– Насколько я помню, – кивает Лу.
– Я тоже больше ничего от него не слышала, – осторожно соглашается Карен. Она берет платочек и вытирает слезы.
– Я думаю… – Лу замолкает, стараясь вспомнить что-то еще. Она видит, как Саймон схватился за грудь, как повисла его голова. Да, несомненно: – Он умер сразу после этого. Похоже, обширный инфаркт, это произошло так быстро.
– Так врачи и сказали… – медленно выговаривает Карен. – Но все равно у меня чувство, что я могла что-то для него сделать.
– И у меня, – пожимает плечами Лу.
– Нет, вы и так много сделали.
– Это вы много сделали, – говорит Лу. – Я вас видела.
Карен всхлипывает.
– Я стояла там в панике. И ничего не делала.
– Вы не просто стояли. Вы звали на помощь. Вы знали, где найти кондуктора.
– Да?
– В среднем вагоне. Я бы этого не сообразила. – Лу смеется над собой. – Я бы, наверное, послала кого-нибудь не туда, и время было бы потеряно. Откуда вы знали, где он?
Карен перестает плакать и всхлипывает.
– Однажды мне пришлось покупать билет у кондуктора. Мы ехали с Саймоном и опоздывали. У него сезонный билет, а я купила себе в поезде.
– Вот – прекрасный пример. Видишь, ты не оказалась бесполезной, – говорит Анна.
– Просто повезло, что кондуктор находился там. Я была в полной панике и потому просто сказала первое, что пришло в голову. Он запросто мог быть где-нибудь еще.
– Но он был там, – говорит Анна. – А большинство людей не догадались бы об этом сразу, уверяю тебя.
– Думаю, я немного понимаю, что вам пришлось пережить, – вмешивается Лу. – Я чувствовала примерно то же, когда умер папа. Сначала мне было так тяжело, оттого, что рак не выявили раньше, но потом я поняла, что так всегда бывает.
– Что вы хотите сказать?
– Ну, мы идем к врачу, когда уже заболели, верно? Не до того, не раньше.
– Я жалею, что он не обратился к врачу раньше, – признает Карен.
– Еще бы не жалеть, это естественно. Но то-то и оно – и это меняет дело, – ведь в том, что он не обратился к врачу, больше виноват он, чем вы.
– Я могла бы заставить его показаться врачу.
– Когда это Саймон ходил к врачу, потому что ты велела? – спрашивает Анна. Она берет бутылку и доливает вина себе и Карен, потом открывает холодильник и наливает Лу тоже. – Ты сама знаешь, милая, что он бы все равно не пошел, ему это было ни к чему.
– Представляю, – кивает Лу. – Мой папа был таким же. Он бы ни за что не пошел к врачу.
– Пожалуй, вы правы…
– Но я-то все равно думала, да, что отец мог бы сходить к врачу, но кто сказал, что доктор бы понял его состояние? Он бы мог всю жизнь протаскаться по врачам, но он не был ипохондриком, и на самом деле я рада, что не был. – Лу отпивает из бокала. – Не думаю, что ипохондрики получают большое удовольствие от жизни.
– А Саймон получал, – говорит Анна.
– Но вы же не чувствовали, что ваша папа умер по вашей вине? – спрашивает Карен.
– На самом деле в некотором роде чувствовала. Он бы мог лучше питаться, больше делать физических упражнений, а я бы могла подталкивать его к этому, помогать ему, – я люблю спорт, слежу за своим здоровьем, так что могла бы показать ему пример, но я этого не делала. Определенно, я бы могла больше пилить его, чтобы он бросил курить.
– О!
– Но теперь – когда прошло много лет, и многое видится иначе, – я вижу, что он умер не в результате какой-то одной причины, и поэтому что-то одно не могло его спасти.
– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду…
– Похоже, что к болезни моего отца привела целая совокупность причин: он курил, испытывал постоянный стресс от мамы, ел всякую дрянь, волновался, ненавидел ходить по врачам…
– И многое из этого можно просто назвать невезением? – подсказывает Анна.
– Да. Некоторые заболевают раком, некоторые нет.
– То есть вы считаете, что обвинять себя было неправильно, – заключает Анна.
Лу понимает, что именно этого Анна и хочет – отчаянно хочет – внушить Карен, что она не виновата, но, объясняя, сама еще более запутывает проблему. Лу тщательно подбирает слова.
– Не знаю, я думаю, что оно возникает само собой, это чувство вины. Со мной так и случилось. И это вполне понятно. Что касается Саймона, то, пожалуй, мы все были причастны к его смерти, учитывая, как мы отреагировали на нее – вы, я, медсестры, врачи и другие пассажиры. Но обвинять некого, даже если мы – все – чувствуем, что могли что-то сделать. Я действительно в этом уверена.
Карен глубоко вдыхает и медленно выдыхает.
– Спасибо… Вы и правда помогли.
– Я рада. – Лу удивляется себе: она сказала больше, чем предполагала.
Они снова молчат.
– Вы действительно думаете, что он извинялся, что покидает меня? – наконец тихо спрашивает Карен.
И снова Лу пронзает мощь непоправимой утраты этой женщины. При всех схожих отголосках, это все же не то же самое, что смерть ее отца: у Карен не было времени свыкнуться с мыслью о том, что ее муж скоро умрет. Хотя отец Лу был сравнительно молод – шестьдесят лет, – он был все же намного старше Саймона. Потерять партнера – Лу это трудно себе представить. Она одинока и неизбежно время от времени ощущает свое одиночество, но это чувство должно быть невыносимо мучительным после потери человека, с которым прожила двадцать лет. Это и есть трагедия любви: она приносит с собой возможность утраты. Бедная Карен: половина жизни, проведенная в любви, внезапно оторвана.
Лу понимает, что профессиональный психолог, специализирующийся на работе с теми, кто потерял близких людей, иначе вел бы беседу с Карен. И, кроме того, она здесь присутствует не официально. Увидев горе Карен и ее потребность в ободрении, Лу захотелось всеми силами утешить ее.
– Да, думаю, так. И действительно не думаю, что вы могли бы сделать больше того, что сделали.
– Может быть, и так… – Карен смотрит в пол. – Мне просто жаль, что я не успела с ним попрощаться. Все бы отдала, чтобы попрощаться с Саймоном.
«Еще бы», – думает Лу. В этом случае смерть ее отца не идет в сравнение: она имела возможность с ним попрощаться.
Снова они молчат.
Наконец, Лу с уверенностью повторяет:
– Главным образом, думаю, вы должны помнить, что в последние свои минуты он был поистине, поистине счастлив.
– Да… – Карен сморкается. Платочек такой мокрый, что расползается на крошечные белые кусочки. Потом она через силу улыбается.
– Спасибо. Вы даже представить себе не можете, как много это для меня значит.
23 ч. 41 мин
Анна приходит домой позже Стива, он на коленях в кухне роется в шкафчике под раковиной.
– Если ты ищешь ту бутылку, – сообщает она ему, входя, – то я ее выбросила.
Он оборачивается.
– Ты ее что?
– Выбросила на помойку.
– Кто дал тебе такое право?
Анна сейчас не находит в себе сил терпеть или сдерживаться, чтобы скрыть свою злость. За вечер, проведенный с Карен и Лу, она израсходовала все внутренние резервы. Энергии на Стива у не просто не хватает. В ней не осталось места эмоциям, которые требуются, чтобы выносить его. Обычно она бы постаралась успокоить Стива, не ссориться, уклонилась бы от бессмысленного спора. Но сегодня ей просто наплевать. Если нужно, она примет бой. На самом деле ей чуть ли не хочется ссоры, не только потому, что Стив ее раздражает, что она в нем разочаровалась, а потому, что она злится на весь мир, на Бога, на Судьбу за то, что отняли Саймона. Ей хочется выпустить пар. И она повторяет:
– Я выбросила бутылку в мусорный бак.
Конечно, Стив – одна из худших кандидатур для того, чтобы дать волю своему раздражению. Он не равнодушная боксерская груша, а в пьяном виде он вполне способен ответить ей, причем жестоко. Анна знает об этом, и должна была это учесть. Но ее уже понесло:
– В ней почти ничего не оставалось, и ты знаешь: я не люблю держать дома спиртное.
Разумеется, Стив заглатывает наживку. Он встает.
– Ах, маленькая леди, вам это не нравится, да? Я забыл, какой праведной мадам вы умеете быть.
Он делает шаг по направлению к ней. Хотя Анна высокого роста, он выше, шире, и силен от многолетней физической работы. Его вид действительно устрашает.
Но Анна не поддается на угрозы, как могла бы – или должна бы, – если бы думала о себе, она слишком взбешена.
– Не груби, Стив.
– Не грубить? – Он строит рожу, кривит губы. – Хочу грубить, и буду.
– Только не в моем доме.
