— Остались бы те десять медяков, что я обронил, лежать на дне, богатство страны пусть на самую малость, но убавилось бы, а этого допускать нельзя. Что же до трех связок монет, которые я отдал этим людям, то они никуда не денутся, просто будут переходить из рук в руки. — С этими словами Фудзицуна снова пустился в путь.
— Сберег один медяк, наказал себя на целую сотню! — вслед ему рассмеялись поселяне.
Что и говорить, на то они и простолюдины, чтобы всечасно обнаруживать свое скудоумие.
Разжившись шальными денежками, поселяне взыграли духом и решили устроить пирушку, благо луна уже взошла. Тут один из них, которому посчастливилось найти монеты, оброненные Фудзицуной, возьми да и скажи:
— А знаете, кого вам следует благодарить за сегодняшнюю попойку? Меня! Я сразу понял, что денежек, которые обронил Аото, ни в жизнь не найти. А у меня как раз была при себе мелочь, вот я и спроворил все дело. Уж на что смекалист Аото, а все же я его перехитрил!
— Вот оно что, — воскликнули остальные, — значит, тебе спасибо за то, что нынче мы гуляем. Ну и здорово же ты придумал!
Тут веселье пошло полным ходом, и только один человек оставался мрачным.
— Выходит, приказание Аото на самом деле осталось невыполненным, — заговорил он. — Да как ты смеешь, негодяй, с умным видом глумиться над человеком, которого с полным правом можно назвать зерцалом добродетели? Небо тебя накажет, так и знай. А я-то, глупец, радовался этим деньгам, надеясь с их помощью прокормить матушку. Теперь же, узнав правду, я отказываюсь от них. Если бы моя бедная мать узнала, каким способом добыты эти деньги, она никогда не простила бы мне бесчестья. — С этими словами он поднялся и пошел прочь. Матери своей он решил ничего не рассказывать, а на следующее утро спозаранку принялся, как обычно, мастерить из соломы короткие сапожки, которые в снегопад надевают на ноги лошадям. Этим нехитрым ремеслом он кормился.
Хотя человек этот ни словом не обмолвился о происшедшей накануне ссоре, слухи о ней каким-то образом дошли до Аото Фудзицуны. Обманщика тут же схватили, установили за ним строгий надзор и в наказание заставили, раздевшись догола, каждый день искать в реке монеты, оброненные Аото. Каково было бедняге сидеть часами в воде осенью и зимой! И все же судьба смилостивилась над ним: вода в реке стала убывать, и, когда на девяносто седьмой день поисков наконец показалось дно, он нашел все до единой монеты и тем спас себя от неминуемой смерти. А ведь довел его до беды болтливый язык.
Что же до поселянина, который проявил редкостную честность, то со временем Аото узнал, что зовут его Тиба Магокуро и что происходит он из славного самурайского рода Тибаноскэ. В силу обстоятельств два поколения этой семьи вынуждены были скрывать свое происхождение и жить среди простолюдинов. Восхищенный поступком Магокуро, в котором не иссяк дух настоящего самурая, Аото доложил о нем князю Токиёри,[166] и тот взял его к себе на службу. Так Магокуро с честью вернул себе звание самурая и поселился в Камакуре, на Журавлином холме, название которого сулило ему тысячелетие немеркнущей славы.[167]
Родинка, воскресившая в памяти прошлое
В молодые годы Акэти Мицухидэ,[168] властитель провинции Хюга, был известен под именем Дзюхэй и служил в замке Камэяма в Мансю. Позднее его перевели на службу к сёгуну для исполнения всевозможных мелких поручений. Не будучи приближенным к особе сёгуна, он тем не менее ревностно отдавался службе и этим был весьма отличен от других самураев. Потому, в полном соответствии с небесной справедливостью, был он в скором времени поставлен во главе отряда из двадцати пяти лучников и на этом поприще заслужил большой почет. В то время в его сундуке с воинскими доспехами лежало всего десять золотых, припасенных на случай нужды, но он лелеял надежду в скором времени получить в собственное владение какую-нибудь провинцию. Сложения он был богатырского, и это весьма споспешествовало его успеху.
В ту пору Дзюхэй еще не был женат, и многие отцы семейств мечтали заполучить его в зятья. Между тем Дзюхэй уже был связан клятвой с одной девушкой. У некоего самурая из Саваямы в провинции Ооми выросли две дочери. Обе могли поспорить красотой с цветущей сакурой или стройным кленовым деревцем в осеннем багрянце. И все же старшая превосходила младшую своей прелестью; она-то в одиннадцать лет и стала избранницей Дзюхэя, и тот обещал жениться на ней, как только обретет достойное положение в обществе.
Со времени помолвки минуло более семи лет. Дзюхэй рассудил, что девица уже вошла в разум, и, решив, что пришло время заключать брак, написал о том родителям невесты.
Но, как это ни печально, все в жизни подвержено переменам. Случилось так, что обе сестры захворали оспой, а когда болезнь пошла на убыль, старшая, красавица, оказалась обезображенной до неузнаваемости. Младшая же осталась по-прежнему миловидной.
«Ежели, как было условлено, отправить к жениху старшую дочь, ей самой будет в тягость ее уродство, — толковали между собой родители невесты. — Вдобавок и о нас пойдет дурная слава, а это тоже неприятно. Придется, видно, выдать за Дзюхэя младшую дочь, благо она еще не просватана». Родители рассказали о своем решении старшей дочери. Выслушав их, девушка не стала роптать на судьбу и ответила:
— Вы правы. После всего, что со мною произошло, я никогда не посмела бы показаться на глаза Дзюхэю-доно. Теперь я могла бы выйти замуж лишь за того, кто согласился бы терпеть мое уродство. Что же до сестрицы, то она красотою своей ничуть не уступает мне прежней, к тому же девушка она смышленая и добрая сердцем, так что за кого бы вы ее ни выдали, стыдиться вам не придется. Отправьте сестрицу к Дзюхэю-доно. А я давно решила постричься в монахини. Клянусь богами, что говорю правду. — С этими словами девушка взяла свое любимое зеркало китайской работы, разбила его вдребезги[169] и поклялась отрешиться от суетного мира.
Родители увлажнили слезами рукава своих платьев и некоторое время пребывали в раздумье, но поскольку дело это было решенное, они сообщили младшей дочери, что выдают ее замуж за Дзюхэя.
Ошеломленная такой вестью, девушка принялась было возражать.
— Пристало ли мне выходить замуж прежде старшей сестрицы? Будь судьба ее устроена, еще куда ни шло, а так…
— Ты права, дочь, — перебил девушку отец. — Таков обычай, но твоя сестра твердо решила принять постриг, и мы вынуждены уступить ей. В скором времени я отправлю ее в Южную столицу,[170] в монастырь Хоккэдзи. Тебе же надлежит ехать в Мансю. Благодари судьбу за то, что она предназначила тебе в мужья Акэти Дзюхэя. Он превосходно владеет воинскими искусствами, к тому же наделен высшими добродетелями самурая и потому может с честью выйти из любого положения. Прожить жизнь рядом с таким человеком — большое счастье. Кроме того, Дзюхэй наверняка добьется успеха, и нам с матерью будет на кого опереться в старости.
Слова отца обрадовали девушку, и она не стала противиться родительской воле. Выбрав счастливый день, ее нарядили в красивые одежды, более роскошные, чем это соответствовало ее положению, и отправили в Мансю.
Дзюхэй между тем подготовился к встрече невесты, украсив по этому случаю гостиную «островом счастья».[171] Даже после того, как жених и невеста совершили троекратный обмен чарками сакэ, Дзюхэй пребывал в полной уверенности, что перед ним старшая сестра, ведь последний раз он видел свою нареченную, когда та была еще девочкой и ходила с распущенными, разделенными на прямой пробор волосами. Лишь потом, когда новобрачные возлегли на ложе и Дзюхэй при свете ночника склонил над девушкой лицо, он вспомнил, что прежде на щеке у нее, ближе к уху, была едва приметная родинка. «Быть может, повзрослев, она стала стыдиться родинки и избавилась от нее», — подумал Дзюхэй, молча разглядывая лицо жены.
Заметив это, девушка сказала:
— Как раз в этом месте у моей сестрицы есть родинка. После того как она переболела оспой, от ее былой красоты не осталось и следа, а для женщины это большое несчастье. Вот и получилось, что меня первую выдали замуж. Конечно, обычай этого не велит, и я не хотела, но как идти против воли родителей? Видно, неспроста на сердце у меня было неспокойно. Теперь-то я понимаю, что вы дали клятву жениться на моей сестре. Сама того не желая, я совершила недостойный поступок. Простите меня. А я во искупление своей вины сегодня же приму постриг! — С этими словами девушка взяла короткий меч и поднесла его к волосам, но Дзюхэй остановил ее.
— Даже если вы станете монахиней, людские толки и пересуды от этого не прекратятся. Лучше сохранить дело в тайне. Через пять дней вам полагается навестить родителей, так что потерпите немного и спокойно возвращайтесь на родину. И знайте: вы можете с гордостью носить имя дочери самурая!
