Они уже почти поднялись до квартиры Кости, когда Юмалов вновь остановился, но на этот раз схватившись за голову и прислонившись к стене. У него закружилась голова. Было видно, что Полина крайне недовольна словами Марка и даже смотреть на него не хочет. Она едва сдерживалась, чтобы не наброситься на него с упрёками и аргументами против его позиции.
— Скажи мне… — переведя дыхание и зажмурив глаза от пульсирующей головной боли, заговорил юноша, — если бы ты узнала, что весь этот чёртов мир был создан каким-нибудь эгоистичным и жестоким существом, считающим его лишь своей игрой, что все люди вокруг тебя лишь куклы в его руках, не имеющие собственной воли, разума — ничего! И всё вокруг абсурдно, и всё вокруг бессмысленно, нет ничего настоящего, ничего праведного, ничего истинного или ценного. Что всё лишь жалкая подделка, созданная бездарем ради его нелепых целей… стала бы ты тогда так остро относиться к тому, что кто-то кого-то чуть не убил? Стала бы ты вести этот спор? Мне кажется, что нет, так что, пожалуйста, оставь меня, дай отдохнуть.
— Нет! Как вообще можно было бы поверить в подобную вещь? Это ненаучно, поэтому я бы скорее решила, что сошла с ума, и по собственной бы воле вернулась в психушку. Да и даже если бы так, я всё равно бы не поступилась своими принципами, Марк, без добра невозможно жить, как бы приторно и отвратительно это не звучало. Несчастье всегда сопутствует злу, а я же всего лишь хочу быть счастливой и видеть таких же людей вокруг себя. Я понимаю, что это едва ли возможно, но это не довод против того, чтобы не пытаться. И если я могу кому-то помочь, если могу кому-то не навредить, то…
— Но у меня такого выбора нет.
— Да нет же! — почти со слезами на глазах закричала Полина к большому удивлению Марка.
— Успокойтесь оба, — внезапно позади них объявился Костя Сотин. — К чему этот спор? Вы всё равно не поймёте друг друга. Кант говорил, что знание всегда исходит из опыта. И без опыта друг друга вы едва ли отыщете понимание, потому и смысла в споре нет.
— Тем не менее, Поль, тех парней надо было прикончить, — сказал Юмалов, — они лишь жалкие черви, не мерзко же тебе, что они остались живы?
— Господи! Да иди ты к чёрту! — закричала девушка, пнула Марка и, вся покраснев от гнева, развернулась и пошла на улицу.
Марк сначала было порвался идти за ней, но после подумал, что оно и не нужно. Не дожидаясь момента, когда Юмалов придёт в себя, Костя прошёл мимо него и стал доставать из кармана ключи.
— Ты идёшь или нет? У нас вроде как дела, — спокойным тоном произнёс он, как всегда нисколько не смущённый произошедшими событиями.
Ничто. Или же: "Я плакал, когда писал это"
5.
Марк с Костей вошли в квартиру. Там было спокойно и тихо, вся тьма бесследно исчезла. Увидев это, Юмалов едва заметно выдохнул, впрочем, поднимаясь наверх, он почему-то был уверен, что так и будет, а потому совсем не удивился. Они прошли в зал. Марк сел на всё тот же диван, а Сотин направился к кладовой.
— Я всё достал, что ты просил. Хотя пришлось постараться. Это было опасно.
— Тебя это беспокоит?
— Нисколько, — слегка удивлённо ответил Костя.
Скоро Сотин вернулся к Марку с невзрачным бежевым рюкзаком в руках. Толкнув к мальчику столик на колёсиках, Костя положил на него рюкзак, дабы Марк мог рассмотреть то, что лежало внутри.
— Слушай, я тут задумался, — заговорил спустя несколько минут Юмалов, все ещё роясь в рюкзаке, — ты ведь стоик, так?
— Да.
— Но ведь у них есть важные заморочки по поводу добродетелей и нравственности. Это ведь целое противоречие — помощь мне. Я не могу этого понять.
— Ты ошибаешься. Нравственность, конечно, важна, а справедливость — это одна из четырёх главных добродетелей, но разве мораль не должна быть глубоко личной вещью, созданной каждым человек самостоятельно? Несмотря на мою приверженность к стоицизму (я искренне считаю, что это действительно восхитительная философия, помогающая мне жить спокойной и счастливой жизнью), мне всё же кажется, что не существует универсальной морали. Каждый пишет её для себя сам. И то, что для одних несправедливо и ужасно, то для другого может быть единственной правдой. Что же касается меня, то тут всё сложно. Просто… то, что делаешь ты… это интересно. Это отвратительно, бесчеловечно. И в то же самое время максимально гуманно, если смотреть на вещи с твоей точки зрения. Не пойми меня неправильно, меня всё устраивает в мире, я считаю, что глупо быть недовольным — это лишь множит страдания, но всё равно желаю тебе помочь. Ха, ты смотришь на меня так, будто совсем не понимаешь. Скажу так: мы с тобой очень похожи на самом деле, и я помогаю тебе, как самому себе. Как-то так. О Зевс! Ну теперь у тебя вообще выражение лица, будто на сумасшедшего смотришь.
— Ладно, давай просто закроем эту тему, ты лучше скажи, сколько времени.
— Думаю, уже где-то девять. Поедем завтра ближе к обеду. Там уже всё готово. Видишь ту коробочку, похожую на старый телефон, в рюкзаке, да?
— Угу, та, что с серой кнопкой? Я так понимаю, что именно она… всё запустит?
— Именно. Но действует не дальше десяти метров, как ты и просил. Хотя это мне совсем не нравится.
— Так надо.
На ответ Марка Костя лишь покачал головой. Немного задумавшись, он повернулся к прикрытому шторкой окну и пошёл в его сторону. Встав перед ним, парень твёрдой рукой сдвинул штору в сторону, впуская в комнату яркие лучи уже заходящего за горизонт солнца. Свет ударил Юмалова по глазам, но тот не отвернулся, а лишь закрыл веки. С десяток секунд он сидел на месте, смотря закрытыми глазами в окно. За это время всё, что он видел, вместо чёрного цвета приобрело оранжевый. В этот момент Марк подумал: «Мир что… морковка?». Нелепая и неуместная мысль развеселила юношу. Он скупо засмеялся и вскоре уснул на том же самом диване. Костя скоро тоже пошёл в свою комнату и заснул. И если Марка всю ночь мучили чудовищные кошмары, из-за которых он впоследствии совсем перестанет спать, то Костя спал крепким и спокойным сном, несмотря на предстоящее завтра.
Уже ближе к рассвету Юмалов всё-таки сумел вырваться из кошмарных чертогов своих снов. Он вскочил с кровати насквозь мокрый, покрытый слезами. Ему даже не пришлось сдерживать крик, потому что все звуки напрочь застряли в области груди чуть ниже горла. Кругом стояла темнота, и она пугала его. Встав на ноги, Марк быстрым шагом направился в ванну. Там он включил свет, подошёл к ванне и дёрнул ручку крана вверх. Полилась вода. Все тело мальчика трясло, и эту дрожь никак не удавалось унять, что лишь раздражало Марка. Дожидаясь, пока вода хоть немного нальётся, он до боли стиснул края ванны, но страх, пережитый во сне, никак не отпускал его.
— За что мне всё это? — упав на колени, прошептал он в конце концов.
Вода поднялась на высоту лишь с пол-ладони, но Юмалов всё равно разделся и залез внутрь. Облокотившись спиной на ещё холодную керамическую поверхность, он прикрыл глаза.
— Нет, я больше не буду спать. Никогда. Больше нельзя, оно… что это?
Его взгляд пал на одно мгновение на руку. Марку показалось, что он увидел там что-то необычное. Подняв предплечье вверх, он посмотрел на него и замер. По его телу ударили мурашки. На тыльной стороне его предплечья, ближе к кисти, внезапно вырос большой, налитый гноем глаз. Он впадал глубоко вниз в руку и в то же время выступал вперёд. Это был, быть может, самый уродливый глаз из всех, что видел Марк. Неестественно дёргающийся и косящийся на Юмалова, он то и дело подёргивался, а иногда моргал складками кожи, напоминающими морщины.
В омерзении Марк несколько секунд смотрел на глаз. Затем он не выдержал и стал пытаться выдавить его. Большой палец его второй руки с силой вдавился в мутную поверхность, продавливая её. Скользкая субстанция не сразу поддавалась напору и, как желе, расползалась вокруг пальца, не желая лопаться. Марк стал всё усерднее давить и выцарапывать посторонний орган, пока он вдруг не лопнул. В этот миг из него полилась кровь, бесцветная и белая жидкость, оставляя на месте глаза лишь безобразную дырку и «кожицу» от глаза. И только юноша более-менее расслабился, как заметил, что на второй руке находился точно такой же глаз, только поселившийся уже на другой стороне предплечья — у самого запястья. Его Марк тоже выдавил.
