Он умолк, прислушиваясь к бормотанию Эхиара, пытаясь разобрать слова. Но, видно, Эхиар говорил не по-тартесски. Речь его, изобилующая шипящими, напоминала звук весла в кожаной уключине. Молится, что ли, подумал Горгий и, присев на корточки, стал терпеливо ждать. С огорчением подумал, что давно не приносил жертвы богам – нечего было жертвовать да и негде. Не мог же привлечь обоняние богов запах жалкой рабской похлебки. Надо бы пошарить по дому – не осталось ли чего подходящего для жертвы...
– Какой нынче день? – спросил Эхиар, не оборачиваясь.
– Я веду счет времени по-гречески, – ответил Горгий, поднимаясь. – Но слышал от ваших, что через три дня будет праздник Нетона, или как там вашего главного бога зовут...
– Нетон – великий бог богов, – резко сказал Эхиар. – Имя его надо произносить со страхом.
Горгию стало обидно за своих богов.
– Наш Зевс Керавногерет [собиратель молний (греч.)] главнее всех богов, – сказал он. – Он может такую грозу наслать, что...
– Замолчи, неразумный младенец, – прервал его Эхиар. – Откуда вам, грекам, знать, как ужасен гнев Нетона... как вспучивается и разверзается земля, поглощая дворцы и города... как вырываются из недр огненные реки, сжигая, испепеляя целые царства... как уходят в морскую пучину огромные острова и только волны выше гор ходят там, где прежде была земля...
Горгий воззрился на старика.
– Где ты видел такую катастрофу? – недоверчиво спросил он.
– Никто из ныне живущих не видел. Это было много веков назад. – Эхиар простер руку в ту сторону, где за деревьями пылал пожар заката. – Там лежали эти земли. В Океане. Когда-то им принадлежал весь мир.
– Чем же они разгневали Нетона?
– Ненавистью.
– Ненавистью? Они возненавидели своего бога?
– Ты задаешь глупые вопросы. – Эхиар вытер полой слезящиеся глаза. – Нетон дал им все, чего мог пожелать смертный. Их земли процветали, их женщины были прекрасны, а рабы искусны и послушны. Их оружие было непобедимо. Их мудрецы научились копить голубое серебро и старались проникнуть в его суть, ибо Нетон вложил в голубое серебро великую тайну. Но в своем тщеславии они преступили черту дозволенного. Они накопили голубого серебра сверх меры и стали украшать им не только храмы, но и оружие. Царство пошло войной на царство, посевы были вытоптаны и залиты кровью, и люди обезумели от крови и ненависти. И тогда Нетон жестоко покарал их. Великие царства погибли от огня и погрузились в Океан. Позже других погибла земля, что лежала недалеко отсюда. Спаслась лишь ничтожная горстка людей.
Эхиар умолк надолго. Небо на западе стало меркнуть, с моря повеяло вечерней прохладой. В лесу зажглись костры.
– Они приплыли к этому берегу, – сказал Эхиар, – и подчинили себе племя здешних иберов, которое поклонялось Черному Быку и даже не знало, что зерно, брошенное в землю, прорастает и дает новые зерна. Они научили диких иберов строить дома и корабли, и добывать металл, и возделывать посевы. Так возник Тартесс. С тех пор прошли века, и сыны Океана стерлись из людской памяти. Только цари... только цари Тартесса, которые ведут от них свое происхождение... – Эхиар вдруг схватил Горгия за руку. – Видишь башню напротив храма?
– Вижу, – сказал Горгий, осторожно высвобождая руку. – Мне говорили, это башня Пришествия. В нее нет хода...
Эхиар засмеялся, и Горгий невольно отшатнулся: уж не начинается ли у старика опять веселая болезнь? Но Эхиар резко оборвал смех.
– Через три дня, – пробормотал он озабоченно.
– Послушай... царь Эхиар, – с запинкой сказал Горгий. – Если ваш бог покарал за ненависть великие царства, то... почему же люди не помнят об этом?
– Забыли люди. Все забыли... ничего не помнят...
От непривычно долгого разговора старик изнемог. Тяжело опираясь на Горгия, спустился вниз, в сапрониеву спальню, растянулся на подстилке.
– Где ты научилась ухаживать за больными?
– Разве этому учатся? Просто мне его жалко. Он такой старенький и несчастный...
– Он знаешь кто? Законный царь Тартесса.
Астурда тихонько засмеялась.
– А я царица Тартесса.
– Не веришь? У него на груди царский знак.
– Ах, Горгий! Ты слишком много говоришь о царях.
– Ладно, – усмехнулся он. – Поговорим лучше о поэтах.
– Ты злой. Я же не виновата, что меня купил поэт. Меня мог купить и мясник и кто угодно.
– Не знаю, удаются ли ему стихи, а благовоний он изводит чересчур много.
– Он не злой человек. Только очень не любит чужеземцев. А стихи он знаешь как сочиняет? Напишет два слова и три часа отдыхает. Мне даже жалко его, так мучается человек.
– Ты всех жалеешь. Меня тебе тоже жалко?
– Сейчас, когда темно, – нет. А днем смотрю на тебя – жалко. Глаза у тебя грустные, и седых волос много стало... Почему люди мучают друг друга?
– Не знаю. Так всегда было.
– Вот бы превратиться в птиц и улететь куда глаза глядят... А, Горгий?
– Боги всемогущи.
– Ты похож на моего старшего брата. Слышал бы ты, как он поет! Почему ты не хочешь бежать со мной? Тебе не нравится мое племя?
– Как убежишь? – с тоской сказал Горгий. – Я ж тебе толкую, женщина, что мы окружены со всех сторон.
– Вечно вы, мужчины, воюете. Что вам надо?
– А тебе нравится быть рабыней?
– Я устала. Я хочу домой.
– Домой? У вас, как я понял, и города своего нет. Живете в повозках, то здесь, то там...
– Ненавижу город! Тесно, душно, всюду каменные стены, и люди подстерегают друг друга...
– Выходит, и ты ненавидишь.
– Обними меня, – сказала она, помолчав.
У ворот дома Сапрония Козла остановил рослый повстанец. Приблизив секиру к самому носу Козла, лениво осведомился:
– Куда прешь, убогий?
– К царю Эхиару, котеночек, – ласково сказал Козел. – Ведено мне доставить ему хорошую пищу.
– А ну покажи. – Воин потянулся к мешку, что был у Козла за плечом.
– Нельзя, котеночек. Все куски считаны.
Все же после недолгого препирательства Козлу пришлось раскрыть мешок. На разговор подошло еще несколько воинов. Щупали, нюхали, качали головами: пища и впрямь была хороша, особенно еще теплый, духовитый пирог с тыквой.
– Ну, иди, – сказал рослый повстанец и, вздохнув, добавил: – У меня жена была мастерица пироги печь.
У дверей царской спальни Козла ожидала неприятная встреча: на пороге сидел Диомед, строгал кинжалом палочку. На сладкие уговоры Козла отвечал одно: «Мешок передам, а сам проваливай, пока цел». Тут выглянул Горгий, хмуро выслушал Козла, мотнул головой: «Проходи».
Диомед вошел вслед за Козлом, молча отнял мешок, аккуратно выложил царский харч на стол. Тем временем Козел тихонечко направился к двери, что вела в соседнюю комнату, приоткрыл. Горгий мигом подоспел, оттер любопытного от двери.
– Нельзя к царю, – сказал он. – Сами управимся. Астурда!
Козел удивленно посмотрел на молодую длиннокосую женщину, выбежавшую из царской спальни.
– Посмотри, что он там принес, – сказал Горгий, кивнув на стол.
Не понравилось это Козлу. Уже и бабу к самозванцу приставили, не проберешься к нему. А пробраться надо...
– Обижаете меня, – жалобно протянул он. – Не чужой я ему... Эхиару нашему. Много лет мы с ним на рудниках душа в душу...
Никто не ответил ему. Астурда, со вниманием осмотрев еду, певуче сказала:
– Пирог ничего, а мясо пережарено. Поставь, Диомед, в холодок. На ночь дам ему кусок пирога с кислым молоком.
– На ночь кислое молоко – в самый раз, – подхватил Козел. – Где оно у тебя, красавица? Дай-ка отнесу, не чужой я ему человек. Сколько мы одной похлебки вместе...
– Не чужой человек, – передразнил Диомед. – Знаем мы тебя, на рудниках житья не давал. На Молчу... на Эхиара наколдовал болячки, а теперь к нему же и подлизываешься.
– Неправда! – тонко выкрикнул Козел, пятясь от наступавшего Диомеда. – Я его всегда как родного отца любил. А вот ты, рыжий, откуда...
Он не договорил. Из-за двери раздался хриплый хохот с подвыванием. На пороге спальни появился Эхиар. Был он без верхней одежды, всклокочен, глаза безумно расширены. Сутулясь, пошел он прямо на Козла, перемежая лающий смех бормотанием: «Огонь от земли... Еще немного... Еще немного...» Горгий и Астурда кинулись к нему, подхватили под руки, Диомед забегал в поисках кувшина с водой.
И только когда старика водворили на место и Астурда, ласково поглаживая его по голове, шептала успокоительные слова, – Горгий с Диомедом заметили, что Козел исчез.
– Нехорошо получилось, – сказал Горгий, поцокав языком. – Про веселую болезнь никто не должен знать.
