дяч; они сидели там несколько времени в оковах, а потом
отправлены в лубенский Мгарский монастырь. Стародубского
воеводу Волконского козаки убили. Воеводы миргородский и
полтавский сначала думали было держаться, но скоро увидели
невозможность устоять против восставшего народа и сдались. Их
впоследствии отвезли в Чигирин к Дорошенку. Черниговскому
воеводе Андрею Толстому предлагал черниговский полковник Са-
мойлович последовать примеру других воевод: <гетман уже
отступил от Москвы и вошел в союз с Дорошенком, так
великороссийским воеводам и ратным царским людям нечего
делать в Малороссии>, писал Самойлович. Толстой не послушался’
его, приказал выжечь в Чернигове большой город, или <мисто>, заперся в малом городе, или замке и решился защищаться до
последней крайности. И Бруховецкий писал к нему, советуя по-
1 Харьковск. губ. Лебед. уезда, при р. Пеле.
124
кинуть замок с пушками, и всяким оружием и уходить в свою
сторону, в противном случае грозил сам лично двинуться к
Чернигову. Толстой ни на что не склонялся и удерживался до конца: в период возмущения в одном Чернигове воевода не был изгнан, как то сделалось в других городах.
В Москве чрез отписки Шереметева знали о беспорядках в
Малороссии еще прежде, чем гетман расправился в Гадяче с
Огаревым и его ратными людьми.
В Москве думали сначала, что причиною волнения - страх, чтобы, в силу мирного договора с Польшею, не отдали Киева
Польше и не воротили ей чегонибудь еще другого в Малороссии.
Незнание, на чем подлинно состоялся договор Москвы с
Польшею, давало народному воображению возможность создавать себе
страшные призраки, и, соображая это,, московское правительство
хотело отправить особого посланца, чтоб он прочитал договорные
статьи на большом съезде. Но скоро затем в Москве стало
ведомо, что народ волнуется но поводу воевод и сбора налогов
в царскую казну. Теперь составлена была к гетману грамота, в
которой правительство предоставляло полковникам, бурмистрам
и войтам собирать о народа все, что следовать будет на
содержание ратных людей, а воеводам сборщиков от себя уже не
рассылать. В грамоте делалось замечание, что если бы от всего
малороссийского народа было подано челобитье об освобождении
от воеводских властей, то оно было бы милостиво принято. 18-го
февраля, когда в Москве узнали о том, что за десять дней перед
тем произошло в Гадяче, последовала царская грамота к
епископу Мефодию, и в этой грамоте уже писалось, что Бруховец-
кий не только отступил от подданства царю, но и от
христианской веры и пролил кровь тех ратных людей, которые его
оберегали, что эта кровь <ему, как второму Иуде, рассадит
утробу>. В Москве писали тогда к Мефодию, еще не зная, что
Мефодий с Бруховецким одного поля ягода: этому Мефодию
поверялось всякими способами отклонять народ от козней <ша-
тостных людей, замышлявших запровядить народ
малороссийский в бусурманскую неволю>.
В то самое время прибыл в Москву польский посол рассуждать
о союзе двух христианских держав, Польши и России, против
неверных. Этот посол был Бениовский, столь известный своим
коварством в прежних сношениях Польши с Малороссией при
Выговском. Доверчивость к прочности такого союза Польши с Рос-
сиею была тогда в Москве так велика, что в царской грамоте
Мефодию говорилось как бы о несомненном деле, что, в силу
заступления московского царя, с польской стороны уже не будет
более насилия в вере украинцам, лишь бы они отстали от <бу-
сурманской прелести>.
125
Бруховецкий, разорвавши с Москвою, рассылал не только по
малороссийким городам гетманского управления, но и в
слободские полки воззвания, возбуждавшие вражду к москалям.
<Польские и московские послы, - говорил в своих воззваниях
гетман, - заключили между двумя державами мир на том, чтобы
с обеих сторон, как с московской, так и с польской, разорить
нашу милую Украину и опустошить ее в конец, истребивши в
ней всех жителей, и старых, и малых. Узнавши о таком замысле, мы всетаки не захотели выгонять от себя москалей саблею, но
думали без кровопролития проводить их в целости до московского
рубежа; однако, они, москали, сей час выявили скрытую в себе
злобу к нашему народу, не пошли по указанной им дороге, а
бросились с оружием на христиан-, народ, защищая себя, стал
бить их - и так постигла их та участь, какой они желали нам: мало их живых от нас ушло>. Всех увещевал Бруховецкий
выгонять от себя москалей, где только они есть, и, вместе с тем, укорял жителей некоторых городов и сел за то, что они завели у
себя междоусобия: кто на кого прежде злобствовал, тот увидал
теперь удобное время вылить свою злобу; гетман уговаривал всех
забыть всякую недружбу к своей братии и обратиться против
зломыслящих москалей.
Гетман не ограничился даже одним народом малороссийского
происхождения, а затевал привлечь к своим замыслам и донских
Козаков, вероятно, уже слыша о возникавших на Дону волнениях, из которых вскоре сложился разинский бунт. Донцы хотя в
большинстве были по происхождению великоруссы, но их связывало
с Малороссией то, что они были козаки и потому не терпели над
собою тяготения царских властей. На этом-то основании
обратился и к ним Бруховецкий, расточая самую бесстыдную ложь. Так, в своем воззвании к донцам он извещал, будто москали заслали
своего верховного пастыря патриарха Никона в заточение за то, что удерживал их от латинской ереси, что москали сами приняли
унию и позволили в церквах своих служить ксендзам, что Москва
стала уже писать не русским, а латинским письмом.
Между тем Бруховецкий работал для своих замыслов и в
другой стороне. 2 апреля Гамалея прибыл в Адрианополь и
представился султану с своими товарищами. Турецкие власти приняли
новых подданных радушно и милостиво. Послам Бруховецкого
сказали: <по своему неизреченному милосердию, султан
принимает всех прибегающих к его императорскому порогу и охраняет
под крылами своей обороны от всяких оскорблений. Все прежде
добровольно поступавшие в подданство оттоманской державе не
видели от нее никакой несправедливости. Наша великолепная
держава как изначала была могущественнейшею в свете и
непобедимою, такою остается поныне и, при помощи высочайшего Бога, 126
пребудет такою до страшного судного дня>. Каймакан великого
визиря тотчас же известил польского канцлера, что народ козац-
кий поступил под защиту цесарского могущества, но цесарь
принял его не иначе, как воспретивши козакам делать нападения на
Польшу, с которою недавно Турция заключила вечный мир. Так
как левобережная Украина поступала в подданство Турции из-под
московской, а не из-под польской власти, то ее принятие не
должно было ни в каком случае казаться полякам нарушением
мирного договора.
В мае султан снарядил -в Украину двух чау шов: один
назначался собственно к Дорошенку, другой к левобережному гетману.
Посылаемый к Бруховецкому имел от султана полномочие
заключить с гетманом договор, по которому гетман со всем Войском
Запорожским и со всею левобережною Украиною отдавался
турецкому падишаху в подданство.
Вскоре затем хан крымский присылал к Бруховецкому своего
агу с уверением, что явится на помощь гетману татарская орда.
Но Бруховецкий не мог уже никакою ложью потушить в
народе разгоревшуюся к себе ненависть. Малороссияне, недовольные
введением воевод и сборами с народа, производимыми через лиц
великорусского происхождения, не могли забыть, что эту новизну
ввел в их отечестве не кто другой, как Бруховецкий. Притом сам
гетман был зверски жесток. Летописцы в пример его жестокости
указывают, между прочим, что незадолго до своей измены
приказал он всенародно сжечь живьем полковницу Гострую, по
выражению летописца, <за малую вину>. Ненавидели Бруховецкого
‘старшины и полковники, хотя и были соучастниками его
отступления от Москвы. Они (неизвестно - кто именно и через кого) послали тайно к Дорошенку, просили его прибыть на левую
сторону Днепра и принять гетманскую власть вместо Бруховецкого.
Дорошенко прежде письменно уверял Шереметева, что хотя у него
много войска козацкого и татарского, но он никуда не двинет его
