— Северянин пришел в себя? — отрывисто спросил он.
Фиссиф кивнул и добавил:
— Он словно бы в лихорадке. Рвется из пут и что-то бормочет. Что-то неразборчивое насчет завтрашней полночи. Трижды повторил он эти слова. А все остальное — на своем чужестранном языке.
Вошел тощий крысоухий вор.
— Мастер, — сказал он, подобострастно склоняясь, — мы нашли Серого Мышелова. Он сидит в таверне “Серебряный Угорь”. Несколько наших наблюдают за ним. Захватить его или убить?
— Череп при нем? Или шкатулка, в которой можно его уместить.
— Нет, мастер, — отвечал вор скорбно, склоняясь еще ниже прежнего.
Слевьяс минуту подумал, а потом жестом велел ученику принести пергамент и черные чернила из каракатицы. Написав несколько строк, он бросил Фиссифу:
— Так что же за слова бормотал северянин?
— “К завтрашней полночи”, мастер, — отвечал Фиссиф, с уместным в данной ситуации подобострастием.
— Все складывается просто великолепно, — проговорил Слевьяс, тонко улыбаясь, словно иронию мог понимать лишь он сам. Перо его порхало по жесткому пергаменту.
Серый Мышелов сидел, прислонившись спиной к стене, за избитыми кружками и залитым вином столом в “Серебряном Угре”, нервно перекатывая между большим и указательным пальцами один из рубинов, что он взял со стола Кроваса. Небольшая чаша сдобренного горькими травами вина была еще наполовину полна. Взгляд его безостановочно метался по пустой комнате, мерил расстояние между четырьмя крошечными, почти под потолком, оконными проемами, что впускали в комнату зябкий туман. Он поглядел на жирного хозяина постоялого двора в кожаном переднике, отчаянно храпевшего на стуле близ короткой лестницы, ведущей к двери наверху. Вполуха прислушался к несвязному сонному бормотанию двух солдат за столом напротив; зажав в лапищах огромные кружки, они откровенничали спьяну: открывали друг другу древние стратагемы, вспоминали об отважных походах.
Почему нет Фафхрда? Пока великан еще не опаздывал — ведь со времени появления Мышелова у “Серебряного Угря” свеча укоротилась только на полдюйма. Но теперь Мышелову уже не доставляло удовольствия перебирать в памяти подробности полного опасностей бегства: сперва рывок на крышу, а потом на другую, на третью… короткую схватку меж печных труб. О боги беспокойства! Кажется, пора снова отправляться на поиски своего компаньона, в логово, где кишмя кишат воры с обнаженными ножами и алчущими глазами. Он резко сдавил пальцы — поблескивая красными искорками, рубин вишневой косточкой взлетел к потолку, — потом поймал его на лету другой рукой, словно ящерица муху. И вновь подозрительно уставился на храпевшего с открытым ртом на стуле расплывшегося хозяина постоялого двора.
Уголком глаза он успел заметить, как в небольшом затуманенном прямоугольнике окна блеснул крошечный стальной посыльный. Инстинктивно Мышелов отпрянул в сторону. Но в этом не было необходимости. Кинжал вонзился в крышку стола чуть поодаль, на расстоянии протянутой руки. И, как показалось тогда самому Мышелову, он долго сидел, готовый вскочить. Но гулкий стук не пробудил хозяина и не потревожил солдат, один из которых теперь тоже храпел. Тогда Мышелов потянулся и левой рукой выдернул кинжал. Спереди на клинок была намотана полоска пергамента; развернув ее, Мышелов урывками, стараясь не открывать осторожного взгляда от окон, прочел строчки, набросанные неровными ланхмарскими рунами.
Смысл послания был таков: “Если до завтрашней полночи ты не принесешь украшенный самоцветами череп в комнату, что принадлежала Кровасу и где хозяин теперь Слевьяс, мы начнем убивать северянина”.
Следующим вечером туман вновь вполз в Ланхмар. Звуки глохли в нем, таяли факелы в обрамлении ореолов. Было еще не поздно, хотя полночь уже приближалась и улицы полны были суетящихся лавочников и ремесленников, хохочущих после первой чарки, да отпускников-матросов, разыскивающих первую же податливую служанку. На улице рядом с той, где находилась Обитель Воров, — называлась она улицей Торговцев Шелком — толпа начинала редеть. Купцы закрывали лавки, время от времени обмениваясь с конкурентами шумными приветствиями и проницательными вопросами, промеряющими глубины торговли. Несколько купцов с любопытством глядели на узкий каменный дом, что тонул в громадной тени воровской Обители, в узких щелях верхних окон его сиял теплый свет. Там со слугами и наемной охраной жила некая Ивлиса, рыжеволосая девица, иногда плясавшая перед властителями… к ней относились с уважением, не столько по этой причине, а потому, что, как говорили, была она любовницей мастера Гильдии Воров, от которой откупались торговцы шелком. Но в тот самый день прошел слух, что старый мастер умер, а на место его заступил новый. И торговцы шелком рассуждали, останется ли Ивлиса в фаворе и не в страхе ль затворилась дома?
К ним, изогнутой клюкой нащупывая щели между гладкими камнями мостовой, подошла хромая старушонка. В черном платке на голове и черном плаще она казалась частью ночного тумана, и один из купцов едва не столкнулся с нею, не сразу заметив ее в сумраке. Он помог ей обойти грязную лужу и, сочувственно ухмыляясь, выслушал жалобы на щербатую мостовую и множество бед, отовсюду грозящих бедной старой женщине. Она отправилась дальше со старческим бормотанием на губах: “Идти, надо идти, осталось еще чуть-чуть. Надо быть осторожной. Старые кости так хрупки, так хрупки”.
Ученик красильщика второпях неловко врезался прямо в нее и отправился дальше, даже не глянув, устояла ли на ногах старуха. Но не успел он сделать и двух шагов, как меткий пинок обрушился на его спину. Он неуклюже обернулся, но заметил лишь семенившую прочь согбенную фигуру, неуверенно постукивавшую клюкой. Глаза и рот его широко открылись, невольно он сделал несколько шагов назад, не без суеверного страха почесывая затылок. А ближе к ночи отдал матери половину своего заработка.
Старуха остановилась перед домом Ивлисы, несколько раз неуверенно поглядела на освещенные окна, словно зрение отказывало ей, а потом с трудом поднялась на несколько ступеней к двери и слабо постучала в нее клюкой. Подождав немного, она постучала снова и выкрикнула раздраженным высоким голосом:
— Впустите меня, впустите! Я несу весть от богов обитательнице этого дома. Эй там, внутри, впустите меня!
Наконец отворилось окошко в двери, и хриплый глубокий голос произнес:
— Убирайся, старая ведьма. Сегодня сюда никто не войдет.
Но старуха продолжала упрямо твердить:
— Впустите меня, говорю. Я вижу будущее. На улице холодно, туман леденит мое старое горло. Впустите меня. Этой ночью, хлопая крыльями, ко мне прилетела летучая мышь и поведала о зловещих предзнаменованиях, сулящих беду этому дому. Мои старые глаза умеют видеть то, чего еще нет. Впустите меня, говорю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
