казался ей проще остальных, и более доступен. К Спасителю и Божией Матери обращаются почти все, в общем хоре голосов ее слабый голос был бы едва слышен. Много дней она ставила свечи перед их святыми ликами, но безрезультатно. И сегодня впервые она решила обратиться к Николаю-угоднику, словно утопающий, хватающийся даже за соломинку ради своего спасения…
Марина задумалась и не заметила, как к ней подошел отец Климент. Вздрогнула, услышав его голос за своей спиной.
– Вижу, что раскаяние твое искреннее, – пророкотал он одобрительно. – Свеча говорит за тебя.
Марина склонила голову и, сложив ладони, попросила:
– Благословите, батюшка!
Отец Климент размашисто перекрестил ее и дал поцеловать свою руку. Строго спросил:
– Почему опоздала сегодня на службу?
Отец Климент ревностно следил за тем, как прихожане посещают храм. От его бдительного взора ничто не могло укрыться. И он не шутя гневался, если замечал, что они недостаточно ревностно молятся или жертвуют на нужды храма. В таких случаях батюшка даже мог наложить на них епитимью, называя это не наказанием, а средством исцеления.
– Простите, батюшка, – смиренно произнесла Марина, но не стала ничего объяснять, предвидя, что этим только разожжет пламя гнева отца Климента.
Он снова взглянул на свечу, словно оценивая ее размер и уплаченную за нее сумму, и смилостивился.
– Ладно, знаю, что не по своей вине. Приезжий бес попутал. Видел я, как он тебя провожал. Признайся: речами искусительными сбивал с пути истинного?
Щеки Марины слегка покраснели от смущения, и она благословила бога, что в храме было достаточно сумеречно, чтобы скрыть это.
– Он только попросил меня указать дорогу до Усадьбы Волхва, – сказала она.
– А почему выбрал тебя, не задумалась? – тоном обличителя спросил отец Климент.
– Он сам учитель, поэтому и зашел в школу, – пояснила Марина. Ее совесть была чиста, и голос не дрогнул. – Это был случайный выбор, не злонамеренный.
– Знаю, знаю, – неохотно сказал отец Климент. – Но все-таки будь настороже. И помни, что бесы искушают человека на грех внушением помыслов, прикосновениями, запахами, мечтаниями, обманами и прелестью, прикрываясь видом доброго и невинного. – Истово перекрестившись, словно отгоняя от себя крестом злого духа, о котором упомянул, он с упреком произнес: – Вот и свечу ты поставила во здравие, а не за упокой. Не богохульствуешь ли в мыслях своих?
– Нет, ибо верую, – твердо ответила Марина.
И неожиданно отец Климент смутился под ее взглядом.
– Ладно, поступай, как знаешь, – взмахнул он широким рукавом рясы. – А я все-таки помолюсь за упокой души и прощении грехов новопреставленной рабы божией. Лишним не будет.
Марина подняла на него глаза, полные слез.
– Батюшка, за что мне такое испытание? В чем я провинилась?
– Бог испытывает, значит, любит, – назидательно произнес отец Климент. – Не забывай, что говорил святой апостол в послании коринфянам: пока вы боролись с испытаниями, посылаемыми Богом, вы не подвергались опасности впасть в грех и отпасть от веры. Не то ли и тебе?
Голова Марины поникла. Возможно, отец Климент был прав. Уже много дней ей не грозила опасность согрешить, потому что все ее помыслы были заняты только посланным ей испытанием. Все это время она словно не жила, а существовала. До греха ли, когда живешь, как во сне, двигаясь и разговаривая, словно сомнамбула…
С этой покаянной мыслью Марина вышла из храма. В школу она уже не вернулась, а направилась домой, на Овражную улицу. Поселок снова будто вымер, и по пути ей никто не встретился. Бабка Матрена, у которой она снимала комнату, колола дрова во дворе. Она сразу заметила угнетенное состояние своей постоялицы и темный платок на ее голове.
– Опять в храм ходила, – констатировала она. – И что там тебе, медом намазано?
Бабка Матрена не любила отца Климента, и не скрывала этого. Она могла себе это позволить, в отличие от большинства жителей поселка, потому что была его родной сестрой.
– Доброго здоровья вам, Матрена Степановна, – приветствовала ее Марина. Она не собиралась вступать в очередной богословский спор еще и со своей хозяйкой. Для одного дня отца Климента было более чем достаточно.
– Да уж видались с утра, – сердито буркнула бабка Матрена. – Вижу, что опять Климка тебе мозги затуманил. Лучше бы дрова поколола, и то пользы больше, чем слушать этого пустомелю.
– Ох, берегитесь, Матрена Степановна – не смогла сдержать улыбки Марина. – Вот предаст вас отец Климент анафеме – что будете делать?
– А пошлю его…, – ответила та. – Куда ему и дорога.
Бабка Матрена в прошлом возглавляла поселковую ячейку коммунистической партии и была ярой атеисткой. Будучи намного старше, она не могла простить себя за то, что в суете повседневных дел и забот упустила из вида идейное воспитание младшего брата, своего любимца. Почти всю свою жизнь она вела идейную борьбу со своим братом, принявшим постриг, и не могла примириться с тем, что на склоне лет проигрывает ее. Маятник времени качнулся в другую сторону. Компартия слабела, церковь крепла. Бабке Матрене казалось, что наступают последние времена, предреченные в священном писании. Она даже прочитала на досуге апокалипсис и теперь, взяв библейское откровение на вооружение, пыталась бить брата его же оружием. Может быть, она бы и добилась своего, но с некоторых пор отец Климент начал попросту игнорировать сестру. Чувствуя, что побеждает, он мог позволить себе это. Все жители поселка знали о их противостоянии и с замиранием сердца ждали, чем оно закончится. А произойти это, по всей видимости, могло только со смертью одного из противников. Но в этом и крылась заковыка. Отец Климент был могуч, однако и бабка Матрена на здоровье не жаловалась. Дело обещало быть долгим.
– Матрена Степановна! – с упреком произнесла Марина.
– А ты не алей, как маков цвет, – хмыкнула та. – Большая уже девочка. И не такое, верно, слышала в своей школе.
– Так ведь там же дети! – воскликнула Марина.
Вместо ответа бабка Матрена, издав горловой звук, с хрустом разрубила полено, таким незатейливым способом поставив точку в их разговоре. Но сердилась она недолго. Марину, в отличие от брата, она не только любила, но и жалела.
– Иди, поешь, – уже другим тоном сказала она. – А то высохла, как болотная пиявка. Ни один мужик даже не взглянет на такую шкидлу. Так и останешься в старых девках.
– Это только по меркам поселка Кулички я уже перестарок, и вот-вот присоединюсь к сонму старых дев и вдов, у которых нет ни единого шанса выйти замуж, – отпарировала Марина. – А вот уеду в город – от женихов отбоя не будет. Там такие тощие, как я, нарасхват.
Высказав это, она с независимым
