Прислонившись к одному из этих столбов, соскользнула на землю. Осталась сидеть у подножия вновь поднимавшейся вверх улицы. Покачала головой, пытаясь избавиться от ясного осознания всего, что успела натворить. Образы, звуки, слова, даже физические ощущения возвратились, вторглись в нее. Мягкая, нежная улыбка доктора Шенфельда. Зрачки расширились от боли. Поднятое колено врезалось в мягкую плоть между его ног (у вас приступ шизофрении). Волосы-миссис Андерсон зажаты в кулак. Запрокинутое испуганное лицо. Я могу убить вас. Нэнси выронила нож, услышала, как он упал.
Кирпичные стены, высокие узкие окна больничного комплекса. Нэнси прислонилась лбом к холодной колонне, ноги — словно чужие. Над головой, равнодушная, точно сова, урна.
А сирены… сирены все ближе. Судя по звуку, их очень много. Нэнси попыталась вновь рассмеяться, но смех оборвался рыданием. «Я хорошая! — твердила она. — Я же всегда была хорошей».
«Ты такая милашка!» — говорила ей мать.
Наиболее употребительный термин для ряда душевных расстройств, сопровождающихся слуховыми галлюцинациями, устойчивыми представлениями и провалами памяти…
Мама завязывала доченьке волосы цветной ленточкой и приговаривала, какая она. Нэнси верила, что стала красивой. Она ощущала себя красивой.
Воткну и поверну, и ты умрешь прежде, нем успеешь упасть.
Неужели она и вправду это сказала? Тоненьким девичьим голоском? Да, она отчетливо помнит, как ее милый нежный голосок произнес: «Я воткну и поверну…» Что же она за чудовище? Господи, да кто же она? Как ей теперь узнать? Что надобно, чтобы понять, кто ты? Вспомнить прошлое? Увидеть свое лицо в зеркале? Во что я верю? Как меня зовут? Как это распутать?
Час зверя.
Да-да, Час зверя. Нэнси застонала. Приподняла голову зажмурилась, стиснула зубы: держись, держись. Все это — побег из психиатрической клиники; удар, который чуть не лишил доктора его сокровища; нож, воткнутый нянечке в подреберье, — ведь она сделала все это из-за голоса, который звучал в ее голове, из-за слов, значения которых не понимала: час зверя.
Сирены становились все громче. Судя по звуку, полицейские автомобили съезжаются со всех сторон. Из-за спины Нэн выезжают по федеральному шоссе у реки. С севера и юга спешат по Первой авеню. Где-то у входа в узкую улочку они соберутся все вместе. Помчатся со все возрастающей скоростью вокруг автомобильной стоянки. Прорвутся с обеих сторон между кирпичных стен и зажмут Нэнси ухмыляющимися фарами.
«Ладно, — подумала Нэнси. — Пускай. У меня есть оружие. Я очень опасна. Я сошла с ума. Меня надо засадить за решетку Пусть приходят и возьмут меня».
Но она уже приподнималась, уже осматривала улицу впереди, где там полицейские? Тем временем рука нащупывала нож для разрезания бумаг, пальцы сомкнулись на медной рукоятке.
«Не делай этого, Нэнси!» чуть было не крикнула она самой себе. Но она знала, что непременно сделает Она должна.
Глянула на свое запястье: часов нет. Сняли в больнице. На миг ее пронзил ужас, словно маленькая белая молния ударила в застывшую пыль. Нэнси не могла теперь узнать время. А ведь уже поздно. Давно перевалило за пол день Судя по освещению, скоро наступит вечер.
Сколько осталось времени до тех пор, пока это случится?
Нэнси не знала. Приходилось спешить. Нужно бежать дальше Она оперлась рукой на колонну Хрипло дыша, поднялась на ноги. Сирены пели все пронзительней, по телу пробежал электрический разряд. Туманные сны рассеялись. Голова прояснилась.
Она обязана прийти туда. Это она точно знает. Неизвестно, что к чему, но в одном Нэн уверена: все это происходит на самом деле Кто-то должен умереть нынче вечером. Нынче вечером в восемь часов. Знать бы еще где.
Вы переживаете приступ шизофрении. Слуховые галлюцинации. Устойчивые представления.
— Оставьте меня в покое, — устало взмолилась Нэн. Она вновь увидела лицо доктора. Ласковые глаза затопила боль — она только что врезала ему коленом промеж ног.
Какое чудовище…
Нэнси направилась к Первой авеню. Сирены завывали, точно индейские воины. Через минуту будут здесь. Нэнси ускорила шаг, наклонила голову, пряча в руке нож.
Какое чудовище… Ты и впрямь собиралась убить ту женщину?
Нянечка Андерсон. Голова запрокинута. Испуганные глаза широко распахнулись.
«Разве можно так поступать? Да я слыхом не слыхивала о подобных вещах».
«Мамочка, мне придется попасть туда», — извинялась Нэн. Она шла вдоль длинной металлической ограды, завершавшей кирпичное здание. Вверх по направлению к Первой авеню. Поглядывала через плечо: где-то там писклявые сирены? Одну машину она уже видела. Вращающийся красный глаз, вынырнув из-за поворота, помчался по дорожке вокруг стоянки машин.
Нэнси припомнила зыбкую грудь нянечки Андерсон и как острие ножа щекотало ей ребра.
Умрешь раньше, чем успеешь упасть.
Эти образы и мысли налетели, кружили, точно вороны, норовя урвать кусочек мяса. Укрывшись в густой тени зданий, Нэнси выбралась на угол Первой авеню. И здесь копы, так она и думала. Одна машина мчится с севера, мелькает красный сигнал, распугивая быстро проносящиеся мимо автомобили. Другая с юга, летит под открытым синим небом, прямо посреди шоссе, а машины и автобусы едва поспевают уступить дорогу.
«Они за мной! За мной! — завопил внезапно голос изнутри. — Они схватят меня. Потому что я такая. Потому что я такое наделала! Это и есть я!»
Все образы, все прожорливые вороны разом набросились на нее. Все вместе, и она, ужаснувшись, поняла. Час зверя. Кровь, хлынувшая из носа, когда доктор упал лицом на стол. Лезвие, угрожавшее горлу миссис Андерсон. Торопливые сирены…
Нэнси помчалась дальше. Светофор подыграл ей, машины замерли в неуверенности, ожидая, пока проедут полицейские. Нэн перебежала на другую сторону улицы, спеша уйти от этих воспоминаний, этих каркающих ворон. Полицейские машины преследуют ее со всех сторон, потому что это она, потому что она такая, на самом деле такая. Вот и ответ — что за чудовище.
Нэнси выбралась в переулок. Позади закашляли моторы, автомобили прижимались к обочине, пропуская копов. Нэн бежала без оглядки. Она должна прийти туда. В час зверя, в восемь часов. Кто-то должен умереть нынче вечером, и, конечно же, конечно, она должна быть там. Ведь это она его убьет.
Часть третья
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Я не хочу гармонии…
я хочу гармонию.
Голландец Шульц перед смертьюОливер Перкинс
— Тут из меня дерьмо так и полезло.
Оливер как раз поднес бутылку к губам. Бутылка замерла, повиснув в воздухе. Скосив глаза поверх ее гладкого брюха, Оливер поглядел на младшего брата.
— Чего-чего?
— Какать пришлось вовсю, вот чего. У меня понос.
— Зах, послушай. Все полицейские Нью-Йорка гонятся за тобой по пятам. Ты явился сюда в женском платье, черт побери.
— Здорово, правда? А что касается полицейских на площади и вокруг Шестой авеню, так это они готовятся к карнавалу. Они нынче повсюду.
Оливер только диву давался. Зах сидит себе преспокойно на матрасе, колени задрал выше головы, темные зрачки расширились, на лице — улыбка придурковатого младенца. Хорошо хоть снял с себя одежку Тиффани, нарядился в линялые, продранные на коленях джинсы и широкую рубаху из разноцветных заплат: каждый дюйм другого цвета, с другим узором — такое впору носить вместо смирительной рубашки.
— Тут я забежал в это заведеньице — в «Мамочку» или как там его, где можно поесть мороженого…
Оливер, откинувшийся на спинку кресла, по-прежнему прижимавший к губам горлышко пивной бутылки, вновь в изумлении покачал головой.
— «У Папочки» или что-то в этом роде.
— Ага. И спросил кассира, можно ли мне воспользоваться уборной. Ну, тот сразу увидел, как мне скверно: я буквально пополам сложился. Он говорит: «Пожалуйста», я и помчался по коридорчику прямиком в заветную комнатку и давай возиться — знаешь, не так-то просто одной рукой задрать юбку и удерживать ее на талии, а другой стягивать с себя трусы. Я гордился собой не хуже настоящего акробата, а тут вдруг кто-то принялся колотить в дверь — бам-бам-бам, — а я уже на все готов и кричу: «Кто там?» А там, оказывается, этот кассир, и он орет: «Мисс! Мисс! Вы комнату перепутали! Это мужская уборная, мисс!»
Оливер расхохотался. Опустил бутылку на колени. Понимающе закивал.
— А я откликаюсь этаким высоким тоненьким голоском: «Спасибо, сэр, все в порядке, сэр». А он все стучит. Ну, что мне было делать? Наконец я задрал юбку на голову, чтобы не цепляться за нее все время, трусы спустил до самых щиколоток, а из кишок так и прет, не удержишься, а кассир все орет: «Мисс! Мисс!» Я там, наверное, с полчаса пробыл, а этот все приходил и все орал.
