принадлежит Русской земле в тесном значении этого слова. Однако, по своей жизни и деятельности, потому что имя этой женщины связано было со всеми крупными, так сказать руководящими, событиями Смутного времени, и, наконец, по той печальной популярности, которой пользуется имя этой женщины, как «Маришки безбожницы», в русском народе, – Марина Мнишек всецело должна принадлежать русской истории и русскому народу, и потому в ряду исторических женских личностей Русской земли должна занимать одно из самых видных, хотя не почетных мест.
