Я пошла к себе, закрыла дверь, взялась за телефон, и тут в глубине квартиры раздался глухой звук – словно кто-то уронил мешок с мукой. Я понеслась по коридору к библиотеке и, вбежав туда, заорала:
– Есть тут кто?
В дальнем углу комнаты зашевелилась какая-то тень.
Я схватила здоровенную напольную вазу и взвизгнула:
– Немедленно выходи! А то плохо будет!
– Простите, пожалуйста, я не хотел вас беспокоить... мне Исидор разрешил... – заскулил хрипловатый баритон. – Очень глупо вышло...
– Вы кто? – слегка успокоившись, спросила я.
– Григорий Селезнев, – прошелестела тень.
Я рухнула на диван.
– Фу! Что вы здесь делаете? Как попали в квартиру?
– Вошел.
– Хороший ответ! – рассердилась я. – Понятно, что не влетели в форточку! Кто вам открыл?
– Никто, – растерянно бубнил Селезнев, – дверь всегда не заперта.
– Неправда! Я вчера сама повернула ключ. Впрочем...
– Вы хотели что-то сказать? – забеспокоился Григорий.
Я помотала головой. Не следует сообщать заказчику о таинственной гостье, которая посещает Брыкина. Мне стала понятна ситуация: я-то старательно заперла двери, а вот Павел, выпроваживая незнакомку, как всегда, не побеспокоился ни о щеколде, ни о замке.
– Что вы здесь делаете? – повторила я.
Григорий показал мне букет в хрустальной вазе, стоявшей на журнальном столике.
– Цветы!
– Вижу, – кивнула я, – астры, весьма красивые.
– Исидор разрешил мне их принести.
– Вы захотели украсить библиотеку? – поразилась я.
– Да, – прошептал Селезнев. – Понимаете, человека принято хоронить на третий день, вроде именно тогда душа отделяется от тела и уходит к богу. Вообще-то, я материалист, не верю во всякие там астральные тела, понимаю, что смерть – это навсегда, возврата оттуда нет. Но когда трагически скончалась моя Клара... когда я остался без моей любимой жены... подумал... решил... вдруг и правда тот свет существует?
– Несомненно, ваша жена сейчас на небесах, и она счастлива, – с жаром сказала я, испытывая к Селезневу жалость.
– Полагаете? – неожиданно повеселел Григорий и начал теребить край широкой, сильно мятой футболки.
– Стопроцентно! – покривила я душой. – Сходите в любой книжный магазин и посмотрите литературу, посвященную жизни после смерти.
Григорий закивал.
– Непременно. И еще я подумал: моя любимая жена необыкновенная женщина, она понимает, как мне плохо, и если даже находится в ином мире, сумеет найти способ связаться со мной. Но мне пока не отдали тело, и я не могу упокоить Клару.
– Примите мои искренние соболезнования, – пробормотала я.
Всегда теряюсь, когда нужно выразить человеку сочувствие в связи с кончиной близких. Какие слова тут подойдут? Все не годится!
– Вдруг душа моей любимой жены Клары мучается? – монотонно продолжал Селезнев. – Ждет красивых слов, букетов... Поэтому я позвонил вчера вечером Исидору. Каюсь, забыл глянуть на часы, за полночь старика побеспокоил, попросил: «Разреши завтра с утра заглянуть, цветы поставить на месте гибели моей Клары и немного посидеть». Исидор замечательный человек, меня за бестактность не отругал, тут же воскликнул: «Гриша, ты же у нас почти родственник, что за глупые вопросы? Приходи в любое удобное тебе время». Ну я и явился пораньше, зная, что двери у Паши с Исидором всегда открыты, вот и проскользнул в квартиру. Думал, что действую тихо, но вас разбудил. Простите, Христа ради!
– Я давно встала, вы нисколько меня не побеспокоили. Хотите кофе? – спросила я.
– Со сливками? – поинтересовался Григорий.
– Можно с ними, еще есть сгущенка. Пойдемте, – улыбнулась я.
Селезнев быстро встал, пошатнулся, уцепился за край стола и медленно опустился на пол.
Я кинулась к нему.
– Вам плохо?
– Голова кружится, – еле слышно промолвил Григорий, одергивая серую майку. – Принесите валидол, пожалуйста... Он точно есть в аптечке.
– А где она? – растерялась я.
– Около кухни небольшая кладовая, – прошептал Селезнев, – там на стене висит.
Я опрометью кинулась за валидолом в кладовку, увидела довольно объемный железный шкафчик с красным крестом посередине, распахнула его и поразилась безукоризненному порядку в аптечке. Надо же, безалаберные хозяева расставили флакончики, пузырьки и тубы, как солдат на параде.
Когда я вернулась в кабинет, Селезнев лежал на животе около дивана.
– Вы упали? – кинулась я к нему.
– Там на полу какой-то пакет, – довольно бодрым голосом сообщил Григорий. – Может, что-то нужное туда закатилось? Не могу достать.
Я сунула Грише блистер с лекарством, наклонилась, но ничего не разглядела. Пришлось встать на колени, а потом лечь на живот. Наконец я вытащила полотняный мешочек, набитый веревками.
– Это заготовки для макраме Оли, жены Исидора! – осенило меня. – Рукоделие никто не уносил, просто засунули под диван.
– Я отыскал полезную вещь? – слабым голосом поинтересовался Селезнев. – Можно посмотреть?
Не дождавшись ответа, он выдернул у меня пакет, запустил руку внутрь и разочарованно сказал:
– Бечевки! Зачем они здесь?
– Вы завтракали? – спросила я, сменив тему.
– Нет, – растерянно ответил Селезнев. – И не ужинал. Насчет обеда не помню, вчерашний день вообще из головы выпал, целиком.
– Вы ослабели от голода, – покачала я головой, – нужно плотно поесть, например геркулесовой каши.
– Она невкусная, – по-детски закапризничал Селезнев.
– А как насчет яичницы?
– С удовольствием. Моя жена Клара сначала обжаривает на сковородке в растительном масле несколько кусочков черного хлеба, потом добавляет к ним пару крупно порезанных луковиц, несколько нашинкованных помидоров и засыпает готовое блюдо зеленью. Сумеете такое приготовить?
– Легко! – пообещала я и потащила Григория на кухню. – Сейчас сварганю завтрак за пять минут.
Но когда я приступила к готовке, мой энтузиазм немного поубавился. Стало понятно, что в доме Ринга допотопными были не только плита, утюг и стиральные средства – о тефлоновой посуде тут тоже не слышали. Я вытащила из духовки здоровенную чугунную сковородку, водрузила ее на конфорку и стала искать подсолнечное масло. Бутылка обнаружилась в шкафчике. Памятуя о том, что вчера подала к чаю бефстроганов вместо варенья, я вытащила из горлышка пробку и предварительно понюхала содержимое. Нос не почувствовал никакого запаха. Это мне показалось естественным – двухлитровую бутыль украшала этикетка «Московское экстра. Рафинированное. Дезодорированное».
Я осторожно наклонила емкость, из горлышка на сковороду полилась струйка. Масло оказалось жидковатым. Я люблю то, которым торгуют на рынке, – настоящее деревенское, с ароматом жареных семечек. Но, хозяйничая на чужой кухне, не следует капризничать.
Пока масло нагревалось, я порезала хлеб и бросила его на сковороду. Раздался треск, и масло стало бурно пениться. Это меня слегка удивило, но потом из глубин памяти всплыло воспоминание.
...Вот моя мама, стоя у плиты, с удрученным видом говорит соседке тете Марфе, которая мирно пьет чай на нашей кухне:
– Прямо беда! На сливочном масле котлеты горят, а подсолнечное пузырится.
У тети Марфы были советы на все случаи жизни.
– Посоли постное масло, оно и успокоится, – сказала она.
– Ой, и правда перестало пениться, – обрадовалась через пару мгновений мамуля. – Хороший способ, не слышала о нем раньше...
Я схватила солонку и начала энергично трясти ее над шипящим, словно злой кот, черным хлебом, но пены стало еще больше. То ли во времена моего детства масло было другого качества, то ли соль добывали в других шахтах, но маленькая хитрость, которую использовали мама и тетя Марфа, мне совершенно не помогла.
– Теперь помидорчики, – посоветовал Григорий, с интересом наблюдавший за процессом приготовления завтрака.
Я живо нарубила томаты и отправила их к хлебушку, шипение перешло в активное фырканье.
– Трех минут хватит, – тоном знатока заметил Селезнев. – Эй, что вы делаете?
– Выливаю сюда яйца, – ответила я.
– Предварительно надо помидорно-ржаные кусочки выложить в тарелку, – начал руководить мной Селезнев. – Моя любимая жена Клара обычно освобождала сковородку, доливала еще чуток маслица, и лишь тогда наступает черед яиц.
– Нет проблем, – пожала я плечами и сделала как он велел.
– Пахнет замечательно, – одобрил Григорий, – почти как у моей любимой Клары.
– Рада слышать, – улыбнулась я и быстро вылила три яйца в пузырящееся масло.
– У меня проснулся аппетит, – объявил Григорий.
– Прекрасно, – обрадовалась я.
– Вы замечательно готовите, – отпустил комплимент Селезнев.
– Под вашим руководством, – не осталась я в долгу.
– Фырчит!
– Наверное, уже готово, сейчас сниму, – сказала я и схватилась за лопатку.
Селезнев облизнулся, я подула на пузыри и тронула один кружок яичницы. Масло зашумело, как закипевший чайник, часть пены вылетела на плиту, я невольно зажмурилась, поддела второе яйцо, услышала громкий треск и вскрик Григория:
