Историк: А можно прочесть то место, где Сталин говорит, как русские (великороссы то есть) смотрят лично на него?..
Шейх: Да, у меня это тоже подчеркнуто. «Оттого что ум труднее скрыть, чем камень за пазухой, я и считаю опущенный среди беседы взор красноречивой уликой запретной надежды, следовательно, полуизмены… Но эти с детским бесстрашием смотрят мне прямо в лицо, а в сущности сквозь меня, примериваясь к поре, когда меня не станет. Иной же с ухмылкой преданности совсем откровенно запоминает меня впрок, чтоб потом изобразить похлеще…»
Физик: Не совсем понятно из этого, обрусел ли сам Сталин, или же русские так и остались для него загадкой?
Шейх: Одно другого не исключает. Я вообще думаю, что иноземная примесь в правителях России — это историческая закономерность. Нужна какая-то нечеловеческая сила, чтобы русские объективировали сами себя. Поэтому в лице правителя, своего, кремлевского, но немножко иноземца, России легче решить эту задачу — подойти к самой себе со стороны, выявить в себе невиданную ранее оформленность, непривычно строгую меру, выковать новую грань русского национального характера…
Философ: Вы хорошо знаете Россию, и наверное сами, как Сталин, себя называете русским?..
Шейх: За границей я чувствую себя русским, а здесь — немножко иностранцем, совсем чуть-чуть, примерно как Сталин. (Шейх улыбнулся.)
Историк: Давайте поговорим о Сталине. Сегодня его имя вновь поднимают на щит и даже более серьезно, чем после ухода Хрущева или при Андропове. В общем ощущается веяние нео-сталинизма… Как думаете, с чем это связано?
Философ: Возникла потребность в личности, которая соединяла бы практику и мысль… Нуждаются в большой личности не как частной индивидуальности, но как общественном достоянии…
Историк: Но ведь именно такая потребность и порождает «культ личности»…
Философ: Собственно, культ личности Сталина — это и есть сталинизм, но сталинизм еще при жизни вождя. Символ личности, венчающей государственное целое, востребован прямо сейчас и здесь, происходит встреча мифа и реальности, их переход друг в друга. Потерявшая самодержавие страна компенсировала эту утрату, преумножив компенсацию через обоготворение пост-монарха.
Физик: Насколько я понимаю, такое происходило и во Франции после крушения монархии (Бонапарт), и в Германии после падения Вильгельма (Гитлер)…
Физик: Непонятно, откуда такая любовь к России? У большевика, революционера, наконец, грузина… Шейх: Россия умеет приковать к себе иноземца, заставить его полюбить себя. Вы чистокровный русский и, как это часто бывает у вас, недооцениваете Россию…
Философ: Совершенно верно. Такая компенсация обязательно происходит. Но она ограничена и очерчена несколькими десятилетиями…
Историк: Но вот в Англии реставрация носила буквальный характер и, строго говоря, продолжается до сих пор. Кстати, на место казненного короля новый король пришел уже через 11 лет…
Шейх: Я думаю, что в беседах о «возвращении» Сталина современные русские выражают предчувствие и ожидание имперского вождя. Но Сталин создал все-таки квази-империю, а сегодня разрешить кризис России смогла бы только империя подлинная, то есть со священным в себе измерением. Я давно отстаиваю мысль, что в нынешних условиях российская держава может состояться только в опоре на стратегический союз с исламом.
Философ: Вы имеете в виду эсхатологическую перспективу?
Шейх: Да.
Физик: Но грозит ли теперешний сталинизм вылиться во что-то серьезное? Или это нечто вроде ностальгии?
Шейх: На этот вопрос можно ответить, только если постигать само явление — Сталин и его «образ», его «отражение». В конце концов, «Пирамида» Леонова — это все-таки роман. Но как реально соотносились русские и Сталин при его жизни? На мой взгляд, Сталин строил свое превосходство на могуществе, а не наоборот. Он был загипнотизирован Россией и хотя пришел к власти вслед за Лениным и старыми большевиками, которые сами стремились быть гипнотизерами страны и тем самым навязывали ей свое коммунарское сожительство — по существу он хотел только одного: воспроизвести сильные черты России, помочь русским стать собою. Не в смысле повторения задов, а в смысле нового расцвета… Чтобы и державу сохранить, и себя не потерять…
Физик: Непонятно, откуда такая любовь к России? У большевика, революционера, наконец, грузина… Мне кажется, ваши мысли не соответствуют действительности. Это какие-то мифы. История вынесла Сталину другой суд…
Шейх: Россия умеет приковать к себе иноземца, заставить его полюбить себя. Вы чистокровный русский и, как это часто бывает у вас, недооцениваете Россию…
Философ: Я думаю, что мифологичны как раз рассуждения о «суде истории». Кто кого здесь, собственно, судит? Почему история судит только ушедших, «отсутствующих», да и история ли это тогда? Ведь она (история) соприкасалась с ними и при их жизни, вступала с ними в непосредственный контакт, но тогда она не только не судила их, но была завораживаема ими. Выходит, история «берет» только долготою лет и пользуется тем, что человеческие существа смертны и подвержены старению. Нет, судят всякий раз историки и публицисты, эта нескончаемая вереница многословных присяжных заседателей, и суд продолжается бесконечно. Судия же находится слишком высоко и далеко, за пределами истории, собственно. Кассация и обжалования решений никогда не кончатся. Что скажете, профессор?
Историк: Труд историка состоит в накоплении данных. А когда накопление сведений перестает быть фактором № 1, здесь вступают в силу сложнейшие комплексы мышления — интерпретация историком с этого момента зависит уже не от восприятия им интерпретируемых фактов, а от восприятия реальности вообще (т. е. реальности не сугубо исторической). Поэтому волна нео-сталинизма сегодня связана с запросами дня, с попыткой вызвать в народе какие-то задремавшие в нем силы, пробудить подземные токи…
Физик: А Вы, профессор, не разделяете тех взглядов на Сталина, которые были так распространены в перестройку?
Историк: Что Вы имеете в виду?
Философ: Он имеет в виду образ «Сосо Джугашвили» — сухорукого и рябого садиста, патология которого носила ярко выраженный паранойяльный характер. И, трясясь за свою власть, дурковатый деспот изводил миллионы порядочных людей, в том числе тех, которых никогда не видел и никогда бы не увидел…
Физик: Ну зачем Вы так? Я полагаю, что подозрения в болезненности психики Сталина не столь уж необоснованны…
Шейх: Мои близкие тоже были репрессированы… Это не мешает мне сознавать, что Сталин был человеком здравого ума… Достаточно сравнить его с другими правителями — и судить по плодам созидательной организации государства. Обвиняющие Сталина в патологии, должно быть, переносят на него собственные слабости. Они, мягко говоря, сами с собой не в ладу. И пишут о Сталине исходя из чувств какой-то мести — за пострадавших родственников, или за себя лично, или за какие-то дорогие им иллюзии, которые были попраны советской властью. Да, эта власть гнала религию, и не мне, правоверному мусульманину, оправдывать ее… Однако же, нужно различать, где реальность, а где то, что мы выливаем на эту реальность из своего бессознательного… И нужно понимать, что в любом миропорядке есть свои темные и светлые черты и не смешивать одно с другим.
Историк (Физику): Я все-таки отвечу Вам на ваш вопрос… Видите ли, нет оснований полагать, что перестройка расставила все точки над i в отношении 30-х или 40-х годов. Давайте проанализируем, как вообще относились к «кремлевскому горцу» — и мы увидим с десяток непохожих подходов, в каждом из которых есть какая-то правда…
Во-первых, это точка зрения Троцкого, главного врага и конкурента, в которой был обобщен опыт многих других партийных оппозиционеров. Во-вторых, точка зрения Бухарина («правый уклон», в отличие от Троцкого, хотя в критике сталинского «русофильства» правые и левые загадочно сходятся). Далее “полуэкспромтный хрущевский доклад”, по выражению историка Щетинова. С одной стороны, всем понятно, что хрущевские оценки и сам термин “культ личности” был временным, относительным признанием факта репрессий. С другой стороны, обозревая многие — отечественные и западные, перестроечные и демократические — варианты толкования проблемы, трудно не восхититься тем, как органично и даже грациозно было это тогда проделано Хрущевым. Дальше антисталинизм пошел в сознании диссидентствующей интеллигенции, от Гроссмана, впервые осмелившегося сопоставить фашизм с советским коммунизмом, а Гитлера со Сталиным (по сути, в этом дерзновении уже заключалось, как в зародыше, новейшее: «Сталин хуже Гитлера») — до перестроечных «очернителей». Общество «Мемориал» и движения в защиту жертв репрессий были объективно заинтересованы в нагнетании антисталинской истерии. Тогда-то и начали писать про психические болезни вождя, про его нравственную невменяемость и прочее.
