В течение ближайших пятнадцати минут человек пятьдесят, в основном мужчины, подходили к панели и бросали письма, и надо было видеть выражение удивления и отвращения, застывшее на лице Кейт. Ибо чуть ли не каждый, не прерывая шага, издали сплевывал густую слюну, коричневую от жевательного табака, и старался на ходу попасть в какую-нибудь из десятков больших плевательниц, расставленных по залу. Некоторые были снайперами, поражали цель точно и звучно и проходили дальше, донельзя довольные собой. Другие промахивались сантиметров на тридцать и более, и, как только глаза привыкли к тусклому освещению, мы увидели, что кафель сплошь заплеван; Кейт нагнулась и, прихватив юбку пальцами, брезгливо приподняла подол.
Минута шла за минутой, а мы все ждали людской поток втекал в зал и вытекал из него, бес прерывно поскрипывали и хлопали на петлях створки прорезей для писем. Я был уверен, что Кейт, как и я, мысленно держит в руках голубой конверт с обожженным углом и последними словами самоубийцы. Предстояло ли нам сейчас увидеть его снова? Может статься, и нет: отправитель с равным успехом мог опустить его в один из наружных ящиков. Не успел я додумать мысль до конца, как во мне созрело убеждение, что именно так оно и было и что мы никогда уже не увидим «отправку сего» — письма, которому надлежит «иметь следствием гибель… мира».
Но тут он появился, ровно без десяти шесть по стенным часам он протиснулся через тяжелые двери зала. Вот он приблизился — быстрой, целеустремленной походкой, типичный Джон Булль с черной бородой и выпирающим животом, и во мне вдруг вспыхнуло такое волнение, что на какую-то долю секунды я буквально ослеп. Он шел по необъятному кафельному полу и, казалось, заполнял его собою целиком, шел прямо на нас, сжимая в волосатой правой руке тонкий, длинный голубой конверт. Низкая плоская шляпа самодовольно сидела на самой макушке, полы расстегнутого пальто разметались от быстрой ходьбы, и из-под пальто рельефно и воинственно выпячивался живот. Голова его была запрокинута, так что жесткая борода торчала прямо вперед, словно он бросал вызов всему миру; в углу рта, приподняв губу, висела сигара, и создавалось впечатление, будто он огрызается.
Это был внушительный, запоминающийся человек, он не замечал меня, да и никого вокруг; злые карие глазки его смотрели прямо перед собой, он был поглощен своими заботами, своими помыслами, важностью того, что вознамерился совершить. И наконец, мы пережили миг, ради которого явились сюда из другого времени.
Он поднес длинный голубой конверт к медной прорези с табличкой «Центр», и на мгновение я увидел знакомую лицевую сторону. Увидел странную, немного вкось наклеенную зеленую марку — вспомнил ее со штампом гашения и увидел наяву неправдоподобно чистой; увидел выведенный с характерным наклоном адрес: «Эндрю У, Кармоди, эсквайру. Пятая авеню, 589» — вспомнил старые, выцветшие чернила и увидел наяву свежие, черные. Край конверта, необгорелый и запечатанный, протолкнул медную створку прорези внутрь, рука разжалась, блеснул бриллиантовый перстень. И голубой конверт исчез, чтобы начать свой таинственный путь в будущее, лишь слегка покачивалась в прорези медная заслонка.
А человек тем временем повернулся на каблуках и удалялся быстрыми шагами, и… собственно, мы увидели все, что хотели, — но не могли же мы позволить ему просто уйти и навсегда исчезнуть в ночи. Не сговариваясь, Кейт и я последовали за ним.
Мы протиснулись в дверь — на улице уже стемнело. Человек, за которым мы следовали, повернул к северу, туда, откуда мы недавно пришли. За краем тротуара почти в полной темноте лежал Бродвей, все еще шумный, хотя движение значительно спало. Теперь на мостовой видны были лишь какие-то неясные очертания да разрозненные движущиеся тени. Иногда в свете фонарика, качающегося на оси фургона, мелькали веера забрызганных грязью спиц, но сама повозка, кучёр и упряжка тонули во мраке; или же блестела серебристая дверная ручка и трясущийся полированный кузов кареты, освещенные боковым фонарем, — опять-таки больше ничего. И по ту сторону улицы в окнах и подъездах нигде не было света, виднелись только очертания дверных и оконных проемов, смутно вырисованные горящими в полсилы ночниками. Мимо нас спешили пешеходы, — вероятно, запоздавшие конторские служащие; тусклые уличные фонари на мгновение вырывали их лица из тьмы, окрашивали желтизной — и тут же эти лица вновь бледнели и исчезали до следующего фонаря.
Кейт крепче ухватилась за мою руку, прижалась ко мне — я понимал ее состояние. Незнакомая, мглистая улица, где железо все еще грохотало по булыжнику, мрак, прерываемый квадратами, прямоугольниками, конусами неяркого света, самый оттенок которого был непривычен, — все это, пожалуй, пугало и меня. И тем не менее — господи, подумать только, мы здесь, среди таинственно торопливых, едва различимых в ночи людей! — теперь я знал наверняка, что Рюб Прайен сказал правду: это действительно самое увлекательное приключение на свете.
У очередного фонаря мужчина внезапно шагнул к обочине и сошел с тротуара на мостовую. Он остановился в слегка трепещущем круге желтого света и стоял на булыжнике, выпятив живот, сдвинув блестящую шляпу на затылок; нас он по-прежнему не видел, вертел головой то туда, то сюда — так ведут себя люди, нетерпеливо высматривающие омнибус в потоке экипажей. Мы волей-неволей продолжали идти, чуть замедлив шаги, и, когда поравнялись с ним, он еще раз взглянул вдоль улицы и порывисто кинулся назад на тротуар.
— Омнибус? — произнес он вслух вопросительно, будто сам себе удивляясь. — Ни к чему мне теперь ждать омнибуса!..
Он вернулся на тротуар, а мы с Кейт устреми ли взоры на мостовую, притворяясь, будто не обращаем на него ни малейшего внимания. Далеко он не ушел — на ближайшем углу выстроились в ряд четыре-пять извозчиков, и он быстрыми шагами приблизился к первому в очереди.
— Домой! — бросил он звонко и радостно, потянувшись к дверце. — До самого дома с шиком!
— И где же это ваш дом? — язвительным тоном спросил извозчик, нагибаясь с открытого облучка.
— Грэмерси-парк, девятнадцать, — был ответ.
Дверца хлопнула, извозчик цокнул языком, щелкнули поводья, и пролетка отъехала, затерялась в жиденьком потоке покачивающихся фонарей и ламп. Я опять повернулся к Кейт, но она стояла неподвижно, впившись глазами в землю.
На краю тротуара, у подножия телеграфного столба сохранилась полукруглая лепешка неистоптанного снега. И на нем в тусклом свете, падавшем от фонаря, виднелся четкий и ясный отпечаток — миниатюрная, но совершенно точная копия надгробия, фотографию которого показывала мне Кейт, надгробия на могиле Эндрю Кармоди на окраине городка Джиллис, штат Монтана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
