Рита очнулась.
– …что она отомстила своему мужу. Да и не только ему, но и двум его приятелям – так сказать, за себя и за своих подружек. Но тут выяснилось, что она беременна от Алекса. Она не выдержала всего этого. У нее оставался еще один кусок от колготок. Господи, прости меня! – И Юля перекрестилась.
«Да нет на тебе креста, – подумала Рита, морщась, словно увидела жабу. – Нет и никогда не было. Ты наблюдала за тем, как сходит с ума на твоих глазах твоя подруга, и палец о палец не ударила, чтобы ей помочь, образумить, найти какие-то доводы и убедить ее не совершать эти преступления».
– А ей не было страшно? Ведь она удушила собственными руками всех троих.
– Думаю – было. Но она продолжала делать это. Да, конечно, я тоже виновата. Но вы обещали мне… Я же все откровенно рассказала!
Юля думала в этот момент только о себе, о том, как бы у Риты не кончилось терпение и она не рассказала всю правду Марку. Она так и продолжала воспринимать себя как стороннего наблюдателя, а не как соучастницу.
– …чтобы с Костей ничего не случилось, чтобы на него не подумали, – продолжала Юля.
– Он уже сознался, пришел и все рассказал, но я ему не поверила, – пожала плечами Рита, которой наскучил весь этот разговор. – Скажите, Юлия, а если бы убили вашу дочь? Вы не подумали об этом? И как бы вы тогда рассуждали?
Пришел Марк, принес клубнику. Он выглядел таким счастливым, что Рита подумала: как же это хорошо, что у него сохранилась еще способность, работая в прокуратуре и каждый день сталкиваясь с преступниками, радоваться жизни, улыбаться.
– Марк, ты такой хороший! А я пирог испекла. Лена не звонила? Они не задержатся?
– Нет, они придут вовремя. Больше того, она собирается заплатить тебе за те натюрморты – с незабудкой и дыней. Ты не представляешь, как она изменилась! Она счастлива, и я ужасно рад за нее.
– Я тоже рада. А что у нее с дочерью?
– Да ничего хорошего. Вероятно, Инна, болезненно пережившая разрыв со своим парнем, тоже ударилась в депрессию. В точности повторяя поведение матери. Но сейчас в их доме, насколько я понял, такая дружелюбная обстановка, и это во многом, кстати, зависит от присутствия Гурьева, что девушка скоро должна поправиться, вернуться к нормальной жизни. К тому же ее навещает Гоша. Я же его пока еще не посадил!
Она поняла, что речь идет о сыне Бориса Анджана, эксперта – о том самом Гоше, который выкрал «на время» пресловутый чулок со следами эпителия Ирины Овсянниковой, подменив его похожей «ногой» от колготок.
– Да уж, чего только в жизни не бывает.
– А я думаю, что все логично и правильно. Тебе сколько луковиц очистить?
– Пять.
– Так вот. Если парень ради нее решился на такое, мягко говоря, преступление, значит, он неравнодушен к Инне, понимаешь?
– Надеюсь, ты не завел на него уголовное дело?
– Не завел, из-за Бориса.
В дверь позвонили, и вскоре в кухню вбежала, вся в розовом, в пышных юбках, истосковавшаяся по маме Фабиола.
– Мама! – Она зарылась лицом в складки Ритиной юбки и от счастья заплакала.
– Ну-ну, Фабиолочка, ты что? Успокойся.
– Она так по тебе соскучилась, – с ноткой укора в голосе сказала вошедшая следом за внучкой Ксения Илларионовна. Бабушка была тоже одета празднично, по-летнему в светлом, на голове – соломенная шляпка. Рита поцеловала дочку, маму.
– Да уж. Что-то мы с Марком заработались, закружились, – попыталась она оправдаться перед матерью, но сразу же поняла, что ничего из этого не выйдет и что нет им прощения. Увлеченные поисками убийцы, они и не заметили, как пролетела неделя и они так и не выбрались в Пристанное.
– А у нас вот что! – Фабиола сбегала в прихожую и принесла оттуда небольшое ведерко, прикрытое сверху марлей. Рите показалось, что марля пропиталась кровью.
– Это наша клубника! – сказала, сияя радостью, Фабиола. Она ни на шаг не отходила от Риты.
– Ты не представляешь, как твоя дочь любит землю! – сказала Ксения Илларионовна, разгружая сумки. – Ей, конечно, трудно ухаживать за клубникой, но она так мне помогала! И пирожки печь тоже – лепила их. Даже новую начинку придумала, из яблок с клубникой. Говорит: маме с папой понравится. Она очень соскучилась. Нельзя, товарищи родители, так надолго оставлять дочку без присмотра! Вот, это укроп, петрушка. Икра баклажанная, с зимы осталась.
– У нас дело одно было… его требовалось закончить, – виноватым голосом сказала Рита. – Может, слышала? Три молодые женщины были задушены.
– Да слышала, конечно. Рита, я все понимаю, конечно, преступников надо ловить, кто спорит? Но я-то полагала, что ты оставила мне Фабиолу, чтобы заниматься своими делами. Когда ты последний раз бралась за кисть?
– О, господи, мама! Я совсем забыла. У меня же был заказ.
– Какой еще заказ?
Разговаривая, женщины накрывали на стол, Марк помогал им, а Фабиола продолжала держаться за Ритину юбку, словно боялась, что мама куда-нибудь уйдет.
– Мне заказали портрет. В сущности, он готов. Пойдем, я тебе покажу. Фабиола, дочка, побудь с папой, помоги ему разложить салфетки, хорошо?
В мастерской Рита открыла два окна, впустив свежий воздух. Ксения Илларионовна остановилась перед портретом Кости.
– Подожди, я что-то не поняла. Это что – копия?
– Почему копия? Я писала портрет молодого человека, Кости Беленкова. Правда, красивый мальчик?
– Но это же не современное лицо. Мальчик как будто из другой эпохи. Посмотри, какой у него взгляд. А одежда? Где ты взяла этот роскошный берет, камзол? Я просто потрясена, Рита! Уверена, что тебе не надо отдавать этот портрет, оставь его себе. Эта работа – твоя огромная удача. Я не знала, что моя дочь так владеет искусством портрета.
– Ма, все это дежурные слова. Вот если бы ты увидела его.
И тут послышались какие-то голоса сверху, затем по лестнице стал кто-то спускаться (Корсакова, подумала Рита), и, к ее величайшему удивлению, в мастерской появился Костя. Конечно, он выглядел не как всегда – бледный, в черном костюме с черной рубашкой, в руках – букет белых роз. Молодой джентльмен пришел на свидание.
– Костя, – немного растерялась Рита, ожидавшая сегодня увидеть кого угодно, но только не повергнутого в траур Костю. – Рада тебя видеть. А это моя мама, познакомься – Ксения Илларионовна. – Она подумала: хорошо еще, что она не успела больше ничего рассказать матери. Вот был бы ужас, если бы Костя услышал, как она рассказывает историю тройного убийства!
– Очень приятно. Константин, – представился Костя. – Это ничего, что я без приглашения? Вообще-то я пришел за портретом. Хотел поблагодарить и расплатиться.
– Но он же не совсем готов. Я должна покрыть работу специальным составом.
– Я хочу забрать его, – каким-то странным голосом сказал Костя. – Пожалуйста.
– Костя? Так вот с кого написан этот чудесный портрет! – воскликнула ничего не подозревающая Ксения Илларионовна. – Сходство просто потрясающее. Рита, я горжусь тобой. Вы знаете, молодой человек, а ведь я только что просила ее оставить портрет себе. Роскошный портрет, словно это – работа какого-нибудь старинного мастера.
– О, боже, я совсем растерялся. Это вам, Рита, – Костя протянул ей букет роз. – Я очень рад, что познакомился с вами, Ксения Илларионовна. Думаю, мы видимся не последний раз. А это деньги.
Он достал из кармана пиджака пакет и протянул Рите.
– Здесь оговоренная сумма. Я могу забрать портрет прямо сейчас?
– Но он даже не просох. Костя, в чем дело?
– Хорошо, вы поговорите, а я поднимусь, посмотрю, как там дела. – Ксения Илларионовна деликатно удалилась.
Костя подошел к Рите и положил голову на ее плечо. Она обняла его и сразу же почувствовала теплые слезы. Он плакал, как мальчик, только что потерявший свою маму.
– Я очень боялся, что вы выставите меня вон. Я хотел, я старался все представить так, словно это я во всем виноват! Но она решила по-своему. Пусть все думают о ней, что она слабая, не сумела выстоять в этой жизни, но я-то знаю, как трудно далось ей это решение. Мама слишком любила жизнь, чтобы после всего, что она натворила, остаться на этом свете. Конечно, она была больна. Здоровая женщина не стала бы так реагировать на измены мужа. Они ведь случаются на каждом шагу. Я пытался ей это объяснить.
– Костя, когда ты догадался?
– Когда произошло первое убийство. Она приехала поздно, глаза – как у мертвой. Ничего не выражали. На каблуках налипла грязь. Я вышел, посмотрел ее машину, открыл багажник и увидел расстеленное детское одеяльце. На нем – длинный волос. Еще – сломанный ноготь. Это был сломанный ноготь моей матери, я знал цвет ее лака. У нее своя маникюрша. Она рисует ей на ногтях цветы. Потом по телевизору был репортаж об убийстве, – он говорил, глотая слова.
– Но невозможно же предположить, что было совершено убийство, лишь по детскому одеяльцу в багажнике и сломанному ногтю?
– Хорошо, я скажу. Однажды я неожиданно вошел к ней в спальню, не знал, что она дома, и увидел, как она душит подушку. У нас есть подушка, диванная, большая, в форме черепахи. Так вот. Она расположила эту подушку на стуле таким образом, словно там сидит человек. Не знаю, как объяснить. Как кукла, муляж. Она подошла сзади и накинула чулок на шею черепахе. Я тогда понял, что она репетировала. Да и много чего было, разных деталей. Я знал, что плохо будет Ольге. Мне так было жалко мать, что я готов был с самого начала взять все на себя! Но она не позволила бы. Да и доказательств того, что это сделала она, у нее было предостаточно. Я знал, что на экспертизу взяли эти пресловутые посылки. И хотя моя мать была в перчатках, не могла она все устроить настолько аккуратно, чтобы не оставить ни одного отпечатка пальцев.
