— Чего насупилась? Лететь не хочется?
— Хочется... только, — я замялась, — только я с тобой боюсь.
Он рассмеялся:
— Не бойся...
Мусин вырулил на старт. В ожидании разрешения на взлет обернулся ко мне и ободряюще улыбнулся.
«Странно, — подумала я, — первый раз вижу человека — и лечу с ним неведомо на что. Вверяю ему свою жизнь. Как окончится наш полет, никто не знает. Кто он, этот парень? Откуда? Как его звать?»
— Полетим на бреющем, — прервал мои невеселые мысли Мусин. — Фрицы не дураки сидеть на том же месте. Наверное, переместились.
По-2 легко поднялся и тут же пересек реку. Со стремительной скоростью на нас надвигалась громада леса. Я смотрела вниз, боясь не найти, не разглядеть в чаще гитлеровцев.
— Вот отсюда нас обстреляли, — сказал Мусин. — А тут их нет.
Мы изменили курс. И через пять минут увидели в лесной просеке пушки, обозы, людей. Сначала мы прошли над ними, чтобы выявить их намерения, не думают ли они сдаваться в плен. Но фашисты встретили нас огнем. Мусин рванул машину вправо, в укрытие широкой просеки. Вот-вот колеса царапнут верхушки высоких сосен. У меня все завертелось перед глазами — и небо, и лес, и река. Но это длилось мгновение. Ушли. Летчик выровнял самолет, набрал триста метров и пошел на гитлеровцев. Я прицеливалась. Вокруг самолета ухало, бухало, гремело... Ох, и тряхнуло нас взрывной волной от своих бомб! Привязные ремни прямо впились в тело, удерживая меня в кабине.
Мусин спокойно вел машину на посадку. Докладывать отправилась я. Бершанская холодно выслушала и потребовала повторить приказ. Я повторила.
— Почему пошли бреющим?
— Надо было лучше рассмотреть, куда переместились немцы.
— Один посмотрел... — Она указала на раненого штурмана, который в ожидании санитарного самолета все еще лежал на носилках.
Мне нечего было сказать.
И опять мы полетели с Мусиным.
— Пойдем так же? Бреющим? — спросил он, будто не замечая моего расстроенного лица. — Не боишься?
— Как надо, так и пойдем.
Все началось сначала. Самолет вздрагивал, трещал, дрожал. На земле и в воздухе бушевал бой.
Мы вырвались из огненной круговерти, прошли низко-низко над рекой и сразу сели на свой аэродром, без традиционной «коробочки».
Мотор смолк. Спустившись на неправдоподобно спокойную землю, мы впервые посмотрели внимательно друг на друга. Каждый из нас нес в себе чувство общности и родства. Так роднит только хорошо сделанная работа, где за усилиями каждого — судьба всех. Так роднит общая опасность, разметая непонимание, отчужденность, неумение ценить лучшее в себе самом и друг в друге. Такова счастливая зависимость людей.
— Как самочувствие? — Мусин улыбнулся мне.
— Нормально.
— В экипаж ко мне пойдешь?
— А ты? К нам в полк?
— У вас командир больно грозная. За что она тебя отчитала?
— А... так просто. Идем обедать.
— Спасибо. Полечу домой. Потом к Сашке в госпиталь.
Я протянула ему руку!
— До победы?
— Доживем! Пока... — И улетел. Навсегда.
Склад взорван
«26 июля 1944 года — 2 полета — 4 часа. Переправа у п. Фасты. Сильный пожар, взрывы. Подтверждают Смирнова, Пасько и наземники. Подорван склад с горючим».
Мы сидим на чехлах командирской машины с развернутыми полетными картами, уточняя линию боевого соприкосновения. Штурман эскадрильи Пасько быстро и четко ориентирует летчиков и штурманов:
— Исключительно пункт... Включительно пункт... Соедините их красным карандашом — пошли дальше...
Она зорко следит за всеми и видит того, кто почему-то замешкался, не может найти тот или иной из пунктов. Помогает заботливо и, глядя на свою полетную карту, диктует пункты маршрута, контрольные ориентиры, расчетные данные по шаропилотному ветру. Строго напоминает:
— Поправку внесете в воздухе, исходя из направления и скорости ветра. Чтобы достичь внезапности выхода на цель — бомбометание с ходу. Высота сбрасывания бомб — восемьсот метров.
Подошел синоптик, рослый блондин, лейтенант в портупее:
— «Мессер» вряд ли в эту ночь полетит. Облачность...
— А мы?
— А вы полетите! — уверенно ответил лейтенант.
Я иду на задание с Зоей Парфеновой, заместителем командира эскадрильи. Теперь она моя летчица. Я еще не привыкла к ней. Она старше и относится ко мне снисходительно. Это задевает. Зоя немногословна, и я не набиваюсь к ней со всякими разговорами, не касающимися данного полета. Говорю только то, что положено. Мы подошли к ее «двойке».
— Ну как, штурман? Разобьем?
— Я постараюсь, но сама понимаешь, я не бог, законы рассеивания не в моей власти.
— Сама не рассеивайся, тогда и законы тебе подчинятся.
Я пожала плечами, не ответив.
Взлетаем и тут же берем курс на запад. Ночь темная-темная, хоть глаз коли. Вокруг тихо, если не считать стрекотания мотора. Слышу в наушниках, как Зоя что-то мурлычет себе под нос, и это мне нравится. Значит, она спокойна, а я волнуюсь. Нам приказано отыскать переправу. Мы — осветители. Это слово хоть и мирное, напоминающее о театре, в авиации означает нечто иное. Самолет-осветитель вылетает первым, находит цель и, убедившись, что это именно нужная цель, сбрасывает САБы. Эти долгого горения бомбы медленно опускаются на парашютах и ослепляют расчеты зенитной артиллерии, лишая возможности вести прицельный огонь. Вслед за экипажем-осветителем появляются другие экипажи и бомбят найденную цель. Самолеты идут с интервалом в 2—3 минуты до самого утра и парализуют противника.
Первый вылет — наиболее сложный и опасный. Потом, когда подходы к цели нащупаны, а оборона врага вскрыта и выявлена, риска уже значительно меньше. Поэтому всякий раз, когда ставилась новая задача, на цель посылали разведчика или самолет-осветитель. В каждой эскадрилье было выделено из наиболее опытных по два экипажа-разведчика.
Я уже считаюсь опытным штурманом. Все чаще и чаще посылают меня на разведку, и тем не менее я волнуюсь. Вдруг не найду! Не оправдаю доверия. Лихорадочно работает мысль: что делать? Как отыскать переправу?
Мы идем с Зоей на небольшой высоте. Внизу ни одного огонька. Кажется, что все вокруг спит. И немцы спят. Под крылом медленно проплывает едва различимое полотно железной дороги. Мелькают искорки, наверное, из труб паровоза. Впереди просматривается огромными темными прямоугольниками Белосток. Всматриваюсь в реку Супрасль. Где она, переправа? Тут нужны терпение и зоркость. Все равно хоть на миг, да мелькнет огонек фары. Решили набрать высоту и, планируя, «прогуляться» вдоль реки. Бесшумно пройтись, притупить бдительность врага. И вдруг... Ура! Мигнула фара какой-то автомашины. Перегибаюсь через борт кабины, всматриваюсь. Вот она, переправа, — точно струна между берегами. Бросаю сначала один САБ. Потом второй... И, удостоверившись, что это именно переправа, швыряю одну за другой еще четыре светящиеся бомбы. Висят, словно люстры. В конус света попадает и берег, и переправа на берегу, как муравейник — машины, орудия, люди. На переправе — танки. Видно, как они убыстряют движение, спешат проскочить опасное место. С высокого берега поднялись два ярких луча, прожектористы щупают небо, ищут. Зенитные пулеметы бьют в «фонарики», спеша расстрелять САБы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
