Зойка смотрит на меня с виноватым видом, будто это она уехала. Как-то робко берет меня за руку, сжимает. А мне неловко за мое счастье. Словно я обжираюсь за столом, а напротив язвенник сидит. Я ни секунды не испытываю тревоги за мою Зойку. Мысль о том, что она могла бы поступить как Тамара, будь она хоть академиком, просто не приходит мне в голову.
— Так что делать? — возвращает меня Корнев к действительности. — А? Что делать?
— Вернуть, — говорю я.
И тут моя Зойка неожиданно авторитетно вступает в разговор:
— Ничего не получится, — говорит твердо, — она не вернется. Надо взять себя в руки и пережить.
— Почему это не вернется? — это я говорю запальчиво.
— Потому что я Тамару знаю лучше, чем он (она показывает на Корнева), и женщин, — добавляет, — лучше, чем вы оба.
Мы молчим. Я чувствую, что она права, просто хочется как-то поддержать друга.
— Она права, — грустно констатирует Корнев. — Тамара не вернется. Она раз-два ничего не решает, но если решила — все! Надо пережить…
Ну что следует дальше? Обычные бесполезные советы, общие бесполезные рассуждения, тягостные для всех, а больше всего для Корнева, сочувствие. Все это мура и никогда никому не помогало…
Корнев улетел через два дня, а мы с Зойкой старались не расстраиваться. Чужая беда нас сблизила. Зойка изо всех сил старалась доказать мне, что никогда ничего не заставит ее отказаться от меня (словно мне нужны доказательства!).
Мы ходили при луне по пляжу. Пахнет здесь здорово, хвоей, морем, остывшим песком. Вдали огоньки, откуда-то музыка слышна… А вот пограничников не вижу. А? Почему пограничники не ходят? Интересно, может, потому, что залив…
Этот отпуск как-то особенно сблизил нас с Зойкой. Не знаю, но мне почему-то кажется, что невеселая история Корнева сыграла здесь свою роль. Так или иначе, теперь я чувствую себя женатым человеком.
Последний год учебы, как всегда бывает, выдался особенно напряженным.
Да, годы училища были самые счастливые для меня. Позже на заставах, вспоминая то время, я делал это с благодарностью. Я не идеалист и знаю, что немало есть высших учебных заведений, которые мало что дают окончившим их специалистам как раз в их специальности. Думаю, что к военным училищам это не относится. Во всяком случае, не к нашему. Окончив его, я чувствовал себя уверенно. Ежегодные стажировки снимали все вопросы, какие возникали в ходе занятий. Конечно, преподаватели у нас будь здоров, сами не один десяток лет отслужили на заставах. Но одно дело получить ответ на вопрос в классе, а другое — на заставе в конкретном деле. Да, службу мы после училища знали. Твердо, застать нас врасплох было бы нелегко. Занимались в условиях, максимально приближенных к реальным.
Может быть, потому, когда сейчас в моем больном полусне проносятся у меня в голове все эти воспоминания, я не могу различить, что было на границе, на заставе, когда начал я там служить, а что — во время стажировок на тех же, а может, других заставах.
И проходят перед моими закрытыми глазами все эти свежие зеленые леса, эти ароматные луга, журчащие реки, утесы, эти дальние слепящие снега, буруны за кормой сторожевых катеров. Проходят мои товарищи, те, с кем служил я годы, и те, с кем лишь месяц… Все, все причудливым хороводом кружится в мозгу…
Я окончил училище с отличием, получил красный диплом. Да еще переводческий («Прекрасно, — отметила Зойка, — десять процентов к денежному содержанию за язык. В хозяйстве пригодятся»).
Окончание училища запомнилось многими торжественными церемониями.
С утра все выпускники в парадной форме едут возлагать цветы. Между прочим, парадная форма подарок нам. Как и повседневная, и полевая, и многое другое (Зойка узнала, обрадовалась, словно нам подарили вечернее платье или на худой конец — колготки).
Мы возложили венки у Мавзолея и у могилы Неизвестного солдата. Казалось, еще совсем недавно положили мы здесь с Зойкой наш скромный букетик в день свадьбы, и вот я опять у этих мраморных плит, у этого мечущегося огонька. Два главных события моей жизни отмечались тут… Цветы мы возложили и к памятнику Ленину, и к обелиску в память курсантов, погибших в Великой Отечественной войне.
А потом состоялась церемония выпуска. Выстроились мы на плацу. Плац окружили родственники, друзья (точнее, подруги), родители. Конечно, дед при всех своих двадцати четырех наградах, опершись на палку, Зойка в обнимку с моей мамой, отец, весь проникнутый величием минуты. И, а может, мне только показалось, где-то в задних рядах, прячась за спинами, — Тамара. Только Корнев-то по сторонам не смотрел…
На трибуне высокое начальство — заместитель председателя комитета, наш начальник, начальник политуправления, начальник училища, другие генералы, ветеран, Герой Советского Союза, секретарь райкома, еще кто-то.
Вручают нам дипломы, на митинге выступают начальство, ветеран, выпускник.
Прощаемся со знаменем. «Головные уборы снять, колени преклонить!» — несется над плацем. Звучит марш, и проплывает перед нами последний раз знамя училища. А потом мы все, выпускники, уже офицеры в офицерской форме, проходим торжественным маршем.
Все. Закрылась еще одна страница жизни, открылась другая. Прощаемся с преподавателями, командирами, друг с другом, плац заполнили гости. Смеются, кричат, шумят, поздравляют молодых офицеров. А мы радуемся, благодарим, тоже смеемся.
И никто из нас не знает, что ждет его впереди…
…Отпуск, положенный мне перед прибытием к новому месту службы, мы с Зойкой провели в Москве. Хотелось побольше побыть в ней, подышать ею. Кто знает, когда мы еще увидим первопрестольную…
И кто знает, когда я увижу моего друга Бориса Рогачева. Перед отъездом из Москвы встретились мы с ним, зашел я к нему.
Тут же, конечно, извлекаются какие-то экзотические напитки, заводится супермодная музыка, создается антураж…
Сидим, болтаем. Как в пинг-понг играем.
— Едешь? — спрашивает.
— Еду, — отвечаю.
— Радуешься?
— Радуюсь.
— А Зойка?
— Она тоже.
— Что тоже?
— Радуется.
— В Москву-то вернешься?
— Когда-нибудь.
— Скучать будешь?
— Буду.
Чпок-чпок, чпок-чпок — летает мячик.
Наступает моя подача.
— Жениться собираешься? — спрашиваю.
— Зачем? — отвечает.
— Верно. А диссертацию защищать?
— Уйду на пенсию — защищу.
— Может, на постоянную в загранку уедешь?
— Кто знает…
Чпок-чпок, чпок-чпок — летает мячик. Вот такую мы нехитрую партию разыграли перед моим отъездом.
А выглядел он неважно, Борька-то…
