— Вам придется лечь на операционный стол. Наши врачи немного укоротят вашу ногу, чтобы придать вам некоторую хромоту.
— Вы хотите нанести мне увечье?! Вы шутите!?
— Нисколько. Дело очень серьезное, согласование происходило на самом верху. Уже имеется договоренность с рижским госпиталем. — Маврин невольно изменился в лице. — Да вы не пугайтесь так, — попытался успокоить его оберштурмбаннфюрер. — Все пройдет самым лучшим образом. Оперировать вас будут отличные специалисты.
— Я не дам себя уродовать! — сверкнул глазами Маврин, невольно повышая голос.
— Не пугайтесь. Никто не говорит об уродстве, мы просто слегка подкоротим вам ногу. А потом после победы мы проведем еще одну небольшую операцию, и вы будете ходить, как и прежде.
— Я категорически не согласен!
Грейфе вздохнул и пожал плечами:
— Без ранения никак не обойтись. И вы это знаете не хуже, чем я. Вы должны будете закрепиться в Москве. У вас очень серьезные документы, все они подлинные, они вам во многом помогут. А обосноваться в Москве без достаточно серьезных оснований невозможно. Вы должны будете иметь какое-то серьезное ранение, даже инвалидность! В противном случае на вас тут же обратит внимание русская контрразведка. — Грейфе развел руки в стороны и непреклонно сказал: — Выбирать не приходится.
— Я не согласен на эту операцию и на увечье! — отрезал Маврин.
Грейфе выглядел озадаченным.
— Если вы категорически против такого решения, то можно придумать вот такой вариант: мы сделаем вам рану на животе, которую можно будет принять за серьезное ранение. В действительности врачи просто сделают вам шрам. Нашим врачам приходилось делать подобные операции… Вы пролежите в гостинице пару недель, рана у вас зарубцуется и будет выглядеть как осколочное ранение. Ну, так что?
— Хорошо, на это я согласен, — после некоторого колебания кивнул Маврин.
— Вот и отлично! — обрадованно воскликнул Грейфе. — Только давайте договоримся, ничего не говорите об этой операции вашей жене.
— Почему?
— Так удобнее для дела. Просто скажите ей, что поехали на фронт, чтобы посмотреть обстановку. А когда вернетесь, то скажете, что получили ранение в живот. Русские женщины способны к состраданию, так что она будет любить вас еще крепче.
— Когда мне отправляться в госпиталь?
— А отправляться не нужно, — мягко улыбнулся Грейфе. — Мы довезем вас на машине. — Взглянув на часы, сообщил: — Кстати, она уже стоит у входа в гостиницу. Едем, дружище! Вам нужно будет сдать кое-какие анализы.
— Быстро вы берете в оборот. Даже продохнуть не даете, — сдержанно пожаловался Маврин.
— Что поделаешь, по-другому нельзя — война!
Вышли из номера. Маврин закрыл ключом дверь и заторопился за быстро идущим Грейфе. Он вдруг обратил внимание на то, что коридоры в этот час были пустынными. В таких делах не бывает случайностей, не исключено, что его опекуны позаботились и о том, чтобы они дошли до машины без свидетелей.
Водитель — плотный коренастый молодой мужчина в форме унтершарфюрера, которого звали Курт, — изобразил нечто подобное улыбке при появлении Грейфе и любезно распахнул перед ним переднюю дверцу, после чего так же предупредительно впустил в салон Маврина. Петр был знаком с личным водителем Грейфе без малого почти год, но за все это время не услышал от него и десятка фраз.
Машина тронулась. Курт аккуратно выехал на дорогу, не забывая при этом пропускать пешеходов.
— Я думаю, излишне будет говорить о том, чтобы вы ни с кем не вступали в контакт. У вас будет отдельная палата.
— Разумеется.
Водитель, притормозив на светофоре, пропустил молодую пару. Маврин невольно задержал взгляд на мужчине, интересно, почему он не на фронте? Может, тоже состоит в штате СД?
Водитель невозмутимо смотрел прямо перед собой, старательно делая вид, что не слышит разговора.
— Обещаю вам хорошую кухню, так что на поправку вы пойдете быстро. Сейчас вы пообщаетесь с врачом, он вам расскажет, как будет проходить операция.
— Хорошо, господин оберштурмбаннфюрер, я все понял.
— Да, и еще вот что… Вам нужно будет пройти еще один кратковременный курс в разведшколе. Но это после…
— В какой именно?
— У Редлиха.
— Вот оно как…
Грейфе невольно усмехнулся:
— Не хмурьтесь, вы будете обучаться по индивидуальной программе, так что это не займет много времени.
Глава 24 ВЫПУСКНОЙ ЭКЗАМЕН В РАЗВЕДШКОЛЕ
Главное, чему учили Маврина в школе Редлиха, так это стрелять из любого положения. Стрелять без промаха, выполняя при этом всевозможные подкрутки и прыжки. Уже через месяц интенсивных занятий из-за многочисленных падений Петр перестал воспринимать боль. Приближался выпускной экзамен. Обычно, как говорили, Редлих к этому дню готовил коварные сюрпризы, что будет на этот раз?
В этот день, как и обычно, должны были состояться стрельбы на полигоне, но после утренней проверки ворота школы отворились, и на территорию въехало два крытых грузовика. Истошно забрехали собаки, восприимчивые на чужой запах, принесенный с воли. И только когда откинулись тенты грузовиков, стало ясно — кузова были битком набиты очередной партией русских пленных.
А вот это что-то новенькое! Подошел взвод эсэсовцев со сторожевыми собаками, обступив грузовики, они терпеливо дожидались команды.
— Открывай! — распорядился Редлих.
Один за другим на асфальт повыпрыгивали военнопленные. В одинаковых выцветших гимнастерках без знаков различия они выглядели обезличенными, отличаясь друг от друга разве что ростом и цветом волос. Осатаневшие собаки рвали поводки, злобно скалились. По пороху, въевшемуся в поры кожи, было понятно, что красноармейцы недавно прибыли с фронта. Их выдавали и дерзкие взгляды, которые они украдкой бросали на обступивших эсэсовцев, — вот он, враг, рядом, до него можно дотянуться даже голыми руками!
Русские активисты, чья шеренга стояла неподалеку, только усмехались: поживут в лагерях на одной воде, так все их мысли будут только об одном — чтобы выжить в среде подобных и раздобыть кусок хлеба.
— Построились! — громко распорядился Редлих.
Команда была исполнена. Прибывшая толпа военнопленных вытянулась в длинную шеренгу и уныло застыла.
Собаки присмирели. Слышалось лишь только их злобное утробное урчание, реакция на запах — смесь крови, пота и всепрожигающих флюидов ненависти и страха, что остро чуяли только цепные кобели. Петр с тоской подумал о том, что от него тоже когда-то исходил точно такой же запах.
Две шеренги бывших красноармейцев, разделенные между собой строем эсэсовцев, держащих за поводки ощетинившихся собак, молча изучали друг друга. Солдаты одной армии, оказавшиеся врагами. Вот она, ненависть, воплощенная в зримой форме. Два материка, поделенные глубоководными впадинами. Две непримиримые стихии, такие же разные, как огонь и вода, сотворенные природой не столько для равновесия вселенной, сколько для того, чтобы уничтожать друг друга.
Повернувшись к военнопленным, Роман Редлих громко заговорил хорошо поставленным голосом:
— Перед вами самые дерзкие и самые боеспособные военнопленные, каких нам удалось разыскать. Некоторые из них имеют по две-три попытки побега из концлагерей. Они хорошие солдаты. Единственный их грех заключается в том, что они не желают служить великой Германии. Их можно было бы расстрелять сразу. Но мы решили поступить с ними гуманно. Мы дадим им шанс остаться в живых. И предоставим свободу каждому, кто справится со своей задачей. Сейчас вы разделены на две группы, в первой наши будущие выпускники, а во второй — военнопленные. Задача каждой группы заключается в том, чтобы захватить блиндаж противника. Для вас, товарищи курсанты, это будет выпускной экзамен… Да, чуть не забыл, все вы будете вооружены пистолетами, отличие между вами будет заключаться лишь в количестве патронов. У курсантов будет две обоймы, а у военнопленных всего лишь одна! Вопросы имеются? — обвел он строй курсантов долгим взглядом и, не дождавшись ответа, удовлетворенно скомандовал: — Разойтись! Готовься к бою.
* * *
Место для экзамена было выбрано на равнине между отрогами гор, поросших густым еловым лесом. Перерытая траншеями равнина таила в себе опасность. Впереди в двух километрах за холмом был устроен блиндаж, в котором господин оберштурмбаннфюрер Редлих предполагал ставить отметки о зачете. Вот, правда, дойти до него суждено было далеко не каждому.
Тихо. Оно и понятно, все-таки не линия фронта, а далекий тыл. Только вдалеке незлобиво и больше от скуки брехала собака. Тявкнет разок — и вновь устанавливается заповедная тишина. Еще одно напоминание о том, что они здесь не одни. Огромную территорию со всех сторон окружал отряд эсэсовцев с собаками. Для них это тоже своеобразный экзамен и возможность проверить своих псов в действии. Без погони они застаиваются. Лагерь для военнопленных находился по соседству, и не проходило недели, чтобы кто-нибудь из них не ударялся в бега. Порой сами эсэсовцы провоцировали их на побег, воспринимая предстоящую погоню как увеселительную забаву.
