которому Господь не вменит греха и в чьём духе нет лукавства. Аминь. — Иов перекрестил Бориса и попросил: — А теперь иди, сын мой, не сумняшеся. Пришло время молитвы и сна.
Годунову не хотелось покидать палаты патриарха. Он почувствовал, что Иов защитит его от той угрозы, которая нависла над ним неожиданно со смертью царевича Дмитрия.
— Да, да, владыко святейший, ухожу. Завтра грядёт день тягот...
К себе Борис вернулся, когда над Москвой начала бушевать майская гроза. Он распахнул окно и следил, как огненные стрелы пронизывают небо, как Илья-громовержец обкатывает новую колесницу. Благостно отзывались в душе громы небесные. Они утверждали в мысли о том, что теперь никакие силы не свернут его с пути к намеченной цели. Какова эта цель, сие оставалось ведомо только Всевышнему.
Гроза миновала. Борис подумал, что надо бы час-другой отдохнуть, может, уснуть. Но в это время пришёл дворецкий царя Григорий Годунов и позвал Бориса:
— Государь-батюшка нуждается в тебе.
* * *
Патриарх выехал из Кремля с первыми проблесками зари. Ещё повсюду стояли дождевые лужи, ещё воздух был свеж и чист, Москва ещё только пробуждалась навстречу новому дню. Иов не пренебрёг уставом и отправился в путь в карете, запряжённой «шестериком». Вместе с Иовом сидел дьякон Николай. А следом в крытом возке с коренником и пристяжною ехали два услужителя да подьячий из Патриаршего приказа. За возком — отряд Кустодиев верхами, с пищалями и мечами.
День обещал быть погожим. После грозы ярко засверкала майская зелень. По Тверской улице в палисадах цвела сирень. В лозняке по берегам Неглинной славили Бога соловьи. В другое время Иов распахнул бы душу навстречу торжествующей природе. Сегодня он был замкнут. Озабоченный горестными мирскими делами, он ничего не замечал вокруг, он упорно думал о том, что свершилось в Угличе.
Ночной разговор с Борисом, исповедь дворецкого Григория, смирение перед лицом беды царя Фёдора, смятение среди бояр — всё это на многое тайное открыло ему глаза, сделало его соучастником интриг и студных дел. И теперь дорожное уединение было весьма кстати, дабы принесло возможность во всём разобраться без суеты, постичь глубину и ширь угличского позора. Он понял, что в Угличе произошло событие, за которым последуют десятки новых непредсказуемых и трагических событий.
Кого увидел Иов в центре порочного круга, кто поднимался над всеми, кто жаждал смерти царёва отпрыска? Мелькали имена, лица. Он видел Богдана Бельского, Фёдора Романова, даже князя Мстиславского. Но эти лица были в дымке, сознание не высвечивало их ярко. Их заслоняло лицо его любезного друга, правителя Бориса Годунова. Хотя бы потому, что никто из увиденных Иовом, кроме Бориса, не мог позвать Григория к соучастию в злодействе. И выходило, что только Борис взял на себя смелость стать вершителем судьбы Дмитрия, если она не была прервана волею Божьей. Борису, и только ему, преграждал путь сей отрок к престолу. Однако столь откровенное осуждение Бориса заставило Иова быть строже в своих выводах. В защиту правителя он нашёл факты, которые многажды показывали Годунова бескорыстным и больше других пекущимся о процветании царствования Фёдора. Иов пытался найти оправдание Борису во всём его поведении, в отношении к царствующему роду. К Фёдору Борис относился боголепно, за многие лета ничем не огорчил. А то, что царевич Дмитрий и его близкие были отправлены в Углич не без влияния Бориса, так ведь князья Нагие — волки. И в Москве-то давно бы алчуще грызли всем глотки, кто у престола.
Борис любил Фёдора. Да и почему бы ему не любить царя, если в руках Годунова была власть почти выше царской, если он был богаче царя. Борису не хватало разве что только короны. Корона! Нет, сей венец не пустяк. Сколько крови проливают за то, чтобы добыть венец. Но пока корона Фёдора недостижима для Бориса. Край придёт слабому здоровьем царю — царица Ирина взойдёт на престол. Там дщерь царевна Феодосия поднимается. Неугасимый свет Мономахов не для Бориса, пришёл к заключению патриарх.
Что же тогда подстрекало поступки заговорщиков? Были же они, были! Григорий Годунов не назвал истинных причин. Или не знал, или утаил. Скорей всего, не знал. Он был только при начале замышляемой скверны. Когда же залился слезами от жалости и, гонимый страхом, ушёл от заговорщиков, его догнали и под страхом смерти приказали молчать. Он дал слово, его отпустили. И он молчал, пока в Угличе не сыграл своей роли злой умысел.
Короткая встреча Иова перед ночной грозой с Борисом, несколько фраз, сказанных скоропалительно, не прибавили ясности. Но кое-что всё-таки Иов уяснил. И сие выступало в защиту Годунова. Это его поведение. Да, вначале, когда Борис упрашивал Иова на коленях не ездить в Углич, это насторожило патриарха. Только так мог просить-умолять человек, отягощённый грехом, но Иов вспомнил и другое, то, как правитель рассказывал ему угличскую былину-сказку о том случае, когда царевич Дмитрий рубил головы снежным ликам, как хладнокровно, совсем не по-младенчески изуверствовал над ними, отрубал головы, руки, ноги, как поносил фамилии государственных мужей и святителей церкви. Не есть ли это выражение следствия падучей болезни, когда человек алчет только крови? Чужой, своей — сие безразлично поражённому падучей болезнью, он — безумен.
Ведомы примеры сему. Так, второго января 1570 года Иван Грозный с сыном Иваном подошёл к Новгороду, окружил пригородные монастыри и согнал из них пятьсот чёрных монахов, дьяконов, соборных старцев. Связанных, их привели в Городище на правёж. Царь велел отречься им от своей земли. Они кричали под плетями: «Нет! Нет! И нет!» Иван Грозный впал в падучую и сам вместе с опричниками стал убивать священнослужителей. Убили всех.
Восьмого января царь Иван с сыном и с дружиной вступили в Новгород. Опричники схватили митрополита Пимена, привели к Грозному. Пимен просил для новгородцев пощады. Иван затрясся от гнева и закричал:
— Ты злочестивец, в руке своей держаша не крест животворящий, но вместо креста — оружие. И сам оружием хощаши уязвити царское сердце!
Митрополита тут же казнили. В припадке падучей, случившейся в тот же день, Иван Грозный повелел каждодневно убивать по тысяче новгородцев. Позже Иов встречался с новгородскими святителями, и один из них, протопоп Естафей, очевидец, рассказал Иову:
— И после сего открылся ужасный суд на Городище. Судил Иван и сын его Иван. Ежедень приводили к ним от 500 до 1000 новгородцев, били их, мучили, поджигали некоею составною мудростью: огненною, именуемой пожар. Потом, измученных и поджаренных, привязывали головою или ногами к саням, волокли
