Константинополь собственное исповедание веры, как это повелось со времен древней Церкви. К сожалению, протянутые друг другу руки так и не сомкнулись: скоро новые проблемы овладели и императором, и папой. Урбан II так и не прислал просимого патриархом исповедания веры — впрочем, не лишено основания предположение, что понтифик просто не желал вновь поднимать старый спор о
Filioque, неизбежный, как только ему пришлось бы собственноручно писать Символ веры.
В 1090 г. инициативу проявили уже византийцы. Диакон Константинопольской церкви Николай по тайной просьбе царя обратился с письмом на имя Болгарского архиепископа Феофилакта, выдающегося богослова своего времени и весьма авторитетного лица. Николай просил того описать заблуждения латинян, если таковые, конечно, имели место. И архиепископ ответил, что подавляющее большинство богослужебных отклонений латинян носит несущественный характер. Даже об употреблении опресноков Феофилакт отвечал, что хотя квасной хлеб более уместен с символической точки зрения, но здесь дело традиции, а не канонов. Практика поститься по субботам также не может быть признана порочной, хотя, конечно, следы ее в святоотеческой литературе нигде не видны. И все же, отмечал архиепископ, с горечью приходится признать, что византийцы сами начали проявлять не свойственные христианам узколобость и непримиримость к выдуманным ими же нарушениям латинян, не замечая, что сами зачастую ошибаются. Очевидно, для Феофилакта никакой схизмы нет вообще — дело лишь во взаимных ошибках и недоразумениях. Он настоятельно рекомендовал латинянам и грекам примириться[224].
«Мы думаем, — не без иронии констатировал Феофилакт, — что для приобретения в глазах толпы славы первостепенных мудрецов в делах божественных необходимо как можно большее число людей записать в еретики; что только тогда мы докажем, что имеем глаза, когда ясный свет представим глубокой тьмой. Быть может, кто-нибудь из верных и более горячих ревнителей Православия восстанет и обличит меня в невежестве, в непонимании вещей божественных, пожалуй, в холодности или даже в предательской измене своей Церкви. Конечно, сам он насчитал бы латинских заблуждений много больше того, что я привел. Но я даже из числа перечисленных заблуждений одни считаю не заслуживающими внимания, другие — заслуживающими умеренного исправления, т.е. такого, что если кто его совершит, то окажет некоторую услугу Церкви, а если нет, то тоже не будет большого вреда»[225].
Только Filioque не может быть принято Восточной церковью, заявил богослов. Правда, и по этому вопросу Феофилакт снисходительно отмечал, что латиняне могут использовать свои редакции в беседах и церковных поучениях, но не вправе менять Символ Веры, доставшийся Кафолической Церкви от Святых Отцов. Таким образом, как выяснилось, практически не оставалось вопросов, способных разъединить обе стороны христианского мира. Сам собой вставал вопрос о новом Вселенском Соборе, созвать который, к сожалению, не удалось. Самому папе Урбану II в ту пору серьезно угрожал конкурент — «антипапа» Климент III, а Алексей I Комнин только успевал отражать турецкие и печенежские угрозы[226].
Между тем военные действия шли с переменным успехом, хотя, безусловно, военная инициатива принадлежала печенегам, — римлянам оставалось только обороняться. Однажды весной 1090 г. отряд архонтопулов попытался дать печенегам сражение при Хариополе (видимо, в надежде на то, что это поле битвы опять принесет удачу византийцам), но потерпел поражение, потеряв до 300 человек убитыми. В ответ император передал под командование полководца Татикия свою личную гвардию, которая в одной из стычек нанесла печенегам ответный удар — степняки оставили на поле боя несколько сотен своих павших товарищей. Но, как и ранее, Алексею Комнину не удавалось консолидировать все свои силы на одном направлении — турки по-прежнему угрожали римским границам, не переставая свои грабительские набеги. Это обстоятельство серьезно стесняло его в выборе стратегии.
Стремительно перемещаясь с западного фронта на восточный, Римский царь тщетно пытался выбрать самый оптимальный вариант расстановки своих сил — армия была настолько мала, что ее просто физически не хватало для того, чтобы закрыть все опасные направления. В этот момент настоящим подарком стали 500 рыцарей, присланных другом Комнина графом Робертом Фландрским (1071–1093). Год назад тот возвращался из паломничества в Иерусалим, остановился в Константинополе, был принят василесом и, лицезрев упадок Византийской империи, обещал помощь. Наконец, она подошла.
Рыцари пришлись очень кстати, поскольку в это время пришло сообщение о том, что Иконийский султан Абуль-Касим собирается захватить Никомедию. Поэтому их тотчас отправили на Восток[227]. Сам император защищал от печенегов дорогу от Адрианополя до Константинополя. Около города Русия, в долине Марицы, начались основные боевые действия. Возле Чорлу печенеги окружили римскую армию, но василевсу каким-то чудом удалось опрокинуть их, и весь 1090 г. он оставался там, отбивая атаки степняков на столицу.
В это же время внезапно возникла угроза комбинированного наступления турок Румского султаната и печенегов, решивших напасть на византийскую столицу с востока и запада одновременно. Автором идеи и ее главным исполнителем стал полутурок-полугрузин Чаха (или Чауш), в юности проживавший в Константинополе и получивший хорошее образование и знание византийской жизни. Ранее он был офицером византийской армии, но при Никифоре III Вотаниате перебежал к туркам. Чаха втайне мечтал о венце Византийского императора и, поскольку печенеги являлись его соплеменниками по крови, сумел быстро договориться с ними о начале взаимных действий, целью которых являлось овладение Константинополем и всей Римской державой. Тонкими дипломатическими ходами он усыпил бдительность Алексея I Комнина, а тем временем построил и снарядил громадный флот, организовав стоянку в Смирне. Вскоре турки совершенно вытеснили с моря корабли Кивириотской фемы и овладели островами Лесбос, Хиос, Митиленой, а также городами Клазоменами и Фокеей. Затем Чаха во главе своего флота нанес поражение византийскому флотоводцу Никите Кастамониту и завладел его кораблями.
Осенью 1090 г. император Алексей I Комнин снарядил новый флот, придав ему наемников из числа западных христианских народов. Флотоводцем был назначен родственник царя по материнской линии Константин Далассин — человек весьма воинственный и храбрый. Высадившись у города Хиоса, Далассин попытался до прихода турок овладеть им, но это ему не удалось. Чаха с большой армией уже подходил к осажденному городу, и первые столкновения не дали перевеса ни одной из сторон. Все же, опасаясь, что на помощь Далассину должен подойти с армией Иоанн Дука, брат императрицы Ирины, Чаха инициировал мирные переговоры. Встретившись, оба полководца констатировали, что сил для генерального сражения нет ни у одной стороны, и разошлись. Чаха отплыл в Смирну, дабы набрать дополнительные отряды, а Далассин сумел-таки взять Хиос штурмом[228].
Зиму с 1090 на 1091 г. император решился провести в столице, оставив войско опытному полководцу Николаю Маврокатакалону. Однако печенеги направили
