Мы отдыхали после длительной перепалки и, наконец, я вспоминаю, что пришел к Аркадию по делу.
— Слушай, Аркаша, посмотри мне в зубы, что-то шатается, как мой сосед после аванса.
Маркарян тщательно моет руки и приступает к своим прямым обязанностям.
— Пасть пошире открой, — бурчит он, направляя в рот короткую блестящую палочку с заостренным концом. Пошатав слегка зуб, он радостно сообщил:
— Клык твой треснул, удалять надо. Подожди…
И делает какое-то короткое движение.
— Иди плюнь своим счастьем в унитаз.
Перед тем как проделать эту процедуру, смотрю в зеркало: куска зуба как не бывало, да еще на таком видном месте. Придерживаюсь совета врача и спускаю воду.
— А что дальше? Мне ходить со сломанным зубом не улыбается, примета плохая.
Аркадий тщательно моет руки, сразу видно, культурный человек, настоящий доктор, пальцем даже не коснулся рта, а такую баню устроил. Представляю, что бы он вытворял, если бы к нему с геморроем обращались.
Маркарян-Айвазян насухо растирает сильные пальцы махровым полотенцем и дает ответ на мой нескромный вопрос:
— А дальше придешь ко мне, я тебе укольчик сделаю, зуб сточу, нервы удалю, а то они у тебя и так взвинченные, а потом вставлять надо. Ты рыжий зуб хочешь?
— Очень надо солнечные зайчики изо рта пускать, я еще в цирке не работаю. Фарфоровый давай.
— Это только в стоматинституте делают. Возьмешь на работе справку, что по роду трудовой деятельности тебе щербатый рот помеха, и в очередь, двадцать пять в кассу, столько же врачу, и зуб на месте.
На моей работе такое письмо вряд ли получишь, даже если стану намекать: мол, зубы нужны, чтобы намертво вцепиться и держать ими людей с уголовным блеском в глазах, если те посмеют влезть на вверенную территорию.
— А без письма, без очереди?
— Без очереди вдвое дороже. Без письма никак нельзя. Да возьми в какой-нибудь конторе с солидным бланком бумагу, позвонишь мне — и все будет хорошо. Рано или поздно человеку приходится заботиться о зубах.
— Рано или поздно человеку придется сложить свои зубы на полку, — отвечаю ему, направляясь к выходу.
— Значит, среди этих зубов будет один фарфоровый. Ты ведь этого сам хочешь. А я всегда готов помочь приятному человеку, — прощается Маркарян.
Я выхожу на улицу в предвкушении встречи с не менее приятным человеком. Правда, он привык не удалять, а выбивать зубы, но сейчас это особого значения не имеет. Более того, если после нашей встречи у него останутся целые зубы, я буду крайне удивлен. Даже на Крыску, заложившую меня Толику, не так злюсь, как на него. А все от отсутствия элементарной логики. Не зря его хозяин только за кулаки и ценит. Крыса, сучья морда, все правильно рассчитала. Пока я кассету отдам, Толик может так поблагодарить, что после этого ей не то что своих клиентов не обслужить, а в «комнате страха» экспонатом работать. Да и магнитофон — скорее психологический эффект, на трезвую голову лучше соображается. И понимает она, что в лучшем случае эту кассету запишу какими-то приятными песнями. Сам виноват, подумал, что Танька дура беспросветная, а она, оказывается, еще варианты рассчитывать умеет, нужный отобрать. Истина старая: не считай никого глупее себя, а обжигались на ней люди умные, не в пример мне, сам виноват. Хорошо хоть напоить сумел эту Крысу, мозги затуманить. Чтоб этой Таньке, мать ее, трехэтажный дом иметь, стокомнатный, и чтоб в каждой комнате телефон стоял. И пусть ходит эта Крыса по комнатам с утра до вечера и постоянно звонит: 01, 02, 03.
Проклинать кого-то хорошее времяпровождение, особенно когда чувствуешь, что сам виноват. Так как-то совсем быстро я очутился у своего дома.
Все-таки странное существо человек. Знаю, что куска зуба у меня уже нет и, тем не менее, постоянно ощупываю то, что осталось от клыка, краем языка. Так, будто никак не могу поверить, что оставил частицу самого себя в Аркашином унитазе. Впрочем, слава Богу, еще легко отделался. И пока я не знаю, что дальше придет в голову моему другу Толику, нужно форсировать события. Переодеваюсь, на плите заваривается лошадиная доза кофе, обедать не придется, потому что, когда желудок полный, голова варит примерно с тем же качеством, как у парня, которого я собираюсь проведать. Пока кофе немного остывает, набираю номер его телефона и оставляю без ответа нескромный вопрос «Але, кто это?» А впрочем, куда ему деться, сидит в своей берлоге, ждет не дождется кожаного с рапортом о выполнении боевого задания. Но так как своего дружка Аржанов может ждать еще очень долго, потому что после волейбольного матча кожаному в лучшем случае предстоит свидание только с людьми в белых халатах, придется хоть своим появлением сократить время ожидания Толика.
А чтобы сделать нашу встречу более приятной, открываю верхний ящик письменного стола и выбираю, каким бы сувениром его порадовать. С Уголовным кодексом у нас отношения дружеские, потому что в доме нет огнестрельного оружия, а из холодного располагаю только секачом, которым никогда не пользуюсь. Впрочем, это оружие продают кому угодно в любой базарной лавке. А вот «дубинка» оружием не считается, потому что выбрасывает она из весьма условного ствола не тупорылые пули, оставляющие заметный след в жизни человека, а всего-навсего нервно-паралитический газ, но главное — оружием никак считаться не может, в кодексе об этом нет ни слова. И захватываю ее с собой только из уважения к заслугам мастера спорта Анатолия Аржанова, не тем, о которых когда-то писали газеты, а совсем другим — о них знает очень узкий круг лиц. Хотя уверен, что в открытом бою боксер может отразить только два моих удара, нанесенных в течение секунды. Два из трех. Но в том-то и дело, что Толик стреляет быстрее, чем соображает, а против его автоматической «беретты», заботливо снабженной уродливым конусом глушителя, любой прием каратэ может показаться детским копошением, особенно с расстояния нескольких метров. Правда, и ножом я владею лучше, чем бывший напарник, но сейчас моя почти интеллектуальная работа не предусматривает даже намека на совмещение с физическим трудом.
Поэтому надеваю не стесняющую движений замшевую куртку «стратос» с отстегивающимися рукавами, за которой сейчас гоняется вся страждущая молодежь, мечтающая только о самоутверждении, прикуриваю сигарету от громоздкой зажигалки, прячу ее в карман, примыкающий к подмышке, допиваю остатки кофе, смениваю тяжеловатые кроссовки «тренинг» на более легкий «адидас», прихватываю огромный альбом Ильи Глазунова, напечатанный в Италии, и уже через двадцать минут, минуя подъезд старого дома, уставленный урнами с пищевыми отходами, щедро пересыпанными битым стеклом и кусками фанеры, стою перед облезлой дверью крохотной квартиры, прислушиваясь, пытаясь понять — один ли в своей берлоге этот красавец или вместе с ним находится там еще какой-нибудь интеллигент, из всех видов развлечения предпочитающий тупое созерцание опорожненной бутылки.
За дверью тишина, как будто обитатель квартиры вымер еще до динозавров. Осторожно стучу и слышу звуки его давно знакомой шаркающей поступи. Наверное, когда человек, открывая дверь, вместо «здравствуй» получает удар, заставляющий усомниться в силе притяжения и некоторое время лететь в пространстве, сбивая на своем пути стулья, он крайне удивляется. Впрочем, высказать удивления я Аржанову не даю, и, плотно прикрывая за собой дверь, тут же продолжаю предварительную часть визита при помощи пятки правой ноги, направленной в лоб пытающегося подняться Толика. И пока он находится в состоянии активности туго спеленатого младенца, подтягиваю его к окну и нейлоновой удавкой затягиваю запястья за спиной, предварительно пропустив шнур между секциями батареи водяного отопления. Теперь, если хозяину квартиры захочется по каким-то причинам приблизиться ко мне, ему нужно сперва всего лишь оторвать эту металлическую гармошку, но, кажется, такой подвиг ему уже не по силам.
И пока мой бывший напарник приходил в себя, почему-то стало жалко его, как будто не Толик подпирал своей спинищей батарею, а я сам. Жил себе хороший парень, успешно занимался спортом, пригласили сразу в несколько вузов, он и выбрал тот, который тренер посоветовал. В институте, понятное дело, преподаватели от такого студента не были в восторге, но спорткафедра легко улаживала все вопросы, диктовавшиеся сессиями, а Толик исправно молотил на рингах своих противников во славу родного института и общества «Буревестник», чуть было не выполнил норму мастера международного класса. Только несведущие считают, что у боксеров меньше извилин, чем у них. Однако Толик в этот неудачный пример явно вписывался, а значит, далеко пойти не мог. А потом жизнь круто изменилась — диплом вроде бы есть, а о специальности представления нет, тренер интерес потерял, исчезли талоны на питание и прочие материальные блага, и нужно было подумать самому о будущем, человеку, который привык, что все заботы о нем берет на себя тренер-представитель и администратор команды. В прошлом оставалась жизнь без особых хлопот, сменяющие друг друга города, гостиницы, рестораны, спортивные комплексы, промежуточные звенья самолетов, поездов, автобусов, возможность не задумываться над тем, что будет завтра. Завтра наступило неожиданно и к встрече с ним Толик не был готов. Он опускался все ниже, начал пить, и наверное, лет через пять — десять истлел бы, как папиросная бумажка, но тут его подцепил Горбунов, устроил для вида грузчиком, и началась у бывшего боксера новая жизнь, та самая, которую ведут некоторые люди, занимавшиеся прежде силовыми видами спорта при таких деятелях, как Веня или его приятель Горбис, выколачивающий с помощью своих толиков карточные долги из незадачливых партнеров. Тогда-то мы с ним и познакомились.
