Гришка и сам понимал, что сморозил глупость. Одно дело — моряк с торгового судна, тому и правда, не грех выпить с иностранным коллегой, который, как ни крути, такой же пролетарий. Но он-то, матрос второй статьи Григорий Сушков, которого товарищи по команде запросто называют Гришкой, несет службу на военном судне, и не просто на военном, а самого ГПУ. Тут уж не до интернациональных попоек — враз притянут к ответу. Пожалуй, ещё и в шпионы запишут, сейчас это быстро…
— ДядьМирон, а ДядьМирон? — спросил он. — Зачем мы вообще в этот Киркинес притащились, а? Шли бы прямо на Шпицберген, как назначено…
— Приказано — и притащились! — отозвался механик. — Тебя вот, рожу твою конопатую, спросить забыли. Конечно, надо было самому начальнику всех морских сил республики товарищу Муклевичу отбить срочную радиограмму одобряет ли матрос второй статьи Григорий Сушков, полученный приказ, или у него своё мнение на этот счёт имеется?
И сердито глянул на Гришку, который от такой отповеди немедленно стушевался.
Вообще-то вопрос конопатого матроса был не таким уж праздным. Ледокольный пароход «Таймыр», числящийся патрульно-сторожевым судном в составе Морпогранохраны, совершал рейс, не вполне соответствующий его статусу. Но что делать, если зима наступившего 1930-го года оказалась суровой, и граница плавучих льдов в районе архипелага Шпицберген, достигающая к апрелю максимума, на этот раз спустилась на полторы сотни миль к югу? И уж тем более, льдами была покрыты бухты Петунья и Мимер, на берегах которых притулился посёлок Пирамида, принадлежащий, как и расположенная неподалёку угольная шахта, тресту «Северолес».
Работали там шахтёры, которых доставляли на Шпицберген морем из Архангельска, а вот снабжение шло через норвежские порты — там «Северолес» закупал для своей фактории и горных разработок провизию и оборудование. Обычно судно, выполнявшее рейсы по снабжению приходило в ноябре, когда Ис-Фьорд был свободен ото льдов. Так должно было быть и в этот раз, однако в феврале в посёлке случился пожар, уничтоживший больше половины запасов продовольствия. Горнякам грозил голод, а свободных ледоколов, как назло, не нашлось ни у Убекосевера ни у «Комсеверпути», и пришлось спешным порядком арендовать у Морпогранохраны «Таймыр». Для этого пришлось укрыть пушки Лендера на его палубе дощатыми коробами, а зелёный вымпел Морпогранохраны сменить на красное полотнище флага СССР. Но уставные строгости в части контактов с иностранцами никуда не делись — и именно о них напоминал машинист бестолковому Гришке.
Над бухтой повис долгий, низкий рёв. «Таймырцы» обернулись — в гавань входил длинный серый крейсер. На кормовом флагштоке у него трепетало на ветру белое с красным крестом полотнище.
— Англичане! — дядя Мирон выдал заковыристое ругательство, которого не постеснялся бы и боцман старого парусного флота. — А этих-то кой чёрт сюда принёс?
Посудине его величества короля Георга Шестого ответил стоящий на бочке сторожевик — трижды квакнул сиреной, после чего с полубака выпалила пушка. Крейсер, соблюдая строгие правила военно-морского этикета, в свою очередь ударил в серое небо Заполярья салютационным залпом, в котором совершенно потонул ответный хлопок норвежской пушчонки.
— У тебя глаза молодые, Гришка. — сказал механик. — Ну-ка, глянь, как это корыто называется? Разберёшь?
Матрос стащил с головы ушанку, полагающуюся по зимнему времени вместо бескозырки, и приставил ладонь ко лбу.
-«Ка-ле-дон». — прочёл он по складам. — Какой-то «Каледон», дядьМирон!
— Не слыхал… — механик покачал головой. — Хотя, один чёрт — от этих англичан, как бы он и не назывались, всегда одни только неприятности проистекают….
— А может, его за нами следить прислали? — предположил Гришка. машинист поглядел на него с сожалением, словно на деревенского полудурка.
— Ты, салажня худая, прежде чем вздоры городить, думалку-то включай! Посылать за нашим «Таймыром» цельный крейсер — это всё одно, что из пушки по воробьям палить. Не-ет, тут что-то другое…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что? — жадно спросил матрос, не отрывая взгляды от боевого корабля. В приполярных сумерках «Каледон» казался ему безжизненным слитком серой стали с одной-единственной одушевлённой деталью — полощущимся за кормой «Юнион Джеком».
— О том пусть капитан думает и помполит, у них чины подходящие и оклад денежного содержания. — пробурчал машинист. — Но попомни мои слова, парень: нахлебаемся мы ещё лиха с этим «Каледоном», не сейчас, так потом…
— Ну вот вам, Алистер, и первые русские. — сказал Джоунс. Они стояли на полуюте «Каледона» и любовались проплывающим мимо норвежским берегом. Хотя, любоваться было особо-то и нечем: серые, кое-где тронутые лишайником и кустами скалы, деревянные домишки с островерхими крышами да пирс, вдоль которого снуёт туда-сюда кургузый паровичок-кукушка с платформами, заваленными грудами железной руды.
— Вот эта калоша? — Кроули посмотрел на русский ледокол. — И на нём они собираются воевать с Королевским Флотом?
— Ну, вообще-то это судно принадлежит их пограничной охране, его задача — ловить браконьеров и контрабандистов. До русской границы здесь рукой подать, всего несколько миль, так что незаконный бизнес процветает. Но в одном вы правы, Алистер — весь их, с позволения сказать, «северный флот» не продержится и четверти часа против одного нашего «Каледона». Так что вы напрасно опасались.
— Я вовсе не опасался. — недовольно буркнул оккультист, плотнее кутаясь в пальто. — Просто не хотелось бы, чтобы наше предприятие сорвалось из-за какой-нибудь ерунды. И, кстати — не скажете, наконец, долго ли нам торчать в этой норвежской дыре?
— «Пегасус» придёт сюда в последних числах апреля. — терпеливо ответил Джоунс. Этот вопрос Кроули задавал ему по меньшей мере, в четвёртый раз. — В последний момент обнаружились неполадки с машиной, пришлось задержаться для небольшого ремонта.
— Не хотелось бы, чтобы наше мероприятие сорвалось из-за какой-нибудь лопнувшей гайки ли, не знаю там, шатуна. — ворчливо отозвался оккультист. — Поломка в самый последний момент — о чём, интересно, думали те, кто готовил судно к плаванию? А если бы это произошло в море?
— Тогда «Пегасус» зашёл бы для починки в один из шведских или норвежских портов. Это, возможно, заняло бы лишние два-три дня, но беспокоиться решительно не о чем. Погода всё равно не позволяет пока начинать лётные операции, надо ждать мая.
— Поверьте, Джоунси, я ведь не просто так извожу вас расспросами. — голос Кроули сделался виноватым, словно тот оправдывался. — Я нисколько не сомневаюсь, что офицеры Королевского флота знают своё дело, но и вы меня поймите: эта экспедиция слишком важна для меня!
— Как и для меня. — кивнул его собеседник. — Не забывайте, Алистер, это наше ведомство всё организовало.
— Я не забываю. Как и то, что один раз вы уже потерпели здесь неудачу.
— Больше не потерпим.
[1] Нынешний город Кировск
III
В Москве двадцать первого века я жил на Ленинском проспекте, в большом восьмиэтажном доме в форме буквы «Л». Косая ножка этой буквы тянулась вдоль улицы Косыгина, вертикальная — вдоль проспекта, а верхняя, короткая поперечина выходила Гагаринскую площадь. Собственно, моё бренное пятидесятивосьмилетнее тело там и оставалось — а вот сознание, переместившееся в прошлое на сотню без малого лет пребывало сейчас на Воробьёвых горах, буквально в двух шагах от того места, где этот дом будет построен в пятидесятых. Улица Косыгина тогда заменит старое Воробьёвское шоссе, Ленинский проспект — Большую Калужскую улицу. На месте же прежней площади Калужской заставы много позже поднимется к небу стрела обелиска со статуей космонавта наверху.
А вот вычурный особняк Мамоновой дачи, в котором и пребывала моя нынешняя бренная оболочка, останется на своём прежнемместе. В 2022-м году в нём будет располагаться Институт физической химии, сменивший в этом здании Центральный музей народоведения. Но тут, как говорится, есть нюанс: в предыдущей версии истории (пожалуй, теперь я с полным правом могу употреблять сей оборот) музей просуществовал там до сорок третьего года, когда его место занял Институт физической химии. Но в «текущей реальности» музей выселили аж на тринадцать лет раньше, и освободившаяся недвижимость досталась… правильно, «нейроэнергетической лаборатории» доктора Гоппиуса. А если совсем точно, заново созданному институту нейроэнергетики, в котором Евгений наш Евгеньевич занял место замдиректора при вечном своём патроне Александре Васильевиче Барченко. Сюда же, на Мамонову дачу спешно перевезли оборудование и сотрудников и из московской «подвальной лаборатории», и из «особого корпуса» коммуны.
