ему об ученом, получившем Нобелевскую премию после трепанации черепа, и о боксере, который стал отцом двух близнецов. Лицо Джона не прояснилось. Чтение «Правды» со словарем и обмен искусно построенными фразами за обеденным столом потеряли очарование новизны. Он тосковал по работе, по жене и двоим детям.
Дорожка к пляжу, забитая людьми еще пару недель назад, была теперь пуста, и однажды Джон остановился на углу. На дощечке, прибитой к эвкалипту, красным карандашом от руки были выведены простые слова: «Крутая тропа». Впрочем, дорожка совсем не была крутой и скорей даже походила на лесную поляну, чем на тропу. Она была слишком коротка, чтобы создать хоть какую-то иллюзию перспективы, но там, где по каждую ее сторону заканчивались ряды кипарисов, изогнутые кверху кусты обрамляли мерцающее голубое полотно, которое Джон поначалу принял за небо. Впечатление было таким, будто он стоял в нескольких шагах от горизонта; потом, однако, рассудок взял верх над воображением, и Джон понял, что перед ним не небо, а море. За деревьями были перила; спускаясь вдоль них, Джон насчитал на каждой стороне по четыре заботливо сделанные калитки; на каждой был свой номер и висел почтовый ящик. Все заканчивалось на краю утеса, откуда Джон смог увидеть настоящий горизонт и силуэт парохода на фоне неба, чуть более бледного, чем море. Он наклонился, чтобы разглядеть пляж, и увидел русалку. Она спала у самой кромки воды, ее волосы были огненно-рыжими, и что-то ярко горело в ладони ее откинутой в сторону руки. Если это головокружение, подумал Джон, то оно мне нравится.
На мгновение он зажмурил глаза, а когда он открыл их, русалка была на прежнем месте; теперь она сидела прямо, а зеленый хвост был откинут в сторону, открыв две великолепные ноги. Спрятав сверкающий шар в пляжную сумку, она убирала волосы, которые казались теперь уже не золотого, а песчаного цвета, в пучок. В этой чарующей позе она пробыла не больше минуты, после чего безжалостным движением вынула из сумки полосатое платье и не менее безжалостно надела его и застегнула на все пуговицы. Теперь уже обыкновенная молодая женщина стояла и надевала коричневые сандалии, которые раньше Джон не заметил.
Вместо того чтобы поднять сумку и подстилку, как ожидал Джон, и направиться к подножию скалы, она постояла лицом к морю, положив руки на узкие бедра. «Вдох, выдох», — пробормотал Джон и спрятался за стволом разросшегося тиса, когда она повернулась и стала взбираться на скалу. Оказавшись наверху, она прошла совсем рядом с ним, так что он мог разглядеть, что она не так уж и молода, как казалось издали, и что у нее резкие северные черты лица и пухлый детский рот, который годы хоть и сделали жестче, но не смогли испортить. На улицах и в кафе Тбилиси Джону приходилось видеть женщин, отличавшихся античным совершенством форм и красок, но сейчас мгновенное озарение подсказало ему, что мягкий взгляд голубых глаз и наивный рот более в его вкусе, чем знойные взоры и губы, будто высеченные из камня. Слово «песчаный» применительно к женским волосам просто ушло из его лексикона.
Одной из причин, а возможно, и единственной причиной того, что Вера Ивановна каждый год покидала семью на время двухмесячного отпуска, была растущая тяга к одиночеству. Дитя революции, она никогда не жила одна в собственной комнате, а после рождения первого ребенка никогда не оставалась одна в комнате ни на один час. Когда в их тесную квартирку сын привел жену и в положенное время у них родился ребенок, Вера Ивановна поняла, что больше не может. Она ездила на Светлый Берег к Черному морю, потому что он был еще «не развит» (нет канализации, нет водопровода) и, хотя уже долгое время считался модным курортом, мало застроен; она приезжала туда не в сезон, потому что так легче было снять комнату и солнце уже не палило нещадно прямо над головой, а искоса изливало приятную теплоту с девяти до шести; и она снимала комнату на Крутой тропе, потому что оттуда было лишь три минуты ходу до края скалы и можно было пройти на пляж прямо в купальнике. Весьма осмотрительная, Вера Ивановна позволяла себе загорать не более пяти минут в день; люди, живущие на Светлом Берегу круглый год, не ходят купаться, и Вера Ивановна была уверена, что она всегда сможет услышать приближающиеся шаги и успеет накинуть свой ворсистый купальный халат.
Вера Ивановна загорала и купалась в одиночестве, но зато она писала длинные письма домой и всегда выходила на угол Крутой тропы, чтобы встретить женщину-почтальона. И вот однажды выяснилось, что ей никак не избежать общения, хоть и в небольшой и не чуждой по духу компании. Это произошло в тот день, когда хозяйка принесла ей «Морнинг Стар»[49]. Вера Ивановна удивилась, кому могла понадобиться эта газета сейчас, когда все учащиеся разъехались по своим институтам и школам, но Клавдия Михайловна объяснила ей, что у Тамары — девушки из газетного киоска — была постоянная клиентка, учительница английского языка, которая жила неподалеку, выше в гору. Она не пришла на этот раз, и Тамара предложила газету Клавдии Михайловне для ее англичанки. Вроде бы англичанка Тамары была старой подругой англичанки Клавдии Михайловны и собиралась как-нибудь навестить ее. Поэтому, когда Вера Ивановна оказалась на почте, она подошла к газетному киоску и оставила свой адрес, чтобы его передали англичанке Тамары, когда та придет в следующий раз. Знай Тамара ее адрес, Вера Ивановна непременно села бы в автобус, идущий наверх, и навестила старую подругу.
На другой день после обнаружения наяды ноги Джона Броу сами привели его на пляж в конце Крутой тропы, сразу же после того как ему был сделан массаж и он принял лечебный душ. Она была там — женщина, а не наяда — одетая, в очках. Она читала книгу, укрывшись в тени перевернутой рыбацкой лодки. К его ужасу, из-под его ботинок вниз посыпалась галька, и один камешек ударил по книге и рикошетом попал в колени читательницы. Джон рассыпался в извинениях на английском, но женщина поняла его и после короткой паузы, во время которой она улыбнулась и сняла очки, милостиво наклонила голову и сказала: «Nothing!» Он был очень рад узнать, что она понимает английский, хотя, как она поспешила объяснить, говорит на нем не слишком хорошо.
Наступило чарующее время. Теперь Джон всегда появлялся первым в столовой санатория, первым занимал очередь в массажный кабинет и стремился ускользнуть на Крутую
