— Иди... — Оксана кивком головы показывает на дверь и шопотом добавляет: — Надо узнать, что это за птица?
В горнице Хильда показывает Кате карточку и спрашивает:
— Это ваша сестра?
Вилли переводит вопрос. Катя молча кивает головой.
Хильда сама видит: тот же непокорный, упрямый взгляд, тот же строгий изгиб бровей. «Русская дрянь!» — хочется крикнуть ей. Она смотрит на Катю с открытой враждебностью.
— Удивительное сходство! Зачем меня направили сюда? Вы что, не знали? Кто это хочет, чтобы мне здесь перерезали горло? Отравили? — Хильда раздраженно забрасывает Вилли вопросами.
— Я не понимаю... Здесь прилично... — лепечет Вилли.
— Не понимаешь? Девушку, которую я отправила из Берлина на ферму, прислали вы. Это ее сестра... — Хильда кивнула на Катю, — и дочь этой старухи. Я не могу здесь оставаться!
— О-о! Это любопытно! — восклицает Вилли. — Русских девушек отправлял ваш брат, майор Круфт...
У Кати холодеют ноги, кровь ударяет в виски. Если бы эта немецкая барыня знала, что Катя отлично понимает ее язык!.. Опустив голову, она как можно спокойней спрашивает Вилли.
— Что не нравится этой даме?.. Она будет всем довольна.
— Что говорит эта русская? — спрашивает Хильда.
Вилли переводит.
— Я не могу здесь оставаться! — взволнованно повторяет Хильда.
— Но, сударыня, приказание генерала... — нерешительно говорит Вилли. — Мы не располагаем другим помещением. У вас будет часовой. Заставьте эту девчонку прислуживать...
Хильда, зная характер генерала, не может не согласиться с Вилли. Если Штрумфу-старшему объяснить все положение, он скажет: «Женские глупости!» — «Надо скорей уехать из этой ужасной страны», — думает Хильда.
Перед отъездом Густав Штрумф зашел к жене ровно на две минуты — проститься.
Выслушав Хильду, он развел руками.
— Удивительное совпадение!.. Но тебе не стоит волноваться. Ведь им ничего неизвестно. На этих днях мы продвинемся на восток. А сейчас требуй все, что тебе будет нужно. Хозяйка в этом доме — ты...
В сумерки Петя повел девушек между огуречными грядками мимо колодезного журавля, прямо к бане, стоявшей на берегу речушки.
В бане было тепло, сыро и темно.
Катя зажгла спичку. На снопах ржаной соломы, под пестрой дерюжкой вытянулась черноволосая мертвая женщина с заостренным носом и широко открытым ртом. В ногах у нее лежали зеленые огурчики и нетронутая краюха хлеба, принесенные Петей.
Оксана опустилась на колени. Глухим, сдавленным голосом вскрикнула:
— Мама!.. Мама!..
Спичка погасла.
Петя поймал в темноте руку Оксаны, прижался к ней щекой, тихонько заплакал...
ГЛАВА 13
В штаб Доватора Торба и Шаповаленко вернулись глубокой ночью. У костров, тихо переговариваясь, бодрствовал очередной наряд.
Кавалеристы спали мертвым сном. Только голодные кони, позванивая колечками трензелей, рвали колючие еловые ветки и с хрустом обгладывали древесную кору.
Ложась отдыхать, Лев Михайлович приказал дежурному немедленно его разбудить, как только вернутся разведчики. И вот теперь он сидел в шалашике, у ярко горевшего костра, подкидывал в огонь веточки и слушал доклад Торбы. Тут же, покручивая усы, надвинув на ухо папаху, сидел Шаповаленко.
— Зачем старик пошел по огородам? — выслушав обстоятельный доклад Торбы, спросил Доватор.
— Вин хотив с пацаном побалакать! — ответил Шаповаленко. — А тут выбежал немец и начал курей гонять, наскочил на деда, — щоб ему пусто! — а у меня автомат раз — и мовчит...
— Чистить надо, Филипп Афанасьевич.
— Да по коноплям полз, товарищ полковник, семя насыпалось! После уж разгадал...
Принесенные разведчиками данные были очень ценными. Бойцы хорошо изучили проходы к селу, систему караулов, точно записали, сколько прошло в село и сколько ушло автомашин. Можно было догадаться, что в селе находится особо засекреченный штаб. Плохо было то, что немцы схватили старика, который имел связь с партизанами и не успел дать явку разведчикам. Не узнали разведчики и о том, что случилось с Катей Авериной и Оксаной. Это сильно беспокоило и волновало Доватора.
Выслушав донесения Торбы и Шаповаленко, Лев Михайлович сказал:
— Неосмотрительно действовали!.. Где девушки? Старика отпустили, а он попался в руки немцев. Значит, выявили себя. Теперь немцы усилят бдительность.
Разведчики виновато молчали.
— Сейчас приказываю отдыхать. Завтра — обратно в Рибшево. Во что бы то ни стало надо проникнуть в самую деревню, узнать, что случилось с девушками и куда немцы девали старика.
Когда разведчики ушли, Лев Михайлович, разбудив Карпенкова, приступил к разработке плана по разгрому Рибшева.
К утру был готов боевой приказ.
План операции сводился к следующему:
Бойков со своим полком в пешем строю должен приблизиться к селу через огороды и ворваться с юга; майор Осипов захватывает ригу на западной окраине, зажигает ее; это должно послужить сигналом для общей атаки; Чалдонов со своим эскадроном в конном строю прикрывает из леса северную окраину села и обеспечивает уничтожение отступающих немцев; с восточной стороны, на большаке, устраивается засада с шестью станковыми пулеметами под командованием Карпенкова. Отход немцев предполагался на восток и на север.
Все было построено с таким расчетом, чтобы из деревни не ушла ни одна машина, ни одна живая вражья душа...
Раннее холодноватое утро. Ветерок навевает бодрящую свежесть, отгоняет усталость и сонливость...
Разведчики двигаются по узкой, убегающей в лес тропинке. Их трое: Торба, Шаповаленко и Павлюк.
На конях они доедут до большака, а там Павлюк уведет лошадей в лагерь.
Филипп Афанасьевич едет на своем чалом длинноголовом дончаке. Чалый пытается воровски сорвать листочек с ближайшей осины или березки, но он знает, что каждую минуту его круп может ожечь плеть, да и крепко умеет держать поводья бородатый потомок запорожской вольницы.
Зажурился что-то сегодня Филипп Афанасьевич, — покусывает ус, сдвинув густые брови. Молчит... Как выехали, не сказал еще ни одного слова. Только несколько раз за «воровские» ухватки жестоко наказал Чалого. Тот сделал резкий скачок и чуть не выбил из седла Павлюка.
— У тебя что, Афанасьич, сегодня вожжа под хвостом? — огрызнулся Павлюк.
— Зажурившись: Полину Марковну вспомнил, або горилки треба! — насмешливо заметил Захар.
— Упаси бог! И думки нема о чертячьем пойле, — миролюбиво отвечал Филипп Афанасьевич. — О Марковне думал, верно, бо тридцать рокив прожили с нею плечко к плечку... Две дочки замужем. Я уж дед, внуков имею. Хотя старости во мне ни якой нема!.. Мало що рокив пятьдесят потоптал бы землю, а там, мабуть, який профессор отольет пилюлю, — проглотив ее, и еще десять рокив на солнышко поглядывай... Я, хлопцы, до жизни жадный и смерть зараз, як пес, облаю. Часом вы шуткуете на меня, що в тетрадь слова пишу, а я план колхозной жизни на пятьдесят лет составил. — Филипп Афанасьевич замолчал. Лицо его было задумчивое, спокойное, — Но тилько, хлопцы, я сегодня сон такой видел, — будто меня пчелка в губу укусила...
Торба и Павлюк упали на передние луки и затряслись от приглушенного хохота.
— Ну и отлил пилюлю!..
— Чему же вы, дурни, смеетесь? — проговорил Филипп с прежней серьезностью. — Я этот сон в третий раз вижу. Як пчелка цапнет за губу, тут оно и лихо. Первый раз было это, як Марковне мертвого сына родить. С тех пор пошли одни дивчата... Второй раз, — верши ставил и провалился в прорубь. Два месяца потом валялся в жару, як кулебяка в печке... А вы шуткуете! Зараз мне будет лихо, це я за версту чую. Вы мою тетрадь в случае чего отошлите...
— Стой! — раздался из кустов властный голос. Впереди, из-за сваленного дерева, выглядывало дуло ручного пулемета. Придержав коня, Торба сообщил пропуск.
Из кустов вышел молоденький сержант в каске и сказал, что на конях дальше ходу нет, велел спешиться и без шума увести коней.
Здесь, на большаке, эскадрон Чалдонова сидел в засаде, ожидая колонну немецких автомашин, двигавшуюся из деревни Слобода на Туки. Резервные части Штрумфа направлялись под Ельню, а «по пути» должны были провести операцию по уничтожению прорвавшихся в тыл казаков полковника Доватора.
Шаповаленко слез с седла и что-то очень долго возился около коня. Разнуздал его, отпустил подпруги, потом полез в переметные сумы... Торба хотел было его поторопить, но смолчал, увидев, как Филипп Афанасьевич совал в рот Чалому ржаной сухарь и кусочки сахару и, любовно расчесывая спутанную гриву, приговаривал:
— Як бы ты знав, якие у твоего хозяина поганые мысли!.. Кто тогда будет тебя баловать? Ешь, дурень, и не оглядывайся. Жизнь на войне — копейка... А ты так зробляй, щоб она потянула на руб... Поняв, дурень? Ступай!
