В голосах этих было нечто дальнее и мертвенное, они словно порождали в душе пустоту. Бесстрастные голоса таили в себе странную печаль и угрозу: то ли слабый и безнадежный вздох, то ли еще более тихую леденящую усмешку. Фафхрд крепко сжал кулаки, и крошечный скелетик распался в руке на мелкие осколки, которые он понемногу отбрасывал. Он попытался собрать все свое мужество и шагнуть вперед, но не мог двинуться.
— Не подобает, чтобы на долю нашего брата выпала столь унизительная участь, — отозвался первый голос, в котором смутно слышалась властность, — внемли же нашим словам, о северянин, и внемли им внимательно.
— Гляньте-ка, братья, — вмешался второй голос, — как варвар испуган, как отирает рот своей громадной ладонью. Вон, зубами впился в костяшки от страха.
Услышав столь точное описание собственных действий, Фафхрд задрожал, словно в душе его ожили детские страхи. Он вспомнил первые помыслы о смерти, вспомнил, как впервые следил за кошмарным обрядом похорон в Холодных Краях, как со всеми родственниками молился Косу и безымянному богу судьбы. И тогда вдруг ему показалось, что он различает нечто в угольной тьме. Глазам его предстало какое-то как будто бессмысленное скопление неясных тусклых огоньков, но среди них на уровне головы светилось немало парных, отстоящих друг от друга не более чем на палец. Одни из них были глубокого красного цвета, другие — зеленые, третьи — бледно-голубые, словно сапфиры. И он сразу же будто наяву увидел рубиновые глаза выкраденного из храма Вотишаля черепа, того самого, который по уверениям Фиссифа придушил Кроваса прилагавшимися к нему костяными руками. Световые точки стягивались поближе и медленно, очень медленно подступали к нему.
— Северянин, — продолжал первый голос, — знай, что мы древние мастера-воры Ланхмара и жаждем соединиться с потерянным разумом, что обретался в черепе брата нашего Охмпхала. Тебе следует принести его нам, прежде чем наверху воссияют звезды следующей полуночи. Иначе мы отыщем тебя, и жизнь твоя пресечется.
Пары цветных огоньков приближались, и Фафхрду казалось, что он слышит шелест легких, почти невесомых шагов. Он вспомнил пурпурные вмятины на горле Кроваса.
— Ты должен принести череп, ты обязан сделать это, — отголоском прошелестел второй голос.
— Не забудь — до следующей полуночи, — добавил другой.
— Все камни должны быть на черепе, не смей утаить ни единого.
— Да вернется брат наш Охмпхал.
— Но если ты подведешь нас, — шепнул первый голос, — мы сами придем за черепом… и за тобой.
А потом они словно обступили его, выкрикивая: “Охмпхал, Охмпхал”, — теми же мерзкими голосами, не ставшими ни громче, ни ближе. Фафхрд конвульсивно выбросил вперед руки и прикоснулся к чему-то сухому, твердому и гладкому. Задрожав, словно перепуганный конь, он обернулся и припустился изо всех сил, задержался на мгновение, споткнувшись о каменный порог, и понесся по лестнице вверх, перепрыгивая через три ступеньки сразу, спотыкаясь и разбивая локти о стены.
Жирный вор Фиссиф безутешно бродил по большой подвальной комнате с низким потолком, темной и заваленной всяким хламом, пустыми бочонками и штуками полусгнившей ткани. Он пожевывал успокаивающий орешек, пятнавший синевой его губы, струйка слюны сочилась по двойному подбородку; то и дело он горестно вздыхал. Фиссиф прекрасно понимал, что положение его в Гильдии Воров поставлено теперь под сомнение, даже учитывая дарованную Слевьясом отсрочку. Он припомнил жадный огонек в глазах Слевьяса и поежился. Одиночество в погребе не вдохновляло, но все же заточение было приятнее осуждающих и угрожающих взглядов собратьев по профессии.
Донесшаяся вдруг до него неровная поступь заставила вора подавиться одним из собственных монотонных вздохов… и он проглотил жвачку вместе с ним. Из тени возникло пугающее видение. Фиссиф признал в нем северянина, Фафхрда… Однако вид у него был незавидный: лицо бледное и мрачное, волосы и одежда растрепаны, покрыты серой пылью. Двигался он как человек либо глубоко потрясенный, либо глубоко ушедший в собственные думы. Понимая, сколь золотая открывается перед ним возможность, Фиссиф ухватил тяжелый стержень, что служил грузом для шпалер и оказался под рукой, и, неслышно ступая, отправился следом за впавшим в раздумья северянином.
Фафхрд только-только сумел убедить себя, что странные голоса, от которых он в панике бежал, были порождены его собственным мозгом, лихорадкой и головной болью. В конце концов, рассуждал он, от удара по голове частенько видишь искры в глазах, а в ушах при этом неотрывно звенит; он должно быть, совсем потерял сознание, раз так легко заблудился в этой темноте. Легкость, с какой он отыскал на этот раз путь обратно, доказывала это. Теперь оставалось одно: убираться из этого грязного логова. Спать нельзя. Дом полон воров, все они разыскивают его, и встречи с ними можно ожидать за любым углом.
Едва он потряс головой, чтобы прийти в себя, на его прочный череп обрушился шестой за эту ночь удар. Самый сильный.
На известие о поимке Фафхрда Слевьяс отреагировал не совсем так, как того ожидал Фиссиф. Он не улыбнулся. Даже не поднял глаз от блюда с холодным мясом, стоявшего перед ним. Он просто пригубил бледно-желтого вина и принялся задумчиво жевать.
— Где череп с камнями? — отрывисто спросил он между двумя глотками.
Фиссиф объяснил ему, что северянин мог спрятать его или потерять где-нибудь в нижних ярусах погребов. Тщательный их обыск мог бы дать ответ на этот вопрос. Или же череп остался у Серого Мышелова…
— Ты убил северянина? — спросил Слевьяс, немного помолчав.
— Ну не совсем, — гордо отвечал Фиссиф, — просто перетряхнул ему все мозги.
Фиссиф ожидал похвалы, дружеского кивка, но ответом ему был холодный, пронизывающий взгляд, смысл которого невозможно было понять. Слевьяс тщательно прожевал очередной кусок мяса, проглотил его, а потом основательно запил вином. И все это время глаза его были прикованы к Фиссифу.
Наконец он сказал:
— Если бы оказалось, что ты убил его, тебя сейчас уже пытали бы. Видишь ли, пузан, я не доверяю тебе. Слишком многое свидетельствует против тебя. Если ты сговорился с ними, смерть северянина скрыла бы твое предательство. Может быть, ты и попытался сделать это. К твоему счастью, у него крепкий череп.
Деловой тон остановил возражения Фиссифа. Слевьяс допил остатки содержимого своего кубка, откинулся назад и махнул ученикам, чтобы уносили посуду.
— Северянин пришел в себя? — отрывисто спросил он.
Фиссиф кивнул и добавил:
— Он словно бы в лихорадке. Рвется из пут и что-то бормочет. Что-то неразборчивое насчет завтрашней полночи. Трижды повторил он эти слова. А все остальное — на своем чужестранном языке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
