Между тем культурная ситуация в Европе тех эпох, когда либо возникало активное масонство (начало XVII в.), либо увлечение эзотерикой впервые стало массовым (рубеж XIX–XX вв.), а также в наше время, действительно однотипная. Но вызвано это не условным (то есть придуманным) делением на века, отсчитываемые от никому в точности не известной даты, а качественными сдвигами в сознании. Суть этих сдвигов можно передать следующим образом: резкое, по историческим меркам, упрощение культурных форм. Социальная основа этого явления — длительный и многостадиальный процесс урбанизации общества. И не поэтому ли время расцвета российского масонства (последняя четверть XVIII — первая четверть XIX в.) точно совпадает с первым этапом урбанизации в нашей стране?
В социально-культурной сфере этот процесс выражен в том, что человек теряет необходимость во многом разбираться и самому многое уметь. Каждый все более сосредоточивается на одной общественной функции, приобретая навыки в крайне узком спектре, продавая их и покупая себе то, что ранее должен был, а значит, мог и умел сделать сам. Остальные же навыки (от умения строить дом до хорового пения) становятся культурным рудиментом. Одновременно нивелируется понятие мастерства, то есть уникальности профессиональных навыков, что, кстати, является причиной гибели некоторых видов искусства, например — живописи, и целого класса профессий, связанных с ручным трудом, а в недалеком будущем — профессий педагога и врача в том виде, в каком их понимают сейчас.
Упрощая мир вокруг себя, человек одновременно упрощает и свой внутренний мир, что приводит к появлению поп-культуры, поскольку это та разновидность деятельности, которая создает видимость мастерства при отсутствии такового у производителей культурных форм. Сложная, мастерская культура — это не только и не столько труд автора, сколько труд узнавания, понимания, прочувствования и сочувствия со стороны читателя, слушателя, зрителя. Это знание того, что заложено в любой культурной форме, а значит, постоянный труд учения. Поп-культура позволяет создавать иллюзию узнавания при отсутствии знания и иллюзию чувств при наличии одних лишь рефлексов. При этом возникает интереснейший феномен: человечество не хочет подавать виду, что не испытывает потребности в труде и стремится лишь к легкости и простоте. Вследствие этого возникает поп-наука (особенно распространена поп-история), поп-религия, поп-идеология — упрощенные до предела (а значит, ложные) формы человеческого знания.
С другой стороны, формируется тенденция к сохранению сложности и богатства культуры в отрыве от масс, то есть к усилению ее элитарности. В некоторых сферах жизни это дает эффект схлопнувшейся раковины (классическая музыка, православная церковь). В других — эффект «закрытого клуба» (академическая наука, общества собирателей-коллекционеров). Но иногда возникают сообщества культивированной сложности. Именно таковым, как представляется, было масонство. Усложненная структура (до 90 градусов посвящения); многообразие и труднодоступность внутренних связей (ритуал); герметизм знания (как богословского, так и алхимического); крайне непростой способ достижения цели (нравственное самоусовершенствование) — все это свидетельствует о сознательном стремлении избежать простоты культурных форм. И более того — противостоять экспансии простоты (упрощенности, бедности) во все сферы человеческих отношений.
Поэтому, соглашаясь с тем, что изучение масонства может прояснить и сегодняшнюю культурную ситуацию, хотелось бы предостеречь автора от сближения современной мистики (даже сегодняшнего масонства) с тем масонством, которое можно было бы назвать историческим. Это не значит что сегодня невозможно стремление к сложности (существует же например, движение slow food, в противовес fast food), но при деградации (демократизации, упрощении) элитарной культуры прежняя масонская сложность невозможна.
Первая глава диссертации «Масонские организации в Москве конца XVIII–I четверти XIX в.» представляет собой тщательное и, можно сказать, дотошное выявление (в том числе и с привлечением десятков архивных источников) состава масонских лож (с. 62), их организационной структуры, способов взаимодействия между собой и методов деятельности по совершенствованию структуры, церемониала, приему новых членов (с. 92—101). Здесь автору удалось сделать несколько важных уточнений и дополнений конкретно-исторического характера к тому, что уже известно из работ других исследователей. И одного этого в соединении с важными материалами, представленными в Приложении (с. 193–207), достаточно для того, чтобы признать диссертацию состоявшимся самостоятельным научным исследованием.
Тем интереснее попытки обобщения полученного материала в свете заявленной темы и предмета исследования, предпринятые во второй главе «Масонская доктрина и культурные традиции московского дворянства конца XVIII–I четверти XIX в.». Своеобразным рефреном всей второй главы служит тезис о том, что масонство представляет собой чистую форму, настолько прозрачную, что она перестает различаться при наполнении ее любым содержанием. Первый раз эта мысль высказывается еще в разделе, посвященном историографии, при характеристике действительно полярных мнений историков о том, чем было масонство в России, можно ли его именовать силой прогрессивной или, наоборот, глубоко реакционной (с. 16–17).
Затем, уже во второй главе, автор высказывает мысль о том, что глубоко индивидуальная работа духа по самоусовершенствованию не может быть совместима с общественной практикой масонов, в том числе и с ритуалом, принятым в большинстве масонских лож (с. 119). А это, в свою очередь, ведет к подмене содержания формой, если в масонстве вообще можно найти содержание. Далее в диссертации утверждается, что различие интересов, с которыми шли в ложи представители российского дворянства (и не только они), не позволяет выделить сколько-нибудь общих целей масонского движения (с. 154).
Наконец, автор формулирует афористичный, но сомнительный с научной точки зрения тезис: масонство — идеально организованная пустота, готовая форма, которую каждый может наполнить собственным содержанием (с. 170). Таким образом, одно из ключевых положений концепции автора состоит в том, что масонство было востребовано в России именно как чистая форма, не обладающая никаким содержанием и тем самым полезная всем, кто хотел общественной самоорганизации: мистикам, авантюристам, карьеристам, просветителям, декабристам, скучающим российским прожигателям жизни, иностранным агентам и многим другим. И именно поэтому правительство до времени его терпело. Как только форма наполнялась каким-либо содержанием (вне зависимости от его характера), она признавалась вредной и ее официально запрещали. Сначала Екатерина II, затем ее внук Александр.
Позволим себе не согласиться с этим положением. На наш взгляд, масонство обладало (в то время) собственным содержанием. Если бы этого не было, то оно очень быстро стало бы клубом по интересам, а не целью жизни многих замечательно умных, образованных и талантливых людей, составлявших и совершенствовавших уставы масонских лож, переводивших масонские произведения на русский язык, писавших поэмы и трактаты масонского содержания. Примеры приводить здесь не будем, они во множестве содержатся в диссертации. Укажем лишь, что, на наш взгляд, содержанием масонства от его возникновения и по крайней мере до середины XIX в. была тайна, сокрытая многосложностью явных проявлений масонской жизни.
Именно тайна была тем полем, на которое как магнитом тянуло людей, не только молодых, но и многое повидавших и многого достигших. Это тайна особого знания, не подвластного ни механицизму естественных наук, ни упрощенности массового сознания, ни бюрократической рациональности власти, ни даже художественному чутью поэта. Она не была и не могла быть раскрыта, потому что раскрытая тайна — не более чем оксюморон. С ней произошло лучшее, что могло произойти, — она была забыта, и были заброшены пути, к ней ведущие. Поэтому, как представляется, во времена поиска тайны масонство вышло на уровень великой культурной традиции, но не смогло на этом уровне удержаться и деградировало (упростилось) вместе с массовым сознанием.
То, что текст диссертации вызывает стремление к полемике, следует считать одним из достоинств работы. В качестве же недостатка отметим практически полное отсутствие в историографической части диссертации советского периода развития отечественной исторической науки. Автор, идя по пути многих современных молодых ученых, утверждает, что в советское время тема, ее интересующая, не изучалась. Однако отсутствие специальных исследований по теме диссертации не означает ах отсутствия вообще. Нам достаточно сослаться на труды Фелицы Ивановны Тучкиной и Глеба Борисовича Охотникова, посвященные деятелям российского просвещения конца XVIII в., декабристам, общественному движению начала XIX в. В книгах в статьях зла ученых представлены два разных подхода, используемых в оценке российского масонства в советский период развития исторической науки. Первый подход требует характеристики масонского движения в России как реакционного, в полной мере обскурантистского. Второй выделяет в нем прогрессивные тенденции и рассматривает в первую очередь те стороны масонства, которые позволяют пусть осторожно, но все же сближать его с освободительным движением «декабристского» этапа.
