По дороге Седой предпочел двигаться между Фликом и Ямщиковым, так и порывавшимся завершить начатое перед четвертым вагоном. Вытолкав Ямщикова к явно заждавшемуся Петровичу, Седой решил провести воспитательную работу с Фликом самостоятельно. Факельщик примостился на нижнюю полку, глядя в одну точку, по-прежнему прижимая пакеты к груди. Седой, тяжело вздохнув, молча присел рядом. Деловито вынув пакеты из рук Флика, он с любопытством принялся изучать содержимое.
Как только руки освободились, женщина схватила лежавшее на подушке большое махровое полотенце и немедленно уткнулась в него лицом. Плечи ее мелко затряслись, Седому на минуту стало ее нестерпимо жаль. Но эта минутная жалость тут же прошла, как только он вынул из первого пакета ажурный розовый бюстгальтер с болтающимися подвесками сверкающих бусинок.
— Что это такое, Флик? Ты соображаешь, куда мы едем? Ты вообще… что в натуре делаешь? На кой тебе купальник здесь и босоножки? Трусы с бирюльками… Ты совсем дурак или как? — терялся в догадках Седой, роясь в пакетах возле ревущей женщины.
— Я не знаю, не знаю! Я не могла, — в полном отчаянии доказывала она ему сквозь полотенце. — Нам как Аннушка из третьего купе про магазин сказала… Что там духи продают, косметику, одежду… Мы сразу все побежали… Там так было хорошо!
— Флик, мне неприятно это напоминать, — как можно мягче проговорил Седой, — но, скорее всего, нас убьют, причем, очень скоро.
— Ну и пусть! — с ожесточением выдохнула ему в лицо Марина, отняв полотенце от красных, опухших глаз. — Пускай убивают! Мне все равно! Это вы оба слепые! Ничего не видите, не верите мне! Пускай хоть сейчас приходят убивать!
— Маа…риночка, прошу тебя, тише! — взмолился расстроенный Седой. — Я это к тому, что, возможно, тебе все равно не удастся поносить эти вещи. Да и куда их здесь надевать? Ведь купили же тебе халатик, тапочки…
— Нет, вы поглядите на них! — сказала Марина, обращаясь к неизвестным зрителям неожиданно склочным, саркастическим тоном. — Я три недели должна тут шастать в одном халате и тапочках! При этом мы знаем, что меня скоро все равно убьют! А эти жлобы будут копить деньги! А мне… даже перед смертью… в халате… чтоб вы все провалились!..
Выговорившись в лицо ошарашенному Седому, она упала головой в подушку и забилась в рыданиях.
— Все равно не понимаю, дружок, — начал терять терпение Седой. — Зачем тебе куча барахла именно теперь? Чтобы другим не досталась, что ли? Тебе даже надеть это некуда! Господи, туфли на шпильках, вечернее платье, колготки…
Приподняв всклокоченную голову с подушки, Марина ответила сухо и холодно, как бы давая понять непонятливому попутчику, что продолжать прения не собирается:
— Мне надо было это купить, понял? Не трогай это своими руками, понял? Мне, может, уже больше никогда ничего покупать не придется, ты понял?
Не обращая больше никакого внимания на потрясенного ее вспышкой Седого, Марина, не раздеваясь, залезла под одеяло и накрылась им с головой. Седой тоскливо вздохнул и тоже с трудом поднялся на свою полку. Растирая виски, чувствуя себя разбитым и опустошенным, он слушал сонное озлобленное ворчание, доносившееся с нижней полки:
— Денег им жалко! Меня так им не жалко! Плевали они на меня! У меня ведь нервов совсем нету! Хоть бы хны, главное! Посадили в поезд, повезли убивать, а потом туфлями попрекают! Вот поискать еще таких выродков!..
* * *
— Понимаешь, Петрович, я ведь ее только спросил: «Ты зачем чужую вещь взяла?» Просто спросил! Ни хрена себе, да? — больше для себя, чем для хлопотавшего у столика Петровича, в очередной раз повторял Ямщиков, нарезая ветчину. Петрович понимающе цокал языком, вынимая из-под нижней полки непочатые бутылки с портером.
— Нет, главное, с когтями кинулась в седьмом вагоне, представляешь? Ведь в каком миллиметре от глаза, главное, остановилась! А если бы выдрала на хер? Сидел бы я сейчас здесь с одним глазом, как какое-то чмо… Уму непостижимо! «Ненавижу тебя!». — Ямщиков взял наполненный Петровичем стакан, но, продолжая сжимать его в кулаке, вновь и вновь мысленно возвращался к недавним событиям. — Вот в каком месте у этих сучек логика, а? Мужик, если он нормальный конечно, он разве такое сделает, а? Она меня, видите ли, презирает и ненавидит, поэтому пойдет и спустит все мое довольствие за три года… за выслугу лет… Да хоть бы что-то нормальное купила… Шубу там… Я бы понял! А тут… Даже не посоветовалась! Одно слово — сука.
— Давай, Гриша, выпей и успокойся! — оборвал его Петрович, гостеприимно выкладывая пакетики с сухарями и пачки с вафлями. — Это, может, и не мое дело, конечно. Только я считаю, что сама бы она до этого не додумалась. Больно уж вид у нее несуразный, ты меня извини.
— Ну, положим, вид как вид, — заступился за товарища Ямщиков. — Твоя пассия, думаешь, лучше? Все обман зрения, Петрович! Давай, выпьем за вечные ценности!
— К примеру? — невозмутимо спросил проводник.
— За настоящую мужскую смычку! Портер у тебя замечательный, и устроился ты тут нехило. Спасибо тебе, Петрович! Просто не знаю, как бы вообще терпел это все без тебя, — растроганно всхлипнул Ямщиков, убирая под столик пустые бутылки. — Главное, мои же деньги спустила и мне же в рожу орет: «Ненавижу!»
— Да что с нее взять, Григорий? — рассеянно заметил проводник, полагавший в глубине души, что переживания Ямщикова не стоят четырех опорожненных им бутылок портера. — Подумаешь, Америку открыл! Прости, если делаю тебе больно, сам видел, что мужики нынче живут и с куда худшими бабами. Давно махнул на это рукой. Смирился с неизбежным. Но ты меня удивляешь, Григорий! Что, до сих пор не успел изучить свое чудо вдоль и поперек? Погоди, она еще тут хахаля успеет до Абакана завести.
— Не знаю, как ехать с ней дальше, — откровенно признался Ямщиков.
— Ты ветчину у татарки из Мурома брал? Я еще смотрел, смотрел на эти упаковки… Думаю, брать или не брать? Хотел ей в рыло дать, чтоб в вагон не лезла… А гляди, как хорошо идет! — увлекся мясным продуктом собутыльник. Прожевавшись, он похлопал по плечу сникшего Григория:
— Мне кажется, Гриша, мало ты ей внимания уделяешь. Может, вам от этого вашего паскудного попутчика переселиться? Второе купе через два часа освободится. Извини меня, дорогой, но не нравится мне этот тип в черных очках…
— Да все я понимаю, Петрович, но не могу, — оборвал его Ямщиков. — Ты думаешь сам, что предлагаешь?.. Я в принципе где-то начинаю тебя уважать за проявление чувств к этой твоей пассажирке… То да сё. Но посмотри на меня! — для убедительности Ямщиков ткнул кулаком в широкую грудь. — Бросил бы ты эту суку, Петрович, а? На кой тебе эта баба? Стишки ей таскаешь, подарочки… Ну, сам посуди, сколько у нас мороки с одной шалавой. Но нас-то двое все-таки… И то с большим трудом справляемся, а ты один куда лезешь? Вот обчистит она тебя под ноль, тебе же на пиво занять будет не у кого. Ко мне даже не обращайся! У меня, сам видишь, какой пылесос под боком.
— А я тебе откровенно скажу, Григорий! Хоть что ты со мной делай, а не нравится мне этот хмырь в очках — и все! — рубил правду-матку захмелевший Петрович. — Если хочешь знать мое мнение, то я считаю, что именно он подговорил твою дуру бабло затырить… Но я понимаю, у всех сложности… У меня тоже своих сложностей выше крыши. Я ведь тоже, Гриша, не такой уж одинокий, — захихикал Петрович, разливая по стаканам последнюю бутылку. — Ты вот говоришь, чего я на рюмку чая Аннушку сюда не веду… Не могу я… Не знаю, как она моего товарища воспримет… А вдруг напужается?
— Ты это о чем? — не въехал в тему Ямщиков. — Если о том, на что я подумал, так без извращений намного проще, чудак. Свет вырубил, глазенки прижмурил и вперед! Проблематика-то в чем? Ты же не тот извращенец, который давеча у туалета пытался нашу дурочку со своим «товарищем» средь бела дня познакомить и в купе свое поганое хайло совал!
— Ну и шуточки у тебя, Гриша, — смущенно ответил Петрович, даже в стадии значительного опьянения испытывая неловкость от такой прямолинейности. — Ты совсем уже, Григорий… Я и в лучшие-то годы на таких уродов, которые в пятом купе едут, все-таки не равнялся. У меня до встречи с Аннушкой сложилось крайне негативное убеждение, что все нормальные люди дома сидят, а по железной дороге одни уроды катаются… Но таких я, признаться, еще не встречал! Во-первых, это же явные гомики! Чего этот педик к твоей зазнобе у туалета сунулся — вообще не понимаю. Их все бабы в вагоне боятся, мне Аннушка говорила. Наотрез отказываются соседние купе занимать… Они ведь гомиков сразу определяют, их не обманешь… Ты лучше скажи, вы-то все до конца едете?
— В смысле? — на всякий случай переспросил Ямщиков, безошибочно чувствуя, что проводник вкладывает в этот вопрос тот самый, тревоживший и его самого смысл.
