Надеялись от него желанных перемен. Вообще потолкавшись между
малороссиянами, Тяпкин понял, что народ не
благожелательствовал безусловно московской власти. Больше всех городов
малороссийских узнал Тяпкин Переяслав, и о переяславцах изрек такой
приговор: <в Переяславе нет ни одного доброго человека ни из
каких чинов, все бунтовщики и лазутчики великие, ни в одном
слове верить никому нельзя>. По его мнению, обратить на
истинный путь малороссиян в то время возможно было только
присылкою многочисленного великороссийского войска. <Если бы, -
замечал Тяпкин, - в Переяславе было ратных тысячи три, а мало
что две, так малороссияне стали бы тогда страшны (т. е.
осторожны) и верны, а то царских ратных людей очень мало, да и
те босы и голодны и бегут врознь, а переяславский воевода Алек-
сеей Чириков, - человек больной и беспечный. Буде ратных
людей в Переяслав не прибавят, а прежних не накормят и не оденут, то некому будет содержать такого многолюдного города, а между
тем во всей Малой России поднимается великий мятеж>.
Положение Переяслава, как близкого к заднепровской Украине
города, давало ему именно в те дни большое значение: переяславские жители, козаки и мещане, вели частые сношения с
правобережными, а с правого берега приходили в Переяслав гости, старавшиеся внушить жителям неудовольствие к своему
положению и надежды на Дорошенка. Недавно еще в Переяславе был
бунт, и многие, спасшись в то время от казни, теперь снова
составляли горючий материал для народного волнения. Небольшое
число царских ратных, не превышавшее трехсот, не могло скоро
забыть угрожавшей им беды от мятежников и со дня на день
ожидало новой тревоги; царские ратные сидели в замке, запершись от многих тысяч Козаков и черни, наполнявших Переяслав.
Что говорил Тяпкин о малороссиянах, поживши в Переяславе, 112
почти то же, вероятно, сказал бы он и после посещения другого
города. Сильно тревожил повсюду малороссиян слух, будто
Москва отдает ляхам Киев, а этот город имел для всех священное,, значение не только церковное, но и национальное, так что в то
время говорили: куда Киев, туда и весь малороссийский край! В
Переяславе Тяпкина беспрестанно осаждали вопросами: <отдадут
ли Киев ляхам?> Тяпкин знал хорошо, что по Андрусовскому
договору Киев оставлен под властью московского государя только
на короткое время, а по прошествии этого времени Россия
обязывалась возвратить его снова полякам; но Тяпкин тем не менее
уверял малороссиян, что Киев <вечными часы> будет
принадлежать великому государю. Мало чем менее отдачи Киева ляхам
тревожил малороссиян в эти дни другой слух: будто у царя с
королем состоялся уговор отбирать у Козаков принадлежавшие
костелам вещи, захваченные во время предшествовавших войн в
качестве военной добычи. Если б так случилось на самом деле, то пришлось бы отыскивать эти вещи в третьих и четвертых
руках; пошла бы ужасная путаница. Во всех отношениях
примирение в Андрусове было противно малороссиянам; они
чувствовали и видели, что их заветные надежды разбиваются в прах; Украина делается добычею двух государств, которые по своим
соображениям раздирают ее, делят между собою пополам, не
спрашивая, желает или не желает того украинский народ: ему, этому народу, не только не дают повода лелеять мысль о
державной самобытности своего отечества, но даже не дозволяют
считать себя отличным народом. Против такого отношения соседних
государств к Малороссии словом и делом вопил Дорошенко, и
через то любили его тогда малороссияне, и сохранил бы он такое
обаяние до конца, если б его связи с мусульманами не привели
к печальным последствиям, вооружившим против него народ. Но
тогда еще его сношения с Турциею и татарами не оказывались
явно губительными, и успех его казался несомненен в покушении
овладеть левою стороною Днепра.
Бруховецкий, напротив, со дня на день ощущал фальшивое
положение, в котором очутился, думая прислужиться Москве и
утвердить свою власть над малороссийским краем при московском
покровительстве. Малороссияне стали испытывать чуждое им
великороссийское управление. Мещане и посполитые должны были
вносить подымововные деньги с домов, подати с волов и лошадей, медовый доход с пчеловодства, с мельниц, оранды с виноторговли; эти поборы собирали новые люди и новыми способами; вся тягость
этих способов, давно беспокоившая народ великороссийский, теперь падала и на малороссиян. Обдирательства, взятки, грубое
обращение, чем отличались великороссийские-приказные люди, -
все это появлялось в Малороссии, конечно, с крайнею наглостью, 113
как в покоренной стране, а положение края было не таково, чтобы
сборы эти могли производиться, удобно, правильно и безобидно.
Не было в-Малороссии ни безопасности, ни спокойствия; беспрестанные татарские набеги опустошали страну; села и деревни
лишались внезапно цвета своих жителей, уводимых в плен: хозяева не успевали отстраиваться и поправляться, как подвергались
опять прежним набегам и разорениям: земледелец трудился и не
знал, кому достанутся плоды трудов его: при совершенном урожае, его поля вытаптывались татарскими конями, сожигался его двор, и он шатался, не зная, где преклонить голову, и если не успевал
убегать куда-нибудь, то умирал с голоду; край благодатнейший, который в прежние времена удивлял своим изобилием, приходил
в обнищание и запустение. Когда совершилась перепись - везде
требовали льгот, и, по соображениям, некоторые места тогда же
были изъяты от налогов. Так, в Нежине не брали податей с волов
и лошадей, ограничиваясь подымовным налогом. Со всех сторон
подавались челобитные о таких изъятиях, и вообще оказывалось, что царской казне мало приходилось пользы с малороссийского
края.
Но не одни воеводы и сборщики составляли тягость для по-
спольства: и козацкое начальство давало себя ему знать. У гетмана
были тогда полки, не имевшие определенного места; то были, например, <купы>, собравшиеся на правом берегу Днепра и
перешедшие на левый; между ними были не только малороссияне, но и чужеземцы-волохи, сербы, поляки, приходившие на службу
в гетманщину. Их располагали <на леже>, т. е. назначали такие
места, где поселяне обязаны были давать им помещение, конский
корм, шубы, рукавицы. В Батуринском уезде расположены были
тогда козаки Дмитрашки Райча (которого потом Бруховецкий
сделал переяславским полковником) с сотником Симашкою. Около
Полтавы стояло <на леже> до пяти тысяч Козаков, дожидавшихся
весны, чтоб идти в поход. Около Мена и Сосницы стоял полк
Могилевского; около Остра и Нежина козаки Полесского полка, приведенные Дециком. Такие козачьи <купы> переводились из
одного угла в другой и везде дозволяли себе разного рода произвол
и насилия над поспольством; в те времена всякий поступок
казался дозволителен, если не было вблизи силы, которая внушала
страх наказания. Народный ропот возрастал; все ненавидели, проклинали Бруховецкого со всем тем, что от него исходило. Мещане
и крестьяне тяготились воеводским управлением, от которого
прежде они, недовольные управлением козацким, ждали себе
облегчения; козаки не могли примириться с боярским саном гетмана
и дворянским достоинством старшин и видели в этом замысел
уничтожить козацкое равенство. Недовольно было и
малороссийское духовенство ожиданием московских перемен, склонялось к
114
митрополиту Иосифу Тукальскому, приятелю Дорошенки, и не
терпело Мефодия, московского подлипалу. Большую силу между
духовными имел тогда Иннокентий Гизель: игумены и братия всех
малороссийских монастырей уважали его и готовы были
поступать, как он скажет, а он был издавна в дружбе с Тукальским.
Тяпкин, указывая на него, как на сильного человека между
духовными, советовал московскому правительству <обвеселять> пе-
черского архимандрита царскою милостивою грамотою.
XII
Бруховецкий ищет средств самосохранения от
народной ненависти. - Его сношения с Дорошенком
и Тукальским. - Рада у Бруховецкого в Гадяче. -
Мысль о подданстве Турции. - Рада в Чигирине у
Дорошенка. - Посланцы Бруховецкого на этой
раде. - Епископ Мефодий недоволен Москвою. -
Иннокентий Гизель у Мефодия. - Примирение
