мою голову, и я услышал, как ломаются шейные позвонки, зажатые между огромными зубами.
Не имея сил, чтобы сбросить настройки, я чувствовал все, и страшно сожалел, что не могу закричать. Считается, что отделенная от тела, голова способна прожить еще несколько секунд. Глядя, как разъяренный Магьян Кербет рвет мое тело, я досчитал до двадцати шести. После этого я умер.
XII
Машина, ползла по ухабам разбитой грунтовки Пятого круга. Из-под буксующих колес вылетали комья земли и перетертая в кашу трава, а среди реликтовых стволов двигалось что-то большое, медлительное, и шумел лес, кричали неведомые птицы, и прыгали с ветки на ветку уродливые крылатые твари. Гор помнил слова матери, помнил щелчок рубильника у себя в голове, и… и все.
Глаза Гор открыл уже в гостиной пентхауса на проспекте Якова Брюса. За панорамным окном растекались весенние сумерки, особо заметные без уличного освещения. Диван, казалось, все еще помнил тепло его тела. Мать сидела в том же кресле, где сидел Влад во время их ночной попойки. Она смотрела странно, с каким-то нездоровым интересом. С таким взглядом сковыривают с ранки засохшую, но все еще болезненную коросту.
Заметив, что сын пришел в себя и пытается встать, она вскочила на ноги, засуетилась. Куда только подевалась та расчетливая женщина, чья собранность, невозмутимость и решительность так поразили Гора у Кроули-цирка?! В ней вновь проклюнулась всепоглощающая заботливость, в которой Гор задыхался все последние годы. Ему вдруг сделалось душно от ее ломкого голоса, от мельтешащих, словно крылья, рук. Он хотел остановить ее, но чувствовал себя слишком слабым, и потому покорно тонул в трясине ее гиперопеки.
- Сиди, Егорка, сиди мой хороший! Все закончилось. Тебя никто не тронет! Я разобралась, слышишь? Я со всем разобралась! Три Печати сломаны, а последняя не в счет. От одной Печати что толку? Кому она мешает?! Ты в безопасности!
Мать укутывала его одеялом, ловко подтыкая края, точно ребенку. Тем самым, что принес Влад. Она рылась на кухне Влада, грохотала жестянками, а после оттуда тянулся терпкий аромат травяного чая. Гор глотал его, обжигая рот и горло, пил из большой кружки Влада, и чувствовал привкус коньяка, до которого они так и не добрались той ночью. Мать щебетала райской птицей, но останки мертвеца тормошила беззастенчиво, как стервятник. Жила в его апартаментах, расплачивалась его карточкой за доставку продуктов, звонила с его телефона. Она вела себя так, словно ничего не случилось!
- Влад? – стуча зубами о керамику в руках матери, спросил Гор. – Мы сможем его вытащить?
- Да ну, что ты?! – мать улыбнулась так искренне недоуменно, что Гору захотелось убить себя. – Я почувствовала его смерть. Когда Печать ломается, это очень сильный всплеск, Егорка. Я думаю, тут многие почувствовали, но немногие поняли. Мы еще из Храмового квартала не выехали…
Гор закрыл глаза, чтобы не видеть ее жизнерадостного лица, поразительно свежего и молодого. Мать, точно вампир кровью, напиталась жизнью и магией. Волосы ее из сухой соломы превратились в желтый сноп света, морщины разгладились, кожа порозовела. Гор не понимал, как можно скормить человека, - друга! – подземному демону, и быть счастливым?
- Зачеееем?! – простонал он, стукаясь затылком о спинку дивана.
Горе его было так неприкрыто, так искренне, что мать враз сделалась серьезной.
- Затем, Егорка, что я не могла удержать тебя во внешнем мире. И защитить тебя оттуда тоже не могла. Чтобы попасть сюда, мне пришлось сделать много такого, что ты счел бы плохим, аморальным… хотя здесь, в Бограде, такое в порядке вещей.
Она села рядом, приобняв Гора за плечи. Улыбнулась обезоруживающей грустной улыбкой.
- Я обещала Седому Незрячему Печать, а обещания, данные богам, надо выполнять, Егорка. Мне пришлось пойти на сделку ради нас. Чтобы у нас все было хорошо.
- У тебя, ты хотела сказать?! – процедил Гор. – Я слышал, Влад говорил, что кто-то вызвал меня в Боград, чтобы давить на тебя! На тебя! Ты ведь тоже Печать, что бы это ни значило?!
- Это потому, что Влад дурак. Не сумел разглядеть то, что было у него под носом, - беззлобно ответила мать. – Я никогда не была Печатью. Твой отец был.
Гор молчал, ожидая взрыва, но мать оставалась поразительно спокойной.
- И все? – недоверчиво спросил он. – Ты не будешь крушить мебель? Не станешь швыряться вещами?
- Нет. Здесь – нет. Я дома, Егорка. Впервые за долгие годы я – это я, и твой отец сейчас ближе к нам, чем когда либо! Так близко, Егорка!
Водянисто-голубые глаза матери от безумия стали почти синими. От нее пахло иланг илангом, и этот будоражащий запах казался Гору смутно знакомым. Он вплывал к нему в голову, срывая неплотно подогнанные крышки с воспоминаний, отчего разум наполнялся размытыми образами, обрывками фраз. Гору казалось, что мозг разбухает, распирает изнутри черепную коробку, и вот-вот взорвется. Пальцы матери нежно дотронулись до сжатых губ Гора, и он отдернул голову.
- Не смей! Меня! Трогать! – хрипло заорал он.
Впервые в жизни Гор повысил голос на мать. Впервые открыто выступил против нее. Он попытался выпутаться из пледа, но сил хватило лишь, чтобы освободить одну руку. Ноги запутались, и Гор повалился на пол. Возле кресла он заметил бледное пятно, слепившее густой ковровый ворс. Влад так и не успел прибрать за ним. Поленился. А теперь уже… Гор сглотнул горькую слюну, чувствуя, что вот-вот разревется, как девчонка.
Грубый рывок перевернул его на спину. Мать ухватила его за косу, подтянула лицо к своему, горящему злобой. Выдохнула сквозь стиснутые зубы:
- А знаешь, что?! Знаешь?! Ты прав! Да! Что я с тобой цацкаюсь? Ты ведешь себя, как избалованный ребенок, Гор! Ничего не ценишь, никого не любишь! Выдумал себе фетиш, зациклился на своем пунктике, и думаешь, что Вселенная вертится вокруг этого! Так вот ничерта ты не понимаешь! Ни-чер-та! Хочешь все знать, все понимать?! Думаешь, что выдержишь правду, не сломаешься?! Флаг тебе в руки, и барабан на шею, Гор! Я пыталась! Видят боги, я пыталась. Но теперь все. Хватит.
Она впилась в его раскрытые губы обжигающим поцелуем. Гор бился, как рыба в сетях, он задыхался и выл от боли. Будто прорвало плотину, или разверзся портал, чужие воспоминания вторгались в него, рвали на части, пронзали ржавыми крючьями заходящийся в панике мозг. Эти несколько секунд стали его персональной Вечностью, прошлым, настоящим и будущим,
