Некоторые тематические пары идут не подряд, но разделены другими сонетами. Таковы сонеты 23 и 26, объединенные темой письма – посланника или ходатая от автора к предмету его любви. Приводим эти два сонета целиком:
(23)Как тот актер, который, оробев,Теряет нить давно знакомой роли,Как тот безумец, что, впадая в гнев,В избытке сил теряет силу воли, –
Так я молчу, не зная, что сказать,Не оттого, что сердце охладело.Нет, на мои уста кладет печатьМоя любовь, которой нет предела.
Так пусть же книга говорит с тобой.Пускай она, безмолвный мой ходатай,Идет к тебе с признаньем и мольбойИ справедливой требует расплаты.
Прочтешь ли ты слова любви немой?Услышишь ли глазами голос мой?
(26)Покорный данник, верный королю,Я, движимый почтительной любовью,К тебе посольство письменное шлю,Лишенное красот и острословья.
Я не нашел тебя достойных слов.Но если чувства верные оценишь,Ты этих бедных и нагих пословСвоим воображением оденешь.
А может быть, созвездья, что ведутМеня вперед неведомой дорогой,Нежданный блеск и славу придадутМоей судьбе, безвестной и убогой.
Тогда любовь я покажу свою,А до поры во тьме ее таю.
Сонеты 33 и 34 рассказывают о ссоре между двоими, которая прошла, как туча или очистительный дождь, смывающий все обиды. Приводим сонеты полностью:
(33)Я наблюдал, как солнечный восходЛаскает горы взором благосклонным,Потом улыбку шлет лугам зеленымИ золотит поверхность бледных вод.
Но часто позволяет небосводСлоняться тучам перед светлым троном.Они ползут над миром омраченным,Лишая землю царственных щедрот.
Так солнышко мое взошло на час,Меня дарами щедро осыпая.Подкралась туча хмурая, слепая,И нежный свет любви моей угас.
Но не ропщу я на печальный жребий, –Бывают тучи на земле, как в небе.
(34)Блистательный мне был обещан день,И без плаща я свой покинул дом.Но облаков меня догнала тень,Настигла буря с градом и дождем.
Пускай потом, пробившись из-за туч,Коснулся нежно моего чела,Избитого дождем, твой кроткий луч, –Ты исцелить мне раны не могла.
Меня не радует твоя печаль,Раскаянье твое не веселит.Сочувствие обидчика едва льЗалечит язвы жгучие обид.
Но слез твоих, жемчужных слез ручьи,Как ливень, смыли все грехи твои!
К этим двум примыкает и следующий за ними сонет о любовной ссоре, обиде и раскаянии, так что тут можно говорить не о дублете, а о триаде:
(35)Ты не грусти, сознав свою вину.Нет розы без шипов; чистейший ключМутят песчинки; солнце и лунуСкрывает тень затменья или туч.
Мы все грешны, и я не меньше всехГрешу в любой из этих горьких строк,Сравненьями оправдывая грех,Прощая беззаконно твой порок.
Защитником я прихожу на суд,чтобы служить враждебной стороне.Моя любовь и ненависть ведутВойну междоусобную во мне.
Хоть ты меня ограбил, милый вор,Но я делю твой грех и приговор.
Триада сонетов 40 («Все страсти, все любви мои возьми»), 41 («Беспечные обиды юных лет») и 42 («Полгоря в том, что ты владеешь ею») вводит тему «любовного треугольника».
(40)Тебе, мой друг, не ставлю я в вину,что ты владеешь тем, чем я владею.Нет, я в одном тебя лишь упрекну,что пренебрег любовью ты моею.
(41)Но жалко, что в избытке юных силМеня не обошел ты сторонойИ тех сердечных уз не пощадил,Где должен был нарушить долг двойной.
(42)И если мне терять необходимо, –Свои потери вам я отдаю:Ее любовь нашел мой друг любимый,Любимая нашла любовь твою.
За этой триадой следует сонет 43 («Смежая веки, вижу я острей»), который продолжает тему бессонницы и, таким образом, превращает дуплет (27, 28) в триаду, хотя и разорванную. Отчего происходят подобные разрывы? Можно сделать два предположения. Первое: эти разрывы – намеренные: по замыслу автора в цикле должны быть сквозные мотивы, которые могут переплетаться и подхватываться.
Второе предположение: сонеты перемешаны, и такие разрывы серий свидетельствуют о нарушенном порядке.
Пары параллельные и пары последовательные
Впрочем, перемешаны сонеты не сильно, раз большинство серий сохранилось. Эту ситуацию можно сравнить с подготовкой колоды перед новой игрой: если игрок перетасовывал карты недолго и небрежно, то большинство выигрышных раскладов (хотя и не все!) останутся ненарушенными.
Среди пар цикла есть и такие, которые не просто варьируют одну тему (как бы двигаясь параллельными курсами), но соединены последовательно, так что второй сонет является продолжением первого. Таковы сонеты 41 и 42 о желании перенестись туда, где находится предмет мыслей и томлений автора. В заключение 41-го сонета он жалуется, что созданный из двух косных элементов, земли и воды, не может летать:
(41)Земля, – к земле навеки я прирос,Вода, – я лью потоки горьких слез.
Следующий сонет подхватывает мысль:
(42)Другие две основы мирозданья –Огонь и воздух – более легки…
И значит, что у влюбленного есть, кого послать в полет: «дыханье мысли и огонь желанья», как верные гонцы, смогут достичь цели и вернуться назад с желаемой вестью – «что друг здоров и помнит обо мне».
Еще один пример последовательной пары – сонеты 50 и 51 – о коне, который не торопится вперед, словно зная, что каждый его шаг уносит хозяина все дальше от предмета его любви:
(50)Усталый конь, забыв былую прыть,Едва трусит лениво подо мной, –Как будто знает: незачем спешитьТому, кто разлучен с душой родной.
Второй сонет естественно продолжает рассказ:
(51)Так я оправдывал несносный нравУпрямого, ленивого коня,Который был в своем упрямстве прав,Когда в изгнанье шагом вез меня.
Когда читаешь «Сонеты» медленно и подряд, поневоле проникаешься впечатлением, что они и писались сериями: автор брал какую-то тему или концепт и разрабатывал (расписывал) ее в двух, трех или более сонетах.
Так, например, разговор с конем является традиционным поэтическим приемом, восходящим к народной поэзии, он встречается в касыдах бедуинов, в русских былинах и так далее. Не пренебрегали им, как мы видим, и поэты Возрождения. Концепт сей благополучно дожил до XX века. У Фроста в знаменитом стихотворении «Остановившись в лесу в снежных сумерках» (“Stopping by woods…”) встречаем такого же строптивого коня, только не замедляющего шаг, а, наоборот, торопящего своего хозяина:
Мой конь, заминкой удивлен,Как будто стряхивая сон,Глядит: ни дома, ни огня,Снег и метель со всех сторон.
В дорогу он зовет меня,Торопит, бубенцом звеня.В ответ лишь ветра шепотокДа мягких хлопьев толкотня…[50]
В рассмотренных выше сонетах 25 и 26 мотив письма-гонца или ходатая – тоже, конечно, не собственное изобретение автора, а традиционный, идущий с античных времен, концепт поэзии. С него начинает Овидий свои «Скорбные элегии»:
Так, без хозяина в путь отправляешься, малый мой свиток…
У поэтов Возрождения он встречается постоянно: и до Шекспира, и после. Например у Пьера Ронсара в сонете «Ступай, мое письмо, послушливый ходатай…» из «Сонетов к Елене» с эффектной концовкой:
Исполни долг посла и все поведай ей,чего я не могу поведать столько дней,Когда, от робости бледнея несуразной,Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной.Все, все ей расскажи! Ты в немоте своейКрасноречивее, чем лепет мой бессвязный[51].
Сравните у Шекспира:
Так пусть же книга говорит с тобой.Пускай она, безмолвный мой ходатай,Идет к тебе с признаньем и мольбойИ справедливой требует расплаты.
У Джона Донна мотив усложняется, отношения автора с письмом приобретают новую метафизическую глубину; но канва образа та же самая:
Куда, письмо безумное? постой!Ступай в огонь, удела нет иногоДля жалких чад моих, – иль на покой:Из ветоши восстав, истлеешь снова…[52]
Подарки и отдарки
