Из двух постов, закрепленных за ротой, Олегу больше нравился угловой, Четвертый, возле старой изогнутой шелковицы. С небольшой, метра два высотой, башенки открывался прекрасный вид. На востоке, в двух сотнях метров, начинались дувалы кишлака, за ними виднелась невысокая каменистая гряда, на входе в ущелье реки Зардев, а дальше высились уходящие в небо кручи – голые, каменистые склоны гор. Левее широкие террасы долины сбегали к речке, а за ней местность плавно поднималась к черным отрогам гор на севере. Дальше, западнее, виден был вход в ущелье, где Кокча, приняв в себя воды Зардева и Вардуджа, устремлялась к Файзабаду. Терраса, на которой стояла Крепость, обрывалась крутым склоном, под которым на полкилометра, до самой реки, раскинулись нарезанные делянками поля. Прямо напротив поста среди полей торчало громадное одинокое дерево с раскидистой кроной. Реки видно не было, но она угадывалась по зарослям кустарника и торчащим вдоль берегов ивам – коротким толстым стволам с пучками длинных прямых веток на месте сломанных верхушек. Да и рокот воды в валунах был слышен, несмотря на приличное расстояние. Зардев рвался к Кокче.
Четвертый пост, как и все остальные, находился на внешнем периметре батальона, обозначенном невысоким каменным дувалом. До внутренней крепостной стены было метров тридцать, и все пространство в этой части Крепости было оставлено под парк. Розовые кусты (они еще цвели, когда он приехал сюда осенью), яблони, тополя, платаны, ореховые деревья и огромный абрикос посредине – парк был хорош даже зимой, а уж весной, когда на глазах оживали растения, он стал нравиться Олегу еще больше. Когда надоедало осматривать долину, он поворачивался лицом к парку и пристально вглядывался в просыпающиеся деревья. Теперь при порывах ветра их ветви уже не издавали мертвого костяного стука промерзшей деревяшки. Даже от слабого дуновения деревья начинали шевелить тонкими веточками, волноваться и мягко шептать, предчувствуя скорое пробуждение, как спящие солдаты за минуту до команды «Подъем!». Олег не раз замечал, как под утро начинают волноваться во сне бойцы и кубрик наполняется бормотанием и вздохами, предвещающими скорый день, новые заботы, борьбу за выживание и беспросветную тоску впереди. Сам он уже несколько месяцев просыпался со словами: «Долбанная жизнь!» – давно утратив веру в то, что в этой самой жизни еще может произойти что-то хорошее.
Но наступила весна и принесла с собой что-то новое. Пасмурным утром, придя на пост, он увидел, что у реки все изменилось. Сквозь туманную пелену глянули новые картинки, а вернее – новые цвета старых картин. Весь берег реки был затянут сиренево-лиловой дымкой. Краски были настолько нежными и едва различимыми в тумане, что казались миражом. Он вглядывался, все сильнее напрягая глаза. Туманная пелена стала спадать, а краски делались ярче и ярче. И вот уже лиловый цвет распался на розовые, бледно-коричневые, сиреневые, малиновые и еще какие-то неуловимые оттенки, для которых у него и названий-то не было. Олег глянул на деревья в соседнем саду и вдруг догадался что произошло – деревья ожили! То, что вчера еще было голыми пучками веток, сегодня стало живым, ломающим набухшие почки садом. Краски менялись буквально на глазах, насыщаясь цветом. И не было сил оторваться от этого зрелища. В сыром и очень прозрачном воздухе предметы виделись непривычно четко и резко, казались выписанными тоненькой кистью, словно сошли с японских миниатюр. Унылый и беспросветный горный пейзаж – камни и снег, надоевшие за зимние месяцы, – преображался, наливался цветом, оживал.
«Так вот ты какой, цветущий сад – Бахарак», – думал Олег, не в силах оторвать взгляд от этого буйства красок.
Все следующие дни он старался попадать на Четвертый пост, напрашивался на внеочередной караул, менялся сменами. Приходя, торопливо забирался на вышку и принимался оглядывать окрестности, жадно поедая глазами знакомый пейзаж, выискивая произошедшие за последние часы изменения. И каждый раз находил их. Дело было не в смене освещения (погода все эти дни оставалась дождливой); просто цвели сады-ы-ы… С каждым днем лиловая дымка расползалась все дальше, захватывая подножья гор, взбиралась на склоны, растворяя в себе одинокие, вскарабкавшиеся выше других домишки и дувалы. А в ближайших кишлаках у реки яркие краски начинали бледнеть, становились нежнее, приглушеннее, словно кто-то неведомый каждую ночь доливал в сады молоко. Только кое-где отдельные купы деревьев наполнялись густым розовым цветом, все больше оттеняя нежную белизну зарослей цветущей вишни. А мягкие, медленные дожди омывали новую красоту, подгоняя ее дать наслаждение уставшим от черно-белой зимы людям.
Пришла весна. Горная долина вокруг Крепости изменилась. Бурые склоны гор там и сям оживляли небольшие лоскуты зелени, сады у рек подернулись прозрачной зеленой дымкой молодой листвы. На одной из делянок у реки местный декханин погонял малорослых бычков, налегая на рукоятки древней деревянной сохи. В кишлаках, казавшихся зимой безлюдными и вымершими, чаще стали мелькать жители, зачастили прохожие на дорогах. По утрам к растяжным крикам муэдзина, с рассвета оглашавшим окрестности, прибавились трубные вопли ишаков, и далекое «Аллах акбар» перекрывалось неистовым «иии-а, иии-а», громогласным, как движок МИГа на форсаже.
Теперь Олег другими глазами смотрел на окружающую его дикую горную страну. Глядя на прекрасные цветущие сады Бадахшана, уже невозможно было воспринимать предстоящий год службы просто черным, страшным временем. В глубине души зарождалась уверенность в том, что не может случиться плохого, если тебя окружает такая красота. Беспросветный мрак впереди, несколько месяцев давивший на психику и парализующий волю, сменялся надеждой. Суровые горы с заваленными снегом склонами, всю зиму внушавшие почтительный страх, теперь, весной, не казались такими уж опасными, манили подняться к вершинам и взглянуть на долину сверху.
Он словно просыпался и выныривал из нудного кошмара, остановить который можно лишь усилием воли. Безысходность, безразличие к окружающим воздействиям и к собственной судьбе, постоянная вялая апатия от недосыпа, недоедания и зимнего бездействия уступали место новым жизненным силам. Почти потушенный прессингом старослужащих разум настойчиво взывал к пробуждению вместе с природой. Разумеется, Олег не мог облечь в слова происходящие в нем перемены, он просто ощущал непонятное пока внутренние движение и бессознательно следовал ему. Словно у новорожденного, открылись его глаза, и он жадно смотрел ими на мир, заново давая имена предметам, цветам и звукам.
И еще он задумался о людях, здесь живущих. Стало интересно, любуются ли они садами или даже не замечают их красоты в своих ежедневных тяжелых заботах. Он стал внимательнее вглядываться в местных жителей, иногда проходящих неподалеку от крепостных стен. Раньше, замотанные в свои непонятные покрывала, в резиновых галошах на босу ногу, они казались ему нелепыми нищими доходягами, из последних сил тянущими до тепла, чтобы испустить дух на ближайшем отогретом солнцем пригорке. Теперь же Олегу было любопытно: как, чем и зачем живут люди, защищать которых прислали его из далеких северных краев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
