Я мысленно вздрогнула и сочла за лучшее пропустить эти пленительные слова мимо ушей.
Так что ж вы думаете? Он таки женился! Что самое удивительное – на мне. Очаровательный и коварный мальчик обнаружил черты примерного мужчины и работника: написал диссертацию, защитил оную, поступил на работу и тут же сделал мне предложение.
Предложение было сделано так: он лежал на диване и что-то говорил о будущих видах на жизнь. Какое-то из его сложноподчиненных предложений заканчивалось следующим пассажем: «…когда мы с тобой поженимся».
– С чего вдруг мы поженимся? – искренне изумилась я.
– Ну, это совершенно очевидно, – ответил он и стал говорить о других, менее очевидных вещах.
В двадцать девять лет я вступила в законный брак. Вместо шальной, безалаберной, забавной и многотрудной, на самом-то деле, жизни на миру я вступила в «мой дом – мою крепость». Остались в прошлом матушкины котлеты и дары Коллектива. Я стала сама автором своих котлет и распорядителем Семьи.
И на этот раз возле роддома меня ожидал не соцреализм, а классика: прозрачный от алкогольной интоксикации муж с нечеловеческим букетом красных роз.
Новый ребенок, нынешний ученик третьего класса Николай, сразу повел себя как ребенок в законе. Он отсидел в чреве ровно положенные сорок недель, ни днем больше, весил при рождении три с половиной килограмма – ровно эта сумма указана в учебниках как нормативная, сразу и цепко взялся за грудь, выказывая проворство и смышленость, сильно развившиеся впоследствии, а главное – он ничуть не заботился о моих удобствах.
Это не был «ребенок для меня». Это был сам по себе ребенок. Свой собственный!
Он орал беззастенчиво, когда ему что-то требовалось, – и я скоро поняла, что нет никакого выхода, кроме как подойти к нему: он не замолкал. Он не желал лежать там, где его положили, а искал какого-то своего, законного места. В год он разломал кровать и вышел наружу, в джунгли квартиры. Поутру я находила его в самых неожиданных местах. Однажды я застала его за таким занятием: он, годовалый, взял ковшик, насыпал туда гречневой крупы и сахару, размешал и жевал. Не мыло со стиральным порошком, нет, именно те ингредиенты, из которых ему и варилась каша, взял этот ребенок. То, что ему положено по закону!
Никакой нежной, застенчивой благодарности за факт рождения он не высказывал. Наоборот, научившись говорить, он поведал нам, что он лично из другой галактики, где занимал высокий пост, – он объяснил, что был «Учеником Волшебника», что он путешествует, родителей выбрал сам – «вы мне подошли», – снисходительно усмехнулся Ребенок – и что на Земле ему нравятся животные и возможность разных игр. К цивилизации Ребенок отнесся критически. «Зачем вы портите природу? – сердито спросил он. – И очень много агрессии».
Если бы не старший брат, Ребенок мог бы стать тираном и деспотом. Но судьба распорядилась иначе. Над его высокомерным сознанием пупа земли стоит, может, и беззаконный, но лучезарный симпатяга брат. Унаследовавший от своего шального детства то, чем он все детство пользовался, – дружную любовь Коллектива.
Окажись Всеволод ночью в неизвестном городе, без копейки денег и без единого знакомства – вы увидите его на следующий день в компании людей, считающих себя его друзьями, пристроенным к месту, сытым, веселым и поющим песни под баян. Так победил в одном отдельно взятом ребенке социалистический реализм! Так любовь Коллектива впечаталась в исток младенческой жизни и навсегда внушила ему непобедимую веру в людей. И это томит классического индивидуалиста Николая.
У него, человека Семьи, никогда не будет такой связи с Роем. И потому я обречена на бесконечную эквилибристику между братьями – ведь я не только обязана покупать все в двух экземплярах, но еще и вручать это должна одновременно и без пауз… и слушать их бесконечные препирательства… но и радоваться их существованию…
Кто его знает, что впереди – но, ей-богу, до сих пор было мне с ними интересно, трудно и светло. В романе Льва Толстого «Анна Каренина» есть эпизод, когда многодетная мать Долли встречается с Анной, в ее новом положении, вроде бы счастливом – она живет с графом Вронским в его имении и говорит о своем нежелании заводить детей. Потому что она таким образом не будет перед ними виновата. Странно, думает Долли, можно ли быть виноватым перед существами несуществующими?
И пытается себе представить, лучше ли было бы ее любимцу Грише, если бы он не существовал?
Любые вопросы относительно детей можно решить, только если дети существуют. Если их не существует, нет никаких вопросов, и странной спекуляцией было бы этими вопросами задаваться. Перед существами несуществующими нет ни вины, ни ответственности, ни долга, ни труда. Ничего нет.
Без закона, по закону – все равно мои решения были приняты в пользу Бытия, а еще великий гуманист Томас Манн долго и терпеливо учил нас, как много может получить радости от жизни приветливо настроенный к Бытию индивид. Я за детей – но только за рожденных в охотку, с аппетитом. Это сказывается непременно.
Конечно, приятно и душеукрепляюще видеть, как известие о твоей беременности производит в мужчине жизнелюбивое и гордое сияние, а не унылую рефлексию.
Конечно, законные розы к роддому – вещь хорошая и правильная. И когда мне удается отправить Мужа с Ребенком вдвоем путешествовать и я вижу их изящно очерченные, абсолютно одинаковые силуэты – маленькие головы, ручки, курточки, рюкзачки, спокойное понимание и соответствие отца и сына, – я счастлива, что помогла этим людям обрести уникальный и незаменимый опыт жизни.
Но если такой полноты нет, а есть одно только страстное желание ребенка – ему тоже вполне можно довериться. Мне, избалованной в свое время подмогой Коллектива, до сих пор почему-то верится в его существование.
Без закона, по закону – все равно мои решения были приняты в пользу Бытия. Очень уж враг распоясался, оскорбляя нас и наше право иметь детей. Философ Николай Бердяев заметил как-то, что вид беременной женщины был ему всегда отвратителен. Слушайте, и такую дрянь изучают в университетах, диссертации о нем пишут! Что путного может сказать людям такой философ? Что хорошего во всех этих Ницше и Шопенгауэрах, которые ни одного ребенка не вырастили и всякую чушь долдонили о женщинах? Родивший ребенка – знает о цене человека.
Март 2000
Пускай безумствует мечта!
Из всего многообразия форм органической жизни на Земле наиболее пригодны для нашей любви дети, домашние животные и актеры. Закройте ваш вечно открытый для возражений рот. Это аксиома. Я, царица мудрых банальностей, могу рассказывать только о том, что вам самим прекрасно известно.
Итак, любовь – сверхреальная материя приятного золотистого цвета и чудодейственных свойств – вырабатывается из живой человеческой души, если эта душа не имеет серьезных повреждений. Это абсолютно нормальный, обыкновенный процесс, сравнимый, например, с круговоротом воды в природе. Ежеминутно миллионы человеческих душ вырабатывают и поглощают эту материю, обеспечивая тем самым жизнь своего несколько придурковатого, но делающего явные успехи сообщества.
Все мы также знаем, что такое люди. Это, прямо скажем, головная боль мироздания. Если их не заставлять, они работать ведь не будут. А вырабатывать из души материю любви – тоже труд, хотя очень милый и, главное, насущно необходимый. Им это объясняли. И открытым текстом, и художественно, с примерами. Взаимопонимания не наступило. На все просьбы «возлюбить ближнего своего» люди отвечали с искренним интересом: «А как?» По всему по этому для принуждения людей к любви в массовом порядке и была сделана ставка на детей, домашних животных и актеров.
Дети и домашние животные – это реализм любви, имеющий дело с матушкой-природой, со всеми прелестями и ужасами естественных отправлений и стратегий медленного роста и терпеливого воспитания. Качество любви, получаемое из этих процессов, высокое и жаркое, но камерное. Ты любишь свою собаку, собака любит тебя, вы наслаждаетесь обоюдным теплоизлучением, но в мир почти ничего не уходит – так, самая малость. Актеры – это идеализм любви, причуда духа, не расходующаяся ни на какой живой объект, а потому без остатка уходящая на отопление Вселенной.
Любовь к актерам – не дурь, не смешная болезнь и не безумие. А единственный способ заставить людей хоть что-то любить.
Здесь мы впустим в рассуждение мою покойную бабушку. Я отлично знаю, как раздражают читателя бабушки и тети, жизнеописания которых заставляют читать сочинители текстов, но бабушка сюда прямо-таки врывается и полезна для хода мысли. Бабушка врывается яростная, худая и длинноносая, похожая на бойцовского петуха, трепеща от очередной победы в районном магазине, с отборной бранью на устах. Это был грубый кусок талантливой, дикой и полубезумной русской природы, превратившийся от двух войн и прочих радостей русской жизни в хищное социальное животное, маленькое и несчастное. Малограмотная и бескультурная, она обладала поразительным, можно сказать, античным даром красноречия. Когда она напивалась, то громила нас с мамашей, как Цицерон Катилину, по всем правилам римской риторики, с трехсложными периодами и кодой! И у этой ходячей войны, бабы-яги с Будапештской улицы города-героя Ленинграда, была единственная поэтическая струнка в осатаневшей душе…
