и девушка начнет цитировать скандинавские саги на древнегерманском.
— Я курсы сестер милосердия заканчивала, — сообщила Татьяна. — На фронт хотела ехать с санитарным эшелоном, но не судьба. Отец заболел, работать не смог.
— И работали в госпитале.
— Работала, — подтвердила девушка.
О том, что госпиталь для белых, спрашивать не стал, знал и так. Да и не было в Архангельске других госпиталей. Но к гражданскому персоналу никто претензий не предъявлял, а иначе не трудилась бы барышня в губчека. Кстати, и за ее роман с поручиком белой армии ей тоже претензий не предъявляли. Поручик прошел фильтрацию, отправлен служить в Красную армию. Живым вернется — сами свои отношения выяснят.
В нашей губернии каждая семья так или иначе, но связана с белой армией. Вот если бы девушка крутила роман с французским лейтенантом, английским капитаном (а пусть бы и с рядовым американским солдатом), то в губчека бы не работала не то что машинисткой, а даже уборщицей. Здесь уж лучше перестраховаться. Покамест я не выявил присутствие вражеских разведок в нашей губернии, но это не значит, что их нет. А влюбленная женщина, имеющая доступ к секретной информации, слишком легкий объект для вербовки.
Вообще, в Архангельске и Мурманске оставались женщины, имевшие связи с иностранными солдатами и офицерами, и это не только дамы с «пониженной социальной ответственностью». Отнюдь. У женщин складывались с интервентами и серьезные отношения, да и ребенок, родившийся от связи с иностранцем, не вызывал особого удивления. Десятка три, если не больше, вышли замуж и уехали вместе с мужьями за границу. Что поделать, жизнь есть жизнь.
А ведь «горячие» головы в губисполкоме и в губкоме пытались «наехать» на меня — мол, куда чека смотрит, и почему «подстилки» не в лагере? Пришлось популярно объяснять, что женщины находились на оккупированной территории, посему лучше закрыть глаза на кое-какие вещи. А к вам, дорогой товарищ, встречный вопрос — отчего вы женщин оставили, а сами сбежали? Другое дело, что женщины, имевшие отношения с иностранцами, поставлены на негласный учет, равно как и те семьи, чьи сестры или дочери уехали за границу. Репрессий по отношению к ним не будет, но на контроле это держать надо.
— А что с отцом? — поинтересовался я. Про то, что ее отец — отставной капитан второго ранга болен, знал, но чем именно, уже не помнил.
— Язва желудка, — вздохнула девушка. — Операцию сделали, половину желудка отрезали, он теперь и есть толком не может, да и есть нечего. Врач сказал — кашу на молоке, а где молоко взять?
Неожиданно из глаз девушки потекли слезы, а я совершенно механически прижал ее к себе и погладил по спине.
— Ну, Танюшка, не плачьте, все хорошо будет, — принялся утешать я «валькирию». — Поверьте мудрому человеку. И молоко отыщем, и кашу для вашего папы сварим.
Татьяна, смахнув слезу, отстранилась:
— Владимир Иванович, вы так сказали, будто вы старый, — усмехнулась девушка. — Я для отдела кадров листы учета перепечатывала и вашу дату рождения видела. Вы всего на год меня старше.
Чудеса. Стало быть, девушке двадцать один год? Если честно, на дату рождения внимания не обратил, думал, что ей лет двадцать пять — двадцать семь. Возраст Тане прибавляла ее «корпулентность».
— Вернемся, начальника отдела кадров уволю, — мрачно пообещал я.
— За что? — удивилась Татьяна.
— За то, что секретные сведения посторонним разглашает.
— Разве я посторонняя? — обиделась девушка. — Я же вам лично подписку давала о неразглашении служебных и государственных тайн. Вы мне за нарушение срок обещали, пять лет.
— Пять лет? Всего-то? — переспросил я и покачал головой. — Что-то маловато пообещал. За наши тайны дороже платят. Касательно же посторонняя или нет — здесь другое. Вы не сотрудник отдела кадров, а работник канцелярии, правильно? Ну, к вам-то вопросов нет, а вот начальника отдела кадров сажать нужно, а не увольнять.
До Няндомы успел провести беглый опрос раненых, и мои мысли касательно их цели подтвердились. Да, узнали, что из Архангельска раз в неделю ходит поезд с солью и без охраны, вот и решили его остановить, «прихватизировать» один вагон. Лучше бы все три, но столько лошадей не набрать. Но и один вагон соли — это здорово. Это ж тышша пудов[10]!
Можно бы вагоны разгрузить, спрятать груз в лесу, но время дорого. Пока то, да се, из Архангельска могут солдаты приехать, эти долго разбираться не станут. А кто предложил соль забрать? Да кто-то, вроде Мишка Косой, что на железной дороге обходчиком работает, да Ванька-милиционер. Сколько их было, никто не считал. Может, человек пятьдесят, может больше. Вот телег с лошадьми тридцать, это знали. И оружие у всех есть, как без него?
Из-за тумана не сразу поняли, что бронепоезд идет, а не обычный состав, а когда разобрали, уже поздно было. И тут сразу пулемет застрочил. Знали бы, не полезли.
Няндома — это не только станция, но и вполне приличный поселок, домов на сто. Нам здесь все равно остановку делать, заправляться водой и загружать дрова.
На станции кроме дежурного имелся и телеграфист, и сотрудник трансчека с интересной фамилией Ситник. Коллега уже отправил в Архангельск на железнодорожный вокзал телеграмму об опоздании бронепоезда. Пришлось ему отбивать вторую, мол, прибыли, все в порядке.
Наверное, у меня паранойя, но, если бы Ситник не отправил телеграмму о задержке состава, я бы и его заподозрил в соучастии. Может, прозвенел первый «звоночек», если начинаю подозревать всех и каждого, и в отношении людей начинает срабатывать не презумпция невиновности, а презумпция вины? И не пора ли мне подать рапорт об отставке?
Сотрудник трансчека не обрадовался, когда ему на перрон выгрузили двадцать два трупа, но деваться некуда. Происшествие на его участке, ему и разбираться. Понадобится помощь — отобьет телеграмму в Архангельск, оттуда хоть Муравин, а хоть даже и начдив помощь пришлют. Впрочем, Ситник сообщил, что в поселке имеется целая рота красноармейцев, оставшаяся с прежних времен, которая все равно ничего не делает.
Поразмыслив, я решил оставить парню и всех задержанных, благо, большинство ранено, и опасности не представляют. А какой смысл тащить их в Вологду, сдавать в транспортный отдел, если все равно разбираться придется на месте?
