О драгунах и прачках
А ночью к Флику спешили навязчивые сны из недавних, но уже невозвратных времен. С собой они несли реальную, почти осязаемую физическую боль и не давали собраться перед неминуемой встречей с тем, что уже ждало его за ближайшим поворотом.
…Отчаянно ревел огромный бык, хлопали в ночи чьи-то страшные крылья, прибывала холодная вода… Потом он шел навстречу ветру, сбивавшему с ног, за дощатым матушкиным гробом… Потом усталый мужчина с пышными усами измерял Флика большой деревянной линейкой, набитой на дощатую стену холодного барака, бесцеремонно лез в ему рот, считая зубы грязными пальцами с заусенцами… Потом Флик оказывался уже без овчинной куртки у повозки маркитанта, где крестный старался выбрать вещи подешевле, придирчиво роясь в куче старья… Он совал бесчувственному Флику в руки саблю с рукоятью за 8 ливров, седло с поводьями и кобурами за 33 ливра… Потом они отсчитывали деньги на чушки и чепрак, на недоуздок… Они считали и считали… И обычно к утру оба начинали понимать, что за жизнь столько денег не платят. Жизнь не стоит ничего.
Ежедневно он просыпался под сиплый звук рожка с холодным страхом смерти. Привыкнув по сигналу побудки различать дежурную ротную команду, он сосредоточенно соображал, насколько трудным сложится будущий день. Страх колотил всех рекрутов вокруг него. Они с жадностью приглядывались к пожилому бригадиру, к вахмистру с ранней сединой на висках… Но рядовые драгуны были немногим старше большинства новобранцев.
Полк Мэтр-де-Кан Женераль, куда попал Флик, стоял в общей цепи из одиннадцати полков, расположившихся по всему атлантическому побережью на случай неожиданного десанта англичан. В оцепление полк встал после ожесточенного сражения при Фонтенуа, где вместе с полками Королевским и Бофремон закрывал собой левый фланг. Однако никакого победного кипения вокруг не чувствовалось. Крики вербовщиков на всех рыночных площадях, обилие свободных топчанов в палатках, неумолчный стук обувных молотков у залежей ношенных воловьих ботин с рыжими пятнами крови — красноречиво свидетельствовали, что новому рекрутскому набору придется нелегко.
Стремительно уходило в прошлое славное время драгун, когда во Фландрии перед полками Ноайля и Мориса Саксонского одна за другой капитулировали древние крепости… К моменту, когда Флик попал в полк, бои с участием драгун окончательно превратились в обычную мясорубку, где под корень уничтожалось все новое пополнение. А в пешем строю против регулярной пехоты в первой линии обороны — полки драгун гибли почти поголовно.
Офицеры полка, которым напутствием Королевы предписывалось «первейшей заботой — иметь лучшего портного, известнейшего парфюмера, самое блестящее конское снаряжение, самую лучшую ливрею», прекрасно сознавали, что командуют обычными смертниками, у которых, без изменения самого статуса полков, не остается ни одного шанса. Из-за этого неприятного обстоятельства офицеры предпочитали месяцами не показываться в полку, чтобы как можно реже заглядывать в лица «пушечного мяса». И повсюду, куда не переводили полк на дислокацию, население заранее опасалось пьяных кутежей и повального распутства обреченных на гибель.
Желтое знамя с драконом полоскалось на высоком флагштоке на плацу, где каждое утро новобранцы под началом одного из бригадиров отрабатывали пеший сомкнутый строй. Капитан роты так и не появился в полку за два с лишним месяца жизни Флика «на летних квартирах». Корнет и вахмистр рекрутами вообще не занимались, они закупали фураж и готовили к занятиям рекрутов верхом огромных «нормандских» коней. «Норманнов» специально приобретали для драгун чуть ли не под Парижем за 250 ливров.
Флик заранее испытывал к своей будущей лошади что-то вроде тоскливой зависти, понимая, что его жизнь стоит куда меньше, чем жизнь прошедшего специальную выучку «норманна». Ночные подсчеты и панический страх смерти сменялись днем другими, тоже невеселыми подсчетами и предположениями. К примеру, о том, сколько же хозяев было до него у его лошади? Да и что это будет за лошадка? Каково ей знакомиться с новым седоком? Впрочем, даже у его красного кюлота явно был не один владелец до него…
Срывая голос, бригадир пытался подготовить будущих драгун на плацу. Ритм жесткой дробью отбивал собственный барабанщик роты, одетый в ливрею Королевы, но вчерашние деревенские парни, наступали друг другу на пятки, заваливаясь то в одну сторону, то в другую. Бригадир сипло выкрикивал команды, отбивая хлыстом ритм барабанной дроби по согнутым спинам новобранцев…
Доставалось и Флику. Как ни странно, удары хлыста потерявшего терпение бригадира моментально выбили в нем то, что мешало жить и днем — страх смерти. Поэтому сложные фигуры изменения строя у Флика сразу стали получаться лучше. Это заметил и бригадир, без устали работавший хлыстом, он сразу перевел худенького рекрута в первую линию.
Но еще оставалась ночь, разрывавшая душу надвое властным притяжением родного дома, где уже чужие люди латали просевшую крышу…
Днем Флик старался примириться с мыслью, что назад дороги ему нет. Только ночью он все-таки не мог прогнать из своих снов крестного. Сны с изматывающими подсчетами каждого ливра, остававшегося на грязной морщинистой ладони крестного, клятвенно обещавшего после выплаты залога мызы выделить долю и Флику, сковывали его днем, мешали втянуться в новую незнакомую жизнь. Днем у Флика от прежней жизни оставались только матушкины носки, которые он прятал за пазухой жюстокора. Только сны не давали раз и навсегда отказаться от всего, с чем он связывал надежды шестнадцать лет своей жизни. Многие рекруты, как и Флик, до утра стонали во сне, загибая пальцы. Как и Флик, многие цеплялись несбыточными надеждами к своей уже ненужной и даже вредной в новой жизни памяти… Короткой, как узкая полоска прибрежной косы.
Поначалу он думал, что никогда не сможет ориентироваться среди множества цветных палаток, выставленных каре возле плаца. Постепенно он научился машинально находить в лабиринте грязных полотнищ путь к коновязи и импровизированному манежу. Его перестала пугать пестрота маркитантских повозок неподалеку, разносившийся оттуда истошный плач детей и крики женщин. Дорога из города упиралась в полосатый шлагбаум, который неизвестно от кого охранял почетный караул с парадным разводом на все церковные праздники. День властно отбирал его у ночи звуком рожка, барабанной дробью и свистом хлыста. День встречал его криками бригадиров, ржанием коней в манеже, топотом новобранцев на плацу, где, взбивая мелкую колючую пыль, рота за ротой отрабатывали боевые построения… Все затихало перед обедом, а с заходом солнца в лагере разжигали костры, и Флик, бездумно бродивший от одного ротного костра к другому, наконец-то чувствовал себя вполне в своей стихии.
И как только Флик начал понемногу свыкаться с невеселым поворотом судьбы, как только попытался строить коротенькие планы на ближайшее будущее, так тут же столкнулся с тем, что на его неопределенное будущее могут иметь виды не только он сам и его бригадиры.
Особой неуклюжестью и полной неприспособленностью к военной жизни из всех рекрутов выделялся Гермин, плотник из Маастрихта. Он не мог без посторонней помощи взбираться на деревянные козлы, пробегать по наклонным бревнам, карабкаться с другими рекрутами на столбы и макеты отвесных стен. Всю экипировку для стрельб, вместе с натруской для пороха и лядункой «картуш» он содержал так, что бригадир лично наказывал его битьем тонким хлыстом по коротким, толстым пальцам. В отличие от Флика, Гермин всегда стоял при построении сзади, тяжело, со свистом дыша в затылок рекрутам первой линии.
Пока всем рекрутам было очень тяжело, никто не обращал на него внимания. Каждый старался точнее следовать указаниям бригадира. Некоторые продолжали самостоятельные занятия и после обеда, штурмуя препятствия и упражняясь в стрельбе. Мало кто из новобранцев в прежней жизни рассчитывал становиться военным, почти всех в полк привели не самые веселые обстоятельства, о которых предпочитали помалкивать даже в разговорах у костра. Новобранцы старались скорее освоиться с новым ремеслом, позволявшим надеяться выжить.
Не слишком богатый умом, но от природы с избытком снабженный наглой предприимчивостью нищего пригорода, Гермин сообразил, что как только его товарищи втянутся в службу, так непременно займутся им. Что на его веку случалось уже не раз. И если в этот момент рядом не будет кого-то более беззащитного, нежели он, то все тумаки и насмешки неминуемо достанутся ему. С остервенелой ожесточенностью обреченного он принялся преследовать Флика. Он бил его каждый вечер на дорожке между ротными кострами, стараясь неожиданно напасть сзади. Флик начинал терять уверенность, чувствуя себя загоняемой дичью. Хуже всего, что никто не мог ему помочь. Сосед по палатке, фламандец из Кортрейка, сам измотанный донельзя учениями, дал Флику литой кистень, посоветовав все время носить с собой. Длинный, худой парень из Хогевена, потянувший сухожилие, разглядел огромную морду плотника в кустах бузины. Он-то и предупредил Флика, что плотник часами караулит его возле тропки, которая вела между холмов к полковой выгребной яме. Многие драгуны до самой ямы не добегали, особенно в темноте. Гермин явно задался целью вывозить Флика в загаженной траве.
