– Так работал или не работал? – уточнила Людочка…
– Вообще-то практически не работал. Он пришел, написал заявление… Мне срочно нужен был лаборант, и я разрешил ему выйти на работу буквально в тот же день, с тем чтобы он позднее принес вам трудовую книжку и его прием оформили приказом. Но потом начались какие-то недоразумения, и до приказа дело так и не дошло. Так вот, я хотел бы найти его координаты…
Профессор Зайончковский решил пока никого не посвящать в темную историю с флюосцином, особенно это касалось грозного начальника отдела кадров: кроме неприятностей, от Тархуна никто ничего не ждал.
– Как его фамилия? – деловито осведомилась Людочка, защелкав пальцами по клавишам компьютера.
– Рузаев, – ответил профессор.
Людочка уставилась на экран и огорченно протянула:
– Ой, а у меня такой фамилии нет… Ну да, я вспомнила: он так и не пришел, приказа не было, я и стерла первичную запись…
– И что, ничего теперь не найти? – сокрушенно вздохнул Раймонд Генрихович.
– Похоже, что не найти. Он же уволился. То есть не уволился, раз на работу не поступал. И чтобы не загромождать отчетность, я и стерла его данные. Раз не было приказа о зачислении, то не было приказа об увольнении.
– То есть, по-вашему, получается, этого человека вообще не было у меня в лаборатории? – заволновался Раймонд Генрихович.
– Если я буду всех посторонних в компьютер заносить, то никакой памяти не хватит! – сурово отрезала Людочка.
«Черт знает что!» – подумал профессор, но сделал несколько полных вдохов, успокоился и решил, что обратится за помощью к Марии Потаповне, придумав для этой цели какую-нибудь безобидную историю.
Однако, когда он, привычно ругаясь на свалку, добрел до собственной лаборатории, оказалось, рабочий день закончился и все сотрудники, а с ними и Мария Потаповна, разбрелись по домам.
Мария Потаповна пригубила чай и поморщилась: опять подсунули подделку, хотя вроде бы «Липтон». Цвет еще приличный, а вкус как будто веник в чашке прополоскали. Нет, нужно за чаем ходить на оптовый рынок, там и дешевле, и меньше подделок, чем в супермаркете… Но времени жалко, да и тяжело ходить в такую даль, годы дают о себе знать…
Не слишком расстроившись из-за плохого чая, Мария Потаповна отставила чашку и включила свою любимую телепередачу. На экране обаятельный ведущий допытывался у медлительного толстого дядечки, где, по его мнению, похоронен Шекспир – в Гонолулу, в Гонконге или в Гомеле, – но в этот волнующий момент задребезжал дверной звонок.
Потирая поясницу, Мария Потаповна встала с дивана и пошла к дверям. Разглядев в глазок своего гостя, она обрадовалась и загремела замками.
– Ну, слава богу! Зашел, навестил, а то совсем уже забыл старуху! Садись, выпей со мной чаю! Чай, правда, не слишком хороший – опять подделка попалась, хоть и написано на коробке «Липтон», да ему до настоящего «Липтона» ох как далеко… Ну да ничего, пить можно. Тебе сахар положить? Сколько ложек? Хорошо, хорошо, клади сам, я помню, ты не любишь, когда за тобой ухаживают, да мне-то приятно… Подожди-ка. У меня здесь было хорошее печенье.
Мария Потаповна повернулась спиной к гостю, открыла дверцу буфета, и вдруг резкая боль пронзила ее горло. Она почувствовала только боль и удивление. Ей хотелось спросить: за что? Ведь, кажется, она всегда делала только хорошее… Но перехватившая горло петля из тонкой стальной проволоки не давала ей не только говорить, но и дышать. В глазах у Марии Потаповны потемнело, и она, тяжело хрипя, повалилась на пол. Последней мыслью в ее жизни была мысль о человеческой неблагодарности.
С утра в лаборатории инсектицидов все были крайне удивлены: первый раз за все годы Мария Потаповна не появилась на рабочем месте ровно в девять ноль-ноль. Это было невероятно.
Когда она не пришла и в десять часов, сотрудники всерьез заволновались.
– Может быть, она заболела? – предположила практикантка Лизавета.
Все посмотрели на нее снисходительно: практикантка, что с нее возьмешь. Старые сотрудники лаборатории знали: Мария Потаповна ни разу в жизни не брала больничного. Как ей это удавалось, никто не знал. Но факт оставался фактом.
Когда Мария Потаповна не пришла и к одиннадцати, профессор Зайончковский решительно произнес:
– Наверное, с ней произошло что-то серьезное.
Он набрал номер домашнего телефона, но гудки раздавались один за другим, а трубку никто не снимал.
Раймонд Генрихович с утра чувствовал себя не в своей тарелке. Вместо привычной бессонницы его мучили кошмары всю ночь. Проклятый флюосцин не выходил из головы. Поэтому странное исчезновение Марии Потаповны его очень взволновало.
Лабораторные дамы посовещались и откопали телефон единственной родственницы Марии Потаповны – ее племянницы. Позвонили, и, к счастью, молодая женщина оказалась дома – она не работала, сидела с грудным ребенком. Она очень встревожилась создавшимся положением и сказала, что поручит младенца свекрови, а сама если в ближайший час не дозвонится до тети, то быстренько смотается к ней домой. Человек пожилой, мало ли что могло случиться, а ключи от теткиной квартиры у нее есть.
Через полтора часа, когда племянница с соседкой открыли дверь квартиры Марии Потаповны, они увидели, что остывшее тело старейшей сотрудницы Института растениеводства валяется в кухне на полу посреди рассыпанного печенья. Глаза трупа были выпучены, язык вывалился, а в шею врезалась тонкая металлическая проволока.
Вид трупа был так ужасен, что соседка свалилась в обморок, а ребенок племянницы с этого дня перешел на искусственное вскармливание, потому что у его мамы молоко пропало начисто. Но она не потеряла головы, а, прежде чем привести в чувство соседку, позвонила своему мужу, в «Скорую», в полицию и на работу Марии Потаповны. Выполнив все формальности, она плеснула на соседку водой и, пока та приходила в себя, быстро проверила укромное место, где тетя держала деньги, документы и немногочисленные золотые вещи. Все было на месте.
Молодая женщина выволокла на лестницу вконец расклеившуюся соседку, после чего осталась ждать полицию там же, на площадке, – находиться в квартире не было сил.
Только благодаря ее оперативности сотрудники узнали о смерти Марии Потаповны так рано. Раймонд Генрихович, никому ничего не говоря, заперся в своем кабинете и глубоко задумался. Дело принимало совершенно ужасный оборот. Нетрудно было догадаться, что смерть Марии Потаповны связана с проклятым флюосцином. Он позвонил Виктории, но не дозвонился: той не было на месте.
«Нужно идти в полицию, – наконец решился он, – иначе это дело никогда не раскроют. Спишут все на случайного грабителя. Хотя, кажется, ничего не пропало. Тогда приплетут маньяка какого-нибудь. Нет, нужно идти в полицию».
Он встал, оделся тут же в кабинете, проверил паспорт в кармане пиджака, запер в верхний ящик стола некоторые бумаги и направился было к двери, но его остановил телефонный звонок.
– Раймонд Генрихович! – послышался в трубке взволнованный Людочкин голос. – Зайдите срочно в отдел кадров!
«Ну вот, очевидно, полиция сама меня нашла, – подумал профессор Зайончковский, – на ловца, как говорится, и зверь бежит. В отдел кадров вызывают, чтобы не искать меня по всей территории и перед сотрудниками не позорить. Что ж, напортачил, так надо отвечать». – И старик решительно зашагал к домику отдела кадров, обходя помойку и привычно вздыхая, когда слишком резкие шаги отдавались в пояснице.
В кабинете его ждал один только начальник Тархун. Он сидел под портретом вождя, по-совиному уставившись на дверь, и неодобрительно наблюдал за вошедшим профессором.
– Чем это вы вчера интересовались? – не отвечая на приветствие, произнес он.
Раймонд Генрихович, как и все сотрудники Института растениеводства, хорошо знал, что Тархун путает в разговоре местоимения и падежи. Причем делает это совершенно сознательно: он считал, что слова его от этого кажутся весомее и сильнее действуют на собеседника.
– Хотел узнать координаты одного сотрудника, что у меня недолгое время назад работал. Но поскольку он уволился без приказа, то следов никаких не найти, – развел руками профессор.
Никакой полиции в кабинете начальника отдела кадров не наблюдалось, и Раймонд Генрихович не знал, радоваться ему по этому поводу или огорчаться.
– Это в компьютере у нее не найти, – подал из угла голос Тархун, – а у Тархуна в делах никто не забыт и ничто не забыто. У Тархуна, если кто попал в поле зрения, так уж это навсегда.
Вилен Иванович любил говорить о самом себе в третьем лице. Старый кадровик встал из-за стола, обменялся дружеским взглядом с вождем мирового пролетариата и подошел к огромному стеллажу с бесконечными рядами картонных папок. Любовно погладив картонные корешки, как кавалерист оглаживает круп верного коня, Тархун с отеческой нежностью произнес:
