из комнаты вышла рослая женщина в белом халате, в белой косынке и марлевой повязке, закрывающей почти все лицо. Однако, было заметно, что под халатом у нее ничего нет…
То ли от близости женщины, одетой так необычно, то ли от шприца, Игнатий Игнатьевич побелел еще больше и уже покачивался на стуле, готовясь упасть в обморок, но мы с Артузовым, подхватив его с двух сторон, не позволили свалиться.
Женщина в белом осторожно взяла руку Добржанского, уложила на стол и очень быстро перевязала ее выше локтевого сгиба. Ловко отыскала вену, сделала укол и ушла, оставив после себя легкий запах медицинского спирта.
Я же, оставаясь рядом с Игнатием Игнатьевичем, по-отечески начал ему втолковывать:
— Вот видите, ничего страшного не случилось. Вам сделали внутривенную инъекцию, только и всего. Сейчас почувствуете легкую эйфорию, потом вам станет совсем хорошо. Не волнуйтесь, это начнет действовать «сыворотка правды». К сожалению, у нее бывают побочные результаты, но о них поговорим потом. Вы готовы отвечать на наши вопросы?
Добржанский, до которого уже действительно стала доходить «сыворотка правды», уже начал таращить глаза, глупо улыбаться и хихикать, словно выпил бутылку водки без закуски. Он икнул и, засмеявшись, сообщил:
— А вот хрен вам, пшеклентые москали, ничего не скажу.
— И не надо, — отмахнулся я. — Мы и так про вас все знаем. Знаем, что вы вахмистр польской армии, что ваш резидент Виктор Стецкевич, что именно он и дал вам задание.
— Какой Стецкевич? Стацкевич ноль, он только агент. Пся крев, я поручик Войска польского, а не вахмистр, и меня с заданием отправил сюда начальник второго отдела Генерального штаба Войска польского подполковник Матушевский.
А дальше Добржанский вел себя так, как ведут себя пьяницы, стремящиеся выговориться. Ну, а как бы еще вел себя повел человек, получивший внутривенно пять кубиков чистейшего медицинского спирта? Артузов задавал вопросы, а мне пришлось поработать секретарем. Уже прозвучали имена, известные мне еще по той истории — Мария Пеотух, Юна Пшепилинская, Карл Роллер и еще добрых два десятка неизвестных из агентов, умело внедренных во многие наши военные или иные важные структуры, включая чека и наркомат иностранных дел.
Я исписал с десяток листов бумаги, пока Добржанский не выдохся и не начал «отрубаться» прямо на стуле. Что ж, на сегодня достаточно, а завтра он доскажет и остальное. Впрочем, я не зря говорил о побочном эффекте — головная боль польскому резиденту обеспечена.
Артузов вышел в коридор, и два чекиста, скучавшие без дела, забрали храпящего польского резидента и понесли его вниз, во внутреннюю тюрьму.
— А ты это лихо придумал, — восхищался Артузов. — Это же надо додуматься — сыворотка правды! И базу правдоподобную подвел — французские химики.
— Сказал бы про наших — не поверил бы, — скромно хмыкнул я. — Тем более, что оффензиву французы для поляков и создавали.
— Французы? — насторожился Артузов. — Это предположение или тебе что-то известно?
Я опять проклял свой длинный язык, выбалтывающий те секреты и тайны, до которых следовало дойти «естественным» путем. И как мне выкручиваться?
— Предположение, — важно изрек я, делая вид, что долго и добросовестно обдумывал этот вопрос. — Я подумал, что полякам кто-то помогал создавать внешнюю разведку. Уж слишком профессионально они работают, а за такой короткий срок существования независимого государства им ее не создать. Кто мог им помочь? Одно из двух — либо англичане, либо французы. Вроде бы, должны быть англичане, но отчего-то заподозрил французов. Отчего — сам не знаю.
— Вот и у нас только предположение, что оффензиву создавали французы, — признался Артузов. — Но мы исходили из того, что она структурно повторяет французскую контрразведку. Кстати, знаешь, кто подсказал?
Конечно, я знал, кто мог подсказать, но оставил свои мысли при себе, предпочтя покачать головой.
— Александр Александрович Самойло, командующий шестой армией. Он, когда в Генеральном штабе служил, с французами контактировал, — сообщил Артур. — Ты же знаком с Самойло?
— Только понаслышке, — ответил я. — Лично никогда не встречались, повода не было. Знаю, что армией командует бывший генерал, но не более.
Не стану же я говорить, что читал еще ненаписанные мемуары бывшего Генерального штаба генерал-майора, нынешнего командарма, и будущего генерал-лейтенанта авиации РККА?
— Ладно, хоть французы, хоть папуасы, нам не легче. Кстати, а как мы признание Добржанского легализовывать станем? Если про сыворотку правды напишем, нас на коллегии не поймут.
— А ты в рапорте напиши, что на подследственного оказала влияние беседа с заместителем Председателя ВЧК товарищем Менжинским, — подсказал я Артузову. — Можешь сюда еще кого-нибудь из польских коммунистов приплести. Мол, подследственный проникся, отринул идеи национализма, как классово чуждые, и все прочее.
— Точно, — обрадовался Артузов. — Так в рапорте и укажу. Да, можно еще товарища Мархлевского назвать, он здесь недавно бродил. Можно его завтра и на допрос Добржанского пригласить. Я пойду посмотрю, как там наш резидент, не нужно ли чего, а ты свои записи глянь.
Хорошо, что я писал карандашом, от перьевой ручки остались бы сплошные кляксы, но и так, мне теперь придется расшифровывать собственные закорючки, и диктовать исповедь резидента машинистке.
Может, поручить Татьяне? Все равно, она уже все слышала и почерк мой начала разбирать. Кстати, как она там, не заскучала? Мне сегодня пришлось убить немало времени, чтобы уговорить девушку сделать укол резиденту, а еще больше сил потратил на то, чтобы убедить ее выйти к незнакомым мужчинам в халате, надетом на голое тело.
Я зашел в комнату, где уже полностью одетая Татьяна грустно сидела на стуле и скучала. При виде меня, оживилась.
— А вот теперь, сволочь, я скажу о тебе все, что думаю!
С этими словами Татьяна залепила мне — своему начальнику, между прочем, смачную пощечину. А ручонка-то у «валькирии» тяжелая. Даже не знаю, как устоял на ногах, но искры из глаз посыпались, а в ушах раздался такой звон, словно голову сунули в огромный колокол.
Я потряс головой, а Татьяна, раздухарившись, собралась треснуть во второй раз. Нет, две затрещины — это уже слишком, сотрясение мозга можно заработать! Перехватив руку девушки, привлек ее к себе и крепко поцеловал.
— Гад ты, товарищ Аксенов, — отстранилась Татьяна и злобно посмотрела на меня.
— Знаю,
