Судя по голосу, она была молода, возможно, лет двадцати пяти. Она составляла дело. Была знакома с профессором права.
— Вы адвокат?
— Нет, и не тратьте время, вычисляя меня. Вам есть чем заняться, господин Грантэм, или я обращусь еще куда-нибудь.
— Прекрасно. Вы нуждаетесь в имени.
— У меня оно есть.
— Я имею в виду условное имя.
— Вы имеете в виду — как у шпионов? Ого! Вот будет здорово.
— Или так, или дайте мне свое настоящее имя.
— Прекрасный ход. Называйте меня просто Пеликан.
Его родители были добропорядочными ирландскими католиками, он же в некотором смысле отошел от религии уже много лет назад. Они были интересной парой и с достоинством переносили свое горе. Он редко вспоминал о них. Они шли, поддерживая друг друга, вместе с остальными родственниками в церковь Роджерса. Его брат был ниже ростом и выглядел намного старше. Томас говорил, что тот много пьет.
В течение получаса студенты и преподаватели факультета шли потоком в маленькую церковь. Игра должна была состояться сегодня, и университетский двор был переполнен болельщиками. Телевизионный фургон стоял на улице. Держась на почтительном расстоянии, оператор снимал церковь. Университетский полицейский внимательно следил, чтобы тот находился на своем месте.
Было несколько странно видеть всю эту студенческую публику в платьях, на каблуках, в пиджаках и с галстуками. В темной комнате на третьем этаже «Ньюскомб-холл» Дарби сидела лицом к окну и наблюдала за движущейся внизу студенческой массой. Рядом со стулом, на полу, лежали четыре газеты, прочитанные и отброшенные. Она уже два часа находилась здесь, читая при солнечном свете и дожидаясь службы. Другого места для нее не было. Дарби была уверена, что они прятались в кустах вокруг церкви, но она училась терпению. Она пришла рано, пробудет здесь допоздна и уйдет с темнотой. Если они обнаружат ее, может быть, на этом все быстро закончится. Она взяла бумажное полотенце и вытерла глаза. Сейчас можно было плакать, но это в последний раз. Все скрылись в церкви, и телевизионный фургон исчез. В газете говорилось, что это была прощальная служба, а похороны с участием родственников и близких состоятся позднее. Гроба внутри не было.
Она избрала этот момент, чтобы бежать, взять напрокат автомобиль и выехать в Батон-Руж, затем сесть на первый попавшийся самолет, вылетающий в любое место, кроме Нового Орлеана. Она уедет из страны, возможно, в Монреаль или Калгари. И будет скрываться там с год в надежде, что преступление раскроют и ее преследователей уберут.
Но это был сон. Кратчайший путь к правосудию шел прямо через нее. Она знала больше, чем кто-либо. Фэбээровцы покружили рядом, затем отступили и теперь преследовали бог знает кого. Вереек не добился ничего, хотя находится при директоре. Ей придется сводить все воедино. Ее маленькое дело привело к смерти Томаса, а теперь была ее очередь. Она знала, кто стоит за убийствами Розенберга, и Джейнсена, и Каллагана, и это ставило ее в особое положение.
Вдруг она прильнула к окну. Слезы на ее щеках высохли. Это был он! Худощавый с вытянутым лицом! На нем был пиджак с галстуком, и вид, как полагается, у него был печальный, когда он быстро направлялся в церковь. Это был он! Тот, кого она видела в вестибюле «Шератона» во вторник утром. Она говорила по телефону с Верееком, когда он с подозрительным видом шнырял среди туристов.
Он остановился у входа, нервно покрутил головой по сторонам, выдавая себя этим занятием. Недотепа. Уставился на секунду на три машины, невинно стоявшие менее чем в сорока метрах от него. Открыл двери и скрылся в церкви. Красиво. Ублюдки, убили его, а теперь присоединились к его родственникам и друзьям, чтобы сказать последнее «прости».
Ее нос касался окна. Автомобили находились слишком далеко, но она была уверена, что в одном из них сидел человек, искавший ее. Они, конечно, знали, что она не настолько глупа и убита горем, чтобы прийти и открыто оплакивать своего любовника. Они в этом убедились. Два с половиной дня она ускользала от них. Слезы окончательно высохли.
Через десять минут Худощавый вышел один, закурил сигарету и пошел, засунув руки в карманы, по направлению к стоявшим машинам. На его лице сохранялась печаль. Какой молодец. Он прошел перед машинами, но не остановился. Когда он скрылся из виду, открылась дверца и из среднего автомобиля появился мужчина в зеленом университетском свитере. Он направился по улице вслед за Худощавым. Этот худобой не отличался, а был коренастым, плотным и мощным. Самый настоящий обрубок. Он исчез вслед за Худощавым за церковью. Дарби присела на краешек складного стула. Через минуту они появились из-за угла здания. Теперь они шли вместе и перешептывались, но совсем недолго, потому что Худощавый вскоре отвалил и исчез на улице. Обрубок быстро подошел к своей машине и сел в нее. Он просто сидел там и ждал конца службы, на случай если их жертва окажется настолько глупой и появится среди выходящих из церкви.
Худощавому понадобилось менее десяти минут, чтобы пробраться внутрь, обшарить глазами толпу примерно из двухсот человек и убедиться, что ее там нет. Возможно, он искал только рыжеволосых или крашеных блондинок. Нет, скорее всего у них там уже находился человек, сидевший с молитвенным и печальным взглядом и выискивающий ее или любую, которая могла быть похожа на нее. Этот человек мог подать условный знак Худощавому. Это место кишело ими.
Гавана была идеальным убежищем. Для него не имело значения, сколько стран установило премию за его голову, десять или сто. Фидель был его поклонником и иногда клиентом. Они вместе пили, делили женщин и курили сигары. Он основательно обосновался здесь: прекрасная квартира на Калле-де-Торре в старом районе, автомобиль с шофером, банковский маг и волшебник, молниеносно переводивший деньги по всему миру, любых размеров яхта, военный самолет, если нужно, и молодые женщины в любых количествах. Он любил этот город.
Однажды он согласился убить Фиделя, но не смог этого сделать. Он находился на месте, и до убийства оставалось два часа, но он вдруг почувствовал, что просто не сможет нажать на спусковой крючок. Уж слишком он им восхищался. Это случилось в те дни, когда он не всегда убивал за деньги. Решив сыграть двойную игру, он открылся Фиделю. Они имитировали засаду, и пошел гулять слух о том, что Камеля застрелили на улицах Гаваны.
Никогда больше он не будет летать коммерческими рейсами. Подставиться под камеру в Париже было досадной ошибкой для профессионала такого класса, как Камель. Он терял свой навык, становясь беззаботным на закате своей карьеры. Допрыгался до того, что его фотография появилась на первых полосах газет в Америке. Какой позор. Его клиенту это не понравится.
Его доставляла сорокафутовая шхуна с двумя членами команды и женщиной. Все они были кубинцами. Женщина находилась в кубрике. Он был с ней за несколько минут до того, как появились огни Билокси. Сейчас он с деловым видом осматривал свой плот и молча укладывал сумку. Члены команды находились на палубе, стараясь держаться от него подальше.
Ровно в девять они спустили плот на воду. Он бросил сумку, перебрался на него и отплыл. До них доносилось лишь тихое пение мотора, по мере того как он растворялся в темноте, стоявшей над Зундом. Шхуна должна была оставаться на якоре до рассвета, а затем вернуться в Гавану. У них были идеальные документы, американские, на случай если они будут обнаружены и кто-то начнет задавать вопросы.
Он осторожно продвигался по спокойной глади воды, обходя сигнальные огни и уклоняясь от случайных суденышек. У него тоже имелись идеальные документы, а в сумке лежали три пистолета.
Прошли уже долгие годы с тех пор, когда он наносил по два удара за один месяц. После того как его якобы пристрелили на Кубе, в его деятельности был пятилетний перерыв. Терпение являлось его сильной стороной. В среднем он совершал в год одно убийство.
А эта маленькая жертва вообще не будет замечена. Никто даже не заподозрит его. Это совсем небольшая работенка, но его клиент был непреклонен в своей решимости, а он, Камель, как раз оказался поблизости, и деньги предлагались немалые, поэтому он вновь оказался на двухметровом резиновом плотике и направлялся к берегу, надеясь на то, что в этот раз его подельник Льюк появится не в облачении фермера, а рыбака.
Это будет его последнее дело. Денег у него было больше, чем он мог потратить или раздать. И он начал допускать мелкие ошибки.
Завидев вдалеке пирс, он отвернул от него. У него были лишние полчаса. С четверть мили он следовал вдоль берега, а затем повернул к нему. В двухстах метрах заглушил мотор, снял его и бросил в воду. Лег на плот и, работая пластиковым веслом, стал направлять его к темному месту за кирпичными постройками в десяти метрах от берега. На глубине двух футов он встал в воду и проткнул плот перочинным ножом в нескольких местах. Плот затонул и исчез из виду. Берег был пустынным. Лишь Льюк стоял на конце причала. Было ровно одиннадцать, и он находился на месте со спиннингом в руках. На нем была надета белая кепка, и ее козырек медленно покачивался вверх-вниз по мере того, как он ощупывал взглядом поверхность моря в поисках плотика. Он посмотрел на часы.
