При желании они могли бы прекрасно одеваться – украсть одежду ничего не стоит, – но в подавляющем большинстве они лишены привычки следить за собой. Они таскают на себе одну и ту же вещь, пока не порвут до дыр и не провоняют окончательно, и только тогда озаботятся чем-то новым. Многие волокут за собой повсюду громадные чемоданы, а то и сундуки, набитые пожитками. Но больше всего их заботит собственное здоровье, эту тему они способны обсуждать без конца. Они всегда имеют при себе кучу всевозможных лекарств, регулярно посещают аптеки, крадут там все, что попадается под руку, и не упускают случая пополнить свои запасы.
Подобно другим группам неудачников, невидимые имеют собственный жаргон. Все они знают об ауре и называют ее «облаком». Есть среди них «шлепанцы» – это те, которые спят в универмагах или других больших магазинах; последние зовутся «базами». Любителей ночевать в чужих домах величают «надомниками». Любые краденые продукты называют «заправкой». О деньгах, которыми они никогда не пользуются, презрительно говорят «звон». Любого невидимого мужчину постарше другие мужчины обзывают «мешочником», а женщины зовут «Гарри». Обычные люди именуются «нормалами» или «плотными», и обитают они в «жестком» мире. Себя невидимые зовут «гламами». Разумеется, они предпочитают считать себя обладателями особых чар, гламура, хотя, по сути дела, все это – чистой воды бравада, параноидальная самозащита.
5
Я никогда не была одной из них. Я и сама это понимала, и они также. С их точки зрения, я была только наполовину гламом, поскольку могла входить в их мир и покидать его по своей воле. Я никогда не пользовалась их доверием, меня не держали за свою: выдавала чистая, хоть и не всегда новая одежда, спокойное отношение к болезням, неиспорченные, всегда вычищенные зубы. Я была закреплена в жестком мире: постоянное жилье, учеба в колледже, визиты к врачу и дантисту, поездки к родителям на Рождество и Пасху. Я постоянно ускользала в мир «плотных».
При всем том вхождение в гламурный мир было для меня важным шагом. Впервые с детских лет мне удалось встретить себе подобных – людей, среди которых я становилась нормальной. Пусть для гламов принципиальное значение имела степень моей невидимости, мне самой это не представлялось существенным. Я была скорее невидимой, чем наоборот, и это постоянно портило мне жизнь. Если гламы и пытались меня отвергнуть, то лишь потому, что большинству из них некуда было удрать из мира теней.
Общение с гламами имело еще одно достоинство. Погружение в невидимость действовало на меня освежающе, там я отдыхала, и следующий возврат в жесткий мир давался уже немного легче, требовал чуть меньших усилий, хотя бы только усилий при переходе. Встретив настоящих невидимых – жалких, запуганных и совершенно отрезанных от нормального мира, – я стала находить собственный вариант существования, оставлявший мне право выбора, вполне приемлемым. Поначалу их жизнь – без надежды на будущее и в постоянном навязчивом страхе перед настоящим – отталкивала меня. Но со временем я поняла, что для меня невидимые являются источником силы: соприкасаясь с их облаками, я черпала энергию для возвращения в реальный мир. С другой стороны, гламурная жизнь имеет свои прелести. Я была еще очень молода и столь же неопытна, и мне хотелось попробовать всего.
И вот, когда шел мой последний семестр в колледже и я понимала, что должна принять окончательное решение насчет будущего, но сама еще толком не знала, чего хочу от жизни, я встретила Найалла.
6
Найалл решительно отличался от других невидимых. Он был надежно укрыт от мира непроницаемым облаком, ни один нормальный человек не мог его увидеть. Он был погружен в невидимость гораздо глубже, чем все остальные, и существовал намного дальше от границы реальности, чем большинство гламов. Даже в мире теней он казался лишь бледным призраком.
Но эта отрешенность была ему изначально присуща. Прочие гламы глубоко страдали от собственной безликости, Найалл же наслаждался ею.
Только его, единственного среди невидимых, я находила физически привлекательным. Найалл был подтянут, красив, элегантен и отличался острым умом. Он регулярно мылся, следил за прической, от него пахло чистотой и здоровьем. Он всегда был в хорошей физической форме и думал о болезнях не больше моего. Одевался он вызывающе, предпочитал стильные современные наряды самых немыслимых расцветок. Курил сигареты «голуаз» и всегда путешествовал налегке – обычный глам слишком озабочен собственным здоровьем, чтобы курить, зато таскает за собой горы барахла. Найалл любил позубоскалить, открыто говорил все, что вздумается, не стесняясь грубил несимпатичным ему людям. Он был полон планов и амбиций и аморален до мозга костей. В отличие от меня и других гламов, тяготившихся собственным паразитизмом, Найалл воспринимал невидимость как свободу от рутины, как врожденное преимущество перед нормальными людьми, дававшее ему право выслеживать их, обкрадывать, обходить во всем.
Другим отличительным качеством Найалла, привлекательным для меня, была способность искренне загораться какой-нибудь идеей. Он мечтал стать писателем. Насколько мне известно, среди невидимых только Найалл крал книги. Он вечно сновал по библиотекам и книжным магазинам, где заимствовал – на время или насовсем – томики поэзии, романы, биографии, книги о путешествиях. Читал он без перерыва, нередко вслух, когда мы бывали вместе. Только книги обладали свойством будить его совесть: закончив чтение, он старался оставить книгу в таком месте, где ее легко могли найти, иногда даже относил назад. Особенно он любил Паддингтонскую библиотеку, регулярно посещал ее и, как любой добропорядочный читатель, честно возвращал книги. Иногда он сообщал мне с виноватым видом, что не сумел отдать книгу в срок.
Когда Найалл не читал, он писал. Он исписывал бесчисленные блокноты, неторопливо заполняя их изысканным, витиеватым почерком, тщательно выводя каждую букву. Мне никогда не дозволялось заглядывать туда, и сам он мне тоже ничего не читал. Но все равно это меня сильно впечатляло.
Таков был Найалл, когда я встретила его впервые, и он сразу очаровал меня. Он был на пару месяцев моложе меня, и все же он казался мне во всех отношениях гораздо мудрее и опытнее, чем любой из моих прежних знакомых. Он умел увлекать и воодушевлять. К тому времени, когда я окончила колледж и получила диплом, я уже знала совершенно точно, чем хочу заниматься и как жить. Гламур был надежным убежищем от тягот жесткого мира, и я укрылась в нем.
Возможность быть вместе с Найаллом представлялась настолько заманчивой, что последние сомнения были отброшены. Все, что мы тогда вытворяли, носило на себе печать полной безответственности. Мое преклонение перед Найаллом не знало границ, мне так хотелось произвести на него впечатление, что я старалась не отставать ни в чем и даже превзойти его. Мы будили друг в друге самое худшее: его безнравственность удовлетворяла мою страсть к красивой жизни.
Вскоре я полностью освоилась в кочевом мире гламура. Мы не имели постоянного жилья, нас носило из одного временного пристанища в другое. То мы спали в пустующей комнате частного дома, то в универмаге, то в отеле. Мы прекрасно питались, крали самые свежие продукты. Если нам хотелось отведать изысканных блюд, мы отправлялись на кухню хорошего отеля или ресторана. У нас не было проблем с новой одеждой, мы никогда не мерзли, не голодали, не ночевали на улице, не боялись быть пойманными, не испытывали никаких неудобств. Теперь я чувствую себя виноватой, но тогда Найалл был иголкой, а я ниткой. Он пробуждал мою неугомонность, не давал угаснуть последним порывам юности.
Мы вели беспечную жизнь года три. Все события тех лет перемешались в памяти и слились в общую смутную картину какой-то затянувшейся юношеской эскапады. Я часто вспоминаю отдельные случаи, и каждый раз, вновь переживая те пьянящие ощущения, не устаю удивляться тому, какими умными и превосходными во всех отношениях мы сами себе тогда казались. Да, о такой жизни можно только мечтать: все, чего бы мы ни пожелали, было буквально под рукой, и мы не отчитывались ни перед кем.
И все же мое ослепление не могло продолжаться вечно. Со временем я начала прозревать: я поняла, что Найалл не слишком-то оригинален, что в его яркой одежде, прическе, во французских сигаретах нет ничего необычного, что многие люди в реальном мире делают то же самое. Найалл мог казаться особенным только в сравнении с другими невидимыми, а невидимые меня уже не слишком интересовали. Его страсть к книгам и стремление стать писателем по-прежнему вызывали мое восхищение, но он упорно держал меня на почтительном расстоянии от своих литературных дел. Я продолжала находить его привлекательным, но чем ближе мы сходились, тем яснее становилось, насколько поверхностным было самое впечатляющее в нем.
