Саймон начал вдруг появляться на отдаленных фермах и приставать к хозяевам — в основном людям почтенного возраста — со странными расспросами. По его словам выходило, будто он пишет книгу об истории фольклора и очень нуждается в любых сведениях о местных легендах. Может быть, старожилам известно что-нибудь о здешних колдовских культах, о ритуалах у «лесных алтарей»? Не затерялась ли в окрестностях избушка с привидением или просто местечко, пользующееся дурной славой? Не приходилось ли слышать кому-нибудь имени Ниаралапотеп? А каких-либо упоминаний о Шуб-Нигуррате? Или Черном Посланнике? Все интересовало Мальоре: и миф паскуантогских индейцев о Человекозвере, и шабаши ведьм, и овечьи трупы со следами, которые свидетельствовали бы о ритуальном убийстве... От таких расспросов у фермеров волосы поднимались дыбом.
Вообще-то кое-какие слухи о лесных чудесах сюда доходили — как с северного берега, так и с восточных склонов: обитавшие там отшельники не раз нашептывали здешним людям какие-то кошмарные байки. Но обсуждать такие вещи вслух, да еще с этим несчастным изгоем, никто, конечно же, не собирался. На вопросы свои Мальоре получал в лучшем случае уклончивые, в худшем — просто грубые ответы. Впрочем, старожилов можно было понять: загадочные визиты эти произвели на них крайне неприятное впечатление.
Слухи о посещениях горбуна мигом облетели округу. Самую сногсшибательную историю поведал друзьям старый фермер по фамилии Тэтчертон, чей дом стоял на отшибе у западного берега озера Кейн, вдали от шоссе. Как-то вечером он услышал стук в дверь: на пороге стоял Мальоре. Вынудив не слишком обрадованного хозяина пригласить его в дом, молодой человек принялся расспрашивать о каком-то старом кладбище, якобы затерявшемся где-то поблизости. По словам старика, Мальоре был близок к истерике и нес нескончаемую слезливую ахинею о «тайнах могилы» и «тринадцатом соглашении», о «пиршествах Альдера», «песнопениях Доэля» и тому подобной мистической чепухе. Между прочим, что-то такое говорил он о «ритуале Отца Йига», да еще в связи с некими «церемониями», якобы имевшими место в здешнем лесу неподалеку от кладбища; упомянул несколько конкретных, но незнакомых имен. Саймон задавал вопрос за вопросом — не замечалось ли в этих местах пропажи овец, не слышны ли в зарослях «манящие голоса»? — пока наконец не получил от хозяина достаточно резкий отрицательный ответ на все сразу. Кончилось дело тем, что Тэтчертон решительно запретил незваному гостю появляться здесь впредь — а тому очень хотелось бы, оказывается, осмотреть окрестности еще и при свете дня...
Горбун вспыхнул и готов был уже ответить резкостью, как вдруг с ним произошло что-то странное. Он внезапно побледнел, согнулся в три погибели, пробормотал что-то похожее на извинение и, пошатываясь, побрел к двери. Со стороны могло показаться, будто у парня начались колики. Но то, что увидел в этот момент Тэтчертон, лишило его дара речи. Горб на спине у Мальоре шевелился — да-да, ерзал, бился в конвульсиях, будто спрятанный под плащом зверек! В ту же секунду гость резко развернулся и как рак попятился к двери, очевидно, надеясь хотя бы таким образом скрыть от посторонних глаз то, что творилось у него под одеждой. Затем бросился за порог, по-обезьяньи, вприпрыжку припустил по дорожке и наконец невероятным каким-то манером сиганул на сиденье машины. Через секунду автомобиль скрылся, а Тэтчертон так и остался стоять столбом, заранее предвкушая эффект завтрашней своей речи перед изумленными приятелями.
С этого момента Мальоре вообще перестал появляться в деревне. Разговоры о нем, впрочем, не прекращались, и все в конечном итоге сошлись на том, что, кто бы ни был на самом деле этот горбун, благоразумнее всего держаться от него подальше. Вот в общих чертах и все, что рассказал мне старый Гейне. Выслушав его очень внимательно, я тут же поднялся к себе, чтобы в одиночестве как следует поразмыслить над этой историей.
О том, чтобы безоговорочно принять сторону местных жителей, разумеется, не могло быть и речи. Напротив, жизненный опыт подсказывал мне, что подавляющее большинство приведенных «фактов» скорее всего попросту выдумано. Психология сельской общины известна: тут все сколь-нибудь отличное от общепринятого воспринимается с подозрением.
Да, семья Мальоре издавна жила в своем доме уединенно и замкнуто — и что из того? Любая группа эмигрантов повела бы себя на их месте точно так же. Дурная наследственность? — несомненно; но кто сказал, что это — прямое следствие общения с нечистой силой? Сколько же таких «колдунов», чьим единственным «преступлением» перед обществом был какой-нибудь физический недостаток, стали жертвами человеческой темноты и невежества! Кровосмешение? Не исключено. Но ведь можно понять по-человечески этих несчастных, за пределами собственного дома встречавших только ненависть да страх. Впрочем, какое все это имеет отношение к черной магии? Семьи отверженных — не редкость в сельской глубинке, и, уж конечно, участь эта выпадает отнюдь не только на долю приезжих.
Странные книги? Охотно верю. Никталопия? Почему бы нет,— явление это прекрасно изучено, встречается у представителей разных народов. Пожалуй, и вероятность умственного расстройства не следовало бы сбрасывать со счетов: под гнетом одиночества человеческий разум особенно беззащитен... Но нет же! У Саймона светлая голова, просто в своем увлечении оккультизмом он зашел слишком уж далеко... О чем свидетельствует факт, что в поисках материалов для своей книги он вздумал обратиться к местным фермерам? Всего лишь о полном отсутствии жизненного опыта, и только. Откуда было бедняге знать, что темные эти люди с молоком матери впитывают суеверный ужас перед неведомым, а любое отклонение от нормы воспринимается здесь как дурной знак?..
Впрочем, за всем этим нелепым нагромождением сплетен явственно прослеживалась реальность, слишком безрадостная и тревожная, чтобы я мог позволить себе малейшее промедление. Следовало завтра же отправиться к Саймону и поговорить с ним серьезно; попытаться вырвать его наконец из этой трясины и препоручить толковому специалисту. Пора ему кончать с этой проклятой работой, иначе она покончит с ним, раздавит — физически и духовно. Окончательно утвердившись в своих намерениях, я спустился к ужину, затем вышел к озеру полюбоваться перед сном его зеркальным великолепием, сияющим под яркой луной.
На следующий день я приступил к осуществлению своего плана.
Особняк Мальоре находился от Бриджтауна примерно в полумиле. Старый, запущенный дом стоял на самом краю острого утеса, хмуро уставившись в пустоту огромными дырами черных окон. От одной только мысли, как должны выглядеть эти зияющие глазницы в безлунную ночь, мне стало не по себе. Каменное чудище это чем-то очень напоминало летучую мышь: посередине возвышался этакой злобной головкой сдвоенный центральный фронтон; длинные боковые пристройки заостренными крыльями распластались по краю обрыва. Не на шутку встревоженный собственными фантазиями, я на всем пути к дому, а шел я по темной аллее, сжатой рядами высоких деревьев, пытался направить ход своих мыслей в рациональное русло. Нажимая кнопку звонка, я был уже почти совершенно спокоен. В конце концов, убеждал я себя, меня привело сюда серьезное дело.
Прозрачный звук колокольчика стеклянным эхом рассыпался по извилистым коридорам пустого дома. Откуда-то издалека донесся шаркающий шелест шагов. Затем внутри что-то лязгнуло, и в дверном проеме возник неясный и зыбкий силуэт Саймона Мальоре.
Вздыбившийся за спиной бугор переломил тело несчастного надвое; руки повисли беспомощными плетьми — но не это поразило меня в первый момент, а лицо его — безжизненно-серая восковая маска и жуткие фосфоресцирующие глаза, впившиеся в меня пустым и холодным кошачьим взглядом. Саймон явно меня не узнавал. Я стоял перед ним словно загипнотизированный, не в силах совладать с поднимающейся из глубины волной необъяснимого отвращения.
— Саймон, я пришел, чтобы...
Губы его раздвинулись и шевельнулись двумя белыми извивающимися червячками; затем медленно разверзся рот, и оттуда, будто из мерзкой черной норы, полезли наружу слова-слизняки... Или в этом сумрачном мареве меня подвело зрение? Определенно могу сказать только одно: голос, слабым шорохом пронесшийся в тишине, не принадлежал Саймону Мальоре.
— Уходите!— взвизгнул он насмешливым шепотом. — Сегодня я не могу вас принять!
— Но я... я пришел, чтобы...
— Убирайся, глупец! Вон отсюда!
Дверь захлопнулась. Некоторое время я стоял перед ней в полном оцепенении. Ощущение спасительного одиночества... много бы дал я за него в ту минуту. Но нет, шаг за шагом, до самой деревни зримо, неотступно следовал за мною скрюченный незнакомец: тот, кого еще совсем недавно я считал своим добрым другом по имени Саймон Мальоре.
