Когда страдания стали предельно невыносимыми, он самопроизвольно дёрнулся, голову пронзила яркая вспышка, что-то щелкнуло, пространство завертелось, как волчок, и сжалось в одну точку. Тело обмякло, лицо побледнело, глаза потухли и закрылись...
***
Пробуждение было столь же резким, как и потеря сознания. В нос ударил едкий запах, вонзившись в голову, как тонкая спица. Панкурт дёрнулся, как от укола в самое чувствительное место на теле. Голова гудела и болела, не переставая, больно было даже открывать-закрывать веки и переводить взгляд из стороны в сторону. Остальные части тела ныли, ломили и вопили от страданий. На грудь как будто положили груду камней. Каждый вдох отзывался болью во всём теле. Мольх лежал на земле, не в силах даже приподняться. Над ним склонились все те же люди: два следователя, палач, лекарь и писарь. Рядом с ними стояли стражники с каменными лицами, выражающими полное безразличие и отрешённость.
- Ну как он? Точно не сдохнет? - прорычал Бордул.
- Был на грани, - ответил тюремный лекарь, - Вовремя сняли.
- Хлипкий он какой-то! - снова рыкнул Бордул.
- Позволю не согласиться. Я вообще удивлён, что он до сих пор молчит, - парировал второй кромник, - крепкий орешек. Ну что, придётся посадить его в кресло и применить "сансэдарский сапог". Это куда болезненнее, чем подвешивание.
Сделав знак крепышам, группа расселась за стол, ожидая продолжения пыток. Мольха, вяло пытающегося отбиться от своих мучителей, рывком посадили в кресло, прикрутили руки, ноги и придавили спину, стянув её ремнем вокруг кресла. На левую ногу одели доски так, что она оказалась зажата между ними. Затем палач вставил клин, взял тяжёлый молоток и вопросительно посмотрел на кромников.
- Ну что ж, ты всё ещё упрямишься?
- Согласился бы признаться в чём-то, но не могу врать, - еле заметно пошевелил губами сыщик.
Сыскарь снова ощутил, как нахлынула лавина боли. Сотни шипов одновременно впились в тело несчастного, не протыкая его кожу, но причиняя неизбежные страдания. Лицо искривилось в болевой гримасе до неузнаваемости, взор сделался диким. Казалось, что глаза вот-вот выскочат из орбит. Лоб покрылся холодным потом.
А теперь ты согласен признаться в шпионаже и покушении? - учтиво переспросил Бартольд, - После шести-семи ударов твою ногу можно будет смело отрезать и отдавать на съедение собакам!
Сыскарь прикусил нижнюю губу зубами, едва не прокусив её до крови, а верхнюю плотно прижал к десне. Рот растянулся по бокам, зрачки глаз расширились до предела, веки стали судорожно сокращаться, он зажмурил глаза так сильно, как только мог. Мимика лица постоянно менялась. Постепенно в новый омут страданий вовлеклось всё тело. Он едва не плакал от беспомощности и отчаяния.
- Лукас, первый удар! - скомандовал Бартольд.
Палач вбил клин сильным ударом молотка. Доски сдвинулись, сильно сжав ногу тисками. Мольх резко выкатил глаза в истерическом припадке и взревел, как подстреленный медведь, дрыгая головой, пытаясь освободиться от пут.
- Подписываешь?
- Сказал бы "да", но не могу врать!
- Лукас, второй удар!
Доски сошлись ещё плотнее, вдавившись в кожу со всей силы. Мольху показалось, что на ногу с большой высоты упал камень, перебив её пополам. Он вопил, не переставая, и ничего не соображая. На лбу набухла вена, угрожая лопнуть.
- Подписываешь?
- Садисты проклятые! Сволочи! Упыри! - продолжал кричать Мольх во всё горло.
- Лукас, третий удар!
Клин вошёл почти наполовину. Доски стянулись туже, намертво зажав ногу. Если бы не истошные вопли бедного сыскаря, то опытный слушатель мог отметить, что раздался едва заметный хруст - треснула кость. Распятое на кресле тело забилось, как вытащенная из воды рыба.
- Когда клин вгонят на две трети - твоя нога станет плоской, как доска, душегуб! Подписываешь?
- Пошли в жопу! - завопил бедняга, рискуя сломать себе кости от корчей.
- Лукас, четвёртый удар!
Мольх уже не соображал. От истошного крика кожа головы, лица и век покраснела. Из глаз потекли слёзы, и он ничего уже не видел. Шея покрылась синяками, хотя туда его никто не бил, просто от рёва полопались сосуды. Он орал, рычал и извивался, как уж на сковородке. Ему казалось, что ногу разбили огромным молотом на множество осколков. Узник погружался в страдания, как в болото, из которого никак не выбраться одному. Его захватило ощущение, что он ныряльщик, который ушёл под воду и никак не может поднять голову над поверхностью, чтобы глотнуть свежего воздуха всей грудью. Но и умереть он, словно, поражённый древним проклятием, тоже не может.
Сперва Мольх даже не заметил, как в комнату привели маленького мальчика со связанными за спиной руками. Он был одет, как и сам сыскарь, лишь в рубашку из грубой мешковины. В глазах у него стояли слёзы.
- Смотри, бандит! Смотри, кому сказал! - рывком подбежал к сыскарю Бордул, взял его за волосы, ударил наотмашь по щеке другой рукой, - Видишь мальчишку?! Сейчас Лукас будет вырывать ему куски плоти раскалёнными щипцами, а потом проткнёт глаза горячим прутом, если ты не признаешь себя шпионом!
- Нет! - заорал Мольх, изнывая.
- Клянусь, он сделает это! - заорал Бордул, трясясь над пытуемым с раскрасневшейся рожей и налитыми кровью глазами, стараясь перекричать крик Мольха. Теперь он снова стал похожим на большую взбесившуюся жирную крысу. Не хватало только вытянутой морды, усов и облезлого хвоста сзади.
- Нет! За что ребёнка? За что?! - орал Мольх, дёргая головой, рискуя сломать шею, как от собственной боли, так и от боли за мальчика.
- Господин! Они сделают мне больно! Я не хочу, господин! Не хочу! Пожалуйста! - заплакал малолетний узник.
- Ты умеешь терпеть собственную боль. Но посмотрим, сумеешь ли ты вытерпеть боль другого человека? Тем более мальчика! - хлестнул Бордул, - Если ты не подпишешь бумаги, он будет искалечен, и ты будешь виновен в этом!
- Сучьи дети, вот вы кто!
Один из стражников крепко обнял мальчика сзади одной рукой за плечи, другой достал кинжал и приставил к горлу. Палач взял из жаровни щипцы, осмотрел их и удовлетворительно улыбнулся садистской улыбкой. Повертел в руках, прикидывая, как получше ухватиться, и поднёс к лицу малыша.
- Согласен?! Лукас, пятый удар!
Отложив щипцы, палач вогнал клин ещё глубже. Из сдавленной ноги стала сочиться кровь.
- Хорошо! Хорошо, крысы проклятые! Выродки! Байстрюки! Твою гвардию, мою кавалькаду! Я подпишу любой бред! Я признаюсь! - заорал Мольх не своим голосом, - Прекратите! Отпустите ребёнка! Отвяжите меня!
Из горла несчастного пошла кровь, капая на ноги. Он попытался ещё что-то сказать, но понял, что у него пропал голос. Совсем. Вместо речи из горла выходили какие-то звериные рыки, бульканье, шипение и сип.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
