Через час Гази-Магомед ненадолго потерял сознание, и его на бурке отнесли в тыл отряда. Вскоре он пришел в себя, но его сильно подташнивало, болела голова, и Гамзат понял, что будет лучше, если имам на время оставит войска, осаждающие Бурную.
Имам спокойно, не споря, выслушал друга.
— Ты прав, Гамзат. Сейчас мне нужен покой и долгий сон, поэтому я вернусь в Андрей-аул, а ты продолжай с божьей помощью громить нечестивых.
Гази-Магомед помолился, съел пол-лепешки с сыром и кусочек вяленой баранины. Гамзат и Ташов-хаджи, сидевшие возле него, даже и не заметили, как обессилевший от контузии Гази-Магомед уснул. Они подождали несколько минут, затем тихо, на цыпочках отошли от имама.
Опорный пункт русских войск, расквартированных на левом фланге Дагестанской линии, находился в Шуре́. Правда, городом и центром военной администрации левого фланга урочище Темир-Хан-Шура с ее крепостью, фасами, вынесенными вперед постами и блокгаузами, станет лишь в 1834 году, когда генерал барон Розен закончит строительство, а епископ Варнава освятит построенное укрепление и военный городок. Пока же Шура являлась опорным пунктом русских с значительным количеством войск, с солидной артиллерией, несколькими полками донских казаков, солдатской и торговой слободками и сильно укрепленной крепостью.
Строили ее и русские, и кумыки, и армяне, и персы, привлеченные хорошими заработками и долгой обеспеченной работой.
Командующий левым флангом генерал Эммануэль, тот самый, что недавно так неуважительно отнесся к рапорту полковника Федотова, получив донесение, что на крепости Бурную и Внезапную произведены нападения горцев и Кази-мулла держит в осаде оба эти укрепления, лишь теперь понял, как нелепы были его сравнения французских и немецких полков с горцами. Сообщение, что Кази-мулла смог нанести одновременный удар чуть ли не по всей линии левого фланга, не только испугало генерала, но и заставило уважать воинственного и непонятного ему противника.
Крепость Бурная не так давно перенесла землетрясение и не была еще полностью восстановлена. Генерал знал об этом. Особенно его тревожило то, что возле Бурной, расположенной недалеко от берега Каспийского моря, находились провиантские склады, куда стекались военные грузы, приходившие из Астрахани морем. По некоторым сведениям, Русская Пристань была с бою захвачена Кази-муллой и сожжена, имущество и грузы разграблены, а около половины уцелевшей после боя роты вместе с капитаном Барсуком, провиантским чиновником и несколькими штатскими людьми успели на шлюпе «Витязь» отойти в море.
Как обстояло дело с Внезапной, генерал не знал. Донесений оттуда не поступало, казаков, по-видимому, перехватили мюриды, что касается слухов, распространяемых кумыками и перепуганным населением расположенных возле Шуры аулов, генерал и верил и не верил им.
Одни говорили, что обе крепости уже взяты Кази-муллой, гарнизоны истреблены и имам со всем своим многочисленным войском идет на Шуру, другие уверяли — на Дербент, третьи — на Грозную.
Ясно было одно: нужно немедля собирать силы и спешить на помощь осажденной Бурной. Генерал знал, что весь Дагестан бурлит и при первой же неудаче все общества и аулы, даже связанные с русскими торговлей и симпатиями поселения кумыков и аварцев, пойдут священной войной на русских.
В эти грозные и тяжелые часы ожидания, тревожного раздумья к Эммануэлю прибыли с пятисотенной туземной милицией владетельный хан Мехтулы Джевад-Нурцал-бек, Ахмед Али, конница Ибрагим-бека и дербентская милиция. За ними пришли еще две с половиной сотни кюринских всадников Аслан-хана. Это было добрым знаком, и после недолгого военного совета с штаб- и обер-офицерами шуринского гарнизона Эммануэль решил идти на помощь осажденным.
Из Темир-Хан-Шуры, Дербента, Грозной и Кизляра были посланы войска. Гребенской полк под командованием полковника Волженского в составе шестисот сабель, при двух орудиях, был срочно направлен к Гудермесу «для перехвата и полного уничтожения орды, собранной в горах лжеимамом». Так хвастливо был написан приказ Гребенскому полку. Генерал Коханов с девятью батальонами, артиллерией и полком донских казаков двинулся к Бурной и Внезапной. Из затеречных станиц к путям возможного отхода горцев направились запасные роты и казачьи сотни. Словом, вся левая линия русских войск пришла в движение.
Полковник Федотов обходил посты. На левом фасе у орудия сидели артиллеристы, покуривая трубочки, сдержанно перекидываясь скупыми фразами.
— Табачок есть, братцы? — присаживаясь возле них, спросил комендант.
— Пока хватает, вашсокбродь, курим по-богатому, а вот коли еще етот Коза-мулла не уйдет в горы, придется делиться куревом.
— Уйдет, я знаю их моду — не взял с налету, раз-два обжегся, тогда назад. Есть кто из старослуживых? — приглядываясь в темноте к покуривавшим солдатам, спросил полковник.
— Да, почитай, все старые… Самый молодой вот он, Гришаткин. Третий год на Капказе, остальные — кто семь, а кто и все десять лет ломают.
Слабые огоньки трубочек чуть-чуть освещали лица солдат.
— А что, как они да на огонек ахнут! Вы б, ребятушки, в кулак курили или по-другому как, — предостерег полковник.
— Это навряд, вашсокбродь. Наша угловая надысь как навернула по их батарее, так одно орудие напополам побило, — ответил артиллерист, но тем не менее все стали курить кто в кулак, кто заслоняя огонек трубки фуражкой.
— А что, долго он еще возле нас копаться будет? — спросил кто-то.
Солдаты насторожились.
— Думаю, еще один-два штурма отобьем, тогда и уйдут.
— А помощь к нам ожидается чи нет, вашсокбродь?
— Генерал Эммануэль знает о нашем положении, да и Коханов спешит к Бурной, — неопределенно сказал комендант.
— Давай бог, скорее, а то устали, вашсокбродь, сколько ночей не спамши. Все в ружье, да в караул, да по тревоге… — раздались голоса.
Подошли еще солдаты.
— Да и людей побито немало, опять же и устали, и воды маловато, — послышалось из темноты.
— Воды тебе маловато… — возразил ему негодующий голос. — Ты б с нами в запрошлом годе походил бы в поход на Черкей да эти чертовы Кутуши, тогда узнал бы. Чего тебе тута не хватает? Пока и воды, и табаку, и мяса вдоволь…
— И хлеба тоже два фунта в день, — поддержал его кто-то.
— Вот-вот, два фунта, а в Кутушах и сухаря на день не было, и табак… солому курили да сухой лист… Вот, брат, как…
Комендант молчал, в душе радуясь такому обороту солдатского разговора.
— Опять же, братцы, мы тута за стеной сидим, ни ранца, ни пороха с пулями не несем и на горы-кручи не лазим, а там… и-и-и, боже ты мой, по этим самым камням да скалам шагать приходилось… — заговорил еще кто-то.
— Это ты, Синицын? — узнал комендант.
— Так точно, вашсокбродь, он самый, про те проклятые горы вспоминаем, что в песнях поется.
Горы исполиныБез краю, без концов.Кавказские долины,Кладбища храбрецов… —
негромко, но выразительно произнес он. Все молчали, и только издали, со стороны обложивших крепость войск имама, доносился неясный шум то ли движения конницы, то ли ржания коней. Комендант прислушался.
— Эту песню составил один драгунский прапорщик, его как раз и убили в ту экспедицию, под Черкеем, — продолжая прислушиваться к шуму на поле, сказал он.
С верков крепости ударили одна за другой две сигнальные ракеты, забили барабаны, и крепость сразу же ожила, заполнилась шумом и движением.
Это был последний штурм мюридов. Как только сигнальные рожки и барабаны забили тревогу, со стен Внезапной сбросили промасленные, пропитанные нефтью тюки с тряпками; они горели долгим дымным пламенем, озаряя темноту, освещая подступы к крепости. Орудия били картечью по толпам горцев, неистово рвавшимся к Внезапной. Самодельные ручные гранаты, родоначальницы тех, которые позже вошли в обиход войск, рвались и лопались среди атакующих.
Долгое, бесконечное, незатихающее «ал-ла» перемешалось с грохотом орудий, ружейными залпами и пистолетной трескотней… Дважды дело доходило до рукопашной, когда мюриды по штурмовым лестницам добирались до стен крепости, но оба раза штыковой удар сбрасывал их.
Бой шел уже третий час, и положение крепости ухудшалось. Пушки накалились так, что жгли руки артиллеристам, кончался порох, ядер осталось настолько мало, что через час все пушки должны были замолчать.
Дым, вспышки выстрелов, стоны, грохот пушечкой пальбы и приближающееся «ал-ла-а-а» заполнили все.
Под утро, в самый разгар битвы, к Шамилю, руководившему штурмом и осадой крепости Внезапной, подошел его дядя Бартихан, родной брат отца. Небо было серым, предутренний воздух свежим, пропитанным сыростью от росы и поднимавшегося тумана. Кое-где на горизонте уже просвечивало зарождающееся утро. Ночь боролась со светом так же упорно, как дрались у крепости мюриды и защищавшие ее русские.
