бы через ту же Груню! Думаю, уж она-то сумеет пристроить дефицит через свою клиентуру. И — не по номиналу.
Вернулся Стропилин, поставил на стол коробку. Я велел ему пересчитать товар, а сам запер дверь на ключ и задернул шторы.
— Сто пять пар, — сообщил он.
— Значит, ты хотел бы и от товара избавиться и вернуть свои законные пятьсот двадцать пять рублей…
— Разумеется, но…
— Твоих райкомовских будут спрашивать, покупали они у тебя колготки или нет?
— Будут, наверное, если дело заведут, — снова приуныл Иннокентий Васильевич. — Я мог бы уговорить их расписаться в ведомости, но некоторые могут упереться…
— Сколько вообще человек в райкоме обычно покупает твой товар?
— Человек двадцать…
— Возьми двадцать пар и продай ниже номинала, только пусть распишутся в получении, а нужную сумму и количество проставь сам.
— А что делать с остальными парами?
— Ты же все равно хотел их у меня оставить, ну вот я и решу…
— Уф, спасибо тебе, Саша… Не знаю, чтобы я без тебя делал…
— На то и нужны друзья…
— Верно, — кивнул Кеша. — Хотя, признаться, я думал, что ты мне откажешь…
— Это еще почему?
— Ну-у… в школе ты был такой… правильный… Прозрачный, как стеклышко…
— Жизнь научила…
— Понимаю… Меня вот — тоже… Трудно начинать с нуля… Литейск, хоть и не БАМ, но приезжему здесь тоже несладко… Работы много, а условий никаких… Впрочем, что я тебе рассказываю, сам знаешь. Так что лучше нам держаться друг друга.
— Само собой!
Он отсчитал двадцать пар колготок и исчез, а я отправился искать комендантшу. Аграфену Юльевну я нашел на третьем этаже. Она учиняла разнос обитателям тридцать восьмой комнаты за ночной шум. Вернее — обитательнице. Я мельком заметил хмурую женщину, лет тридцати пяти, с фингалом под глазом. Захлопнув дверь, тетя Груня повернулась ко мне и суровое выражение ее полного лица сменилось почти нежностью.
— Есть дело, Груня, — сказал я.
— Слушаю тебя.
— Ты не могла бы заглянуть ко мне на минуту?
Глаза ее просияли, но она тут же потупила взор.
— Ну если только на минуту…
Я догадывался на что она надеялась, но сразу разочаровывать не стал. Мы спустились на второй этаж и увидели мужичка, топчущегося возле моей двери. Я-то его сразу узнал, а вот глаза комендантши заметно потускнели. В них снова мелькнула некоторая надежда, когда я попросил своего гостя немного подождать снаружи. В комнате, я показал Аграфене Юльевне груду упаковок с колготками, что лежали у меня на кровати. Груня мигом смекнула, какая удача плывет ей в руки. Тоска одинокой женской души сменилась в ее взгляде пламенем алчности.
— Почем продаешь? — тут же осведомилась она.
— По червонцу.
— Сколько их здесь?
— Восемьдесят пять пар.
— Дорого по десятке-то…
— Так половину мне придется отдать поставщику.
— Даю восемьсот, но зато деньги — сразу.
— Согласен!
— Тогда бери всю партию и тащи за мной.
Я переложил колготки в коробку, взял ее и вышел вместе с комендантшей в коридор, сказал трудовику:
— Заходи, Витек, я скоро!
— Я пока замком займусь… — откликнулся он.
— Давай!
— Замок меняешь? — спросила Груня, когда мы спустились в ее кабинет.
— Да, приходится, — ответил я. — Мало ли кто в моей комнате раньше жил… Может ключи себе оставил.
— По правилам один ключ должен оставаться на вахте.
— Думаю, мы решим этот вопрос.
Я поставил коробку с колготками на комендантский стол, а Груня отсчитала мне восемь сторублевок. Из них, я мог с чистой совестью половину оставить себе. Ведь связи связями, а шмотьем обзавестись не мешает. Осень я может еще как-то перепрыгаю в своем кожзаме, а наступит зима — околею. Обувка нужна. В кроссах да кедах тоже не разгуляешься, как только погода ухудшится. Да и белье, носки, головные уборы. А еще мне нужен холодильник — свой, а не казенный, диван, телевизор. В общем — на жалование, даже с доплатами всего не укупишь.
— Слышь, Шурик, — вернула меня к действительности Аграфена Юльевна. — Если еще товар будет, обращайся.
— Обязательно, — буркнул я и поспешил к Витьку.
Тот уже и замок успел сменить. Когда я вошел в комнату, он вручил мне связку ключей.
— Спасибо, друг! — обрадовался я. — Сколько я тебе должен?
Он отмахнулся.
— Брось! Свои люди, сочтемся.
— Тогда — по пивку?
— От этого не откажусь… У меня уже и так слюнки текут от запаха воблы.
— Давай-ка мы ее заголим, профурсетку…
Вобла оказалась отменная, а не кожа да кости, как это бывает. Мясо легко отделялось от костей, а в каждой второй рыбешке обнаружилась даже икра. Жаль только пиво было теплым, но ничего — приобрету холодильник и больше такого безобразия у себя дома не допущу. Да и беседа у нас, с коллегой, вышла задушевная. Он меня просветил насчет нашего школьного коллектива. Пересказал все сплетни. Например — о том, что завучиха тайком сохнет по директору. Ему хоть и за шестьдесят, а мужик он крепкий. Охотник и страстный рыболов.
Подтвердил Витек и то, что военрук редкостный бабник. Ни одну юбку, младше сорока, в педколлективе не пропускает. И до сих пор у него соперников не было. И мужиков-то в школе раз, два и обчелся. Кроме директора и военрука — он, трудовик, историк Трошин, Петр Николаевич, да преподаватель немецкого языка Карл Фридрихович Рунге. Толстяк Трошин убежденный холостяк, баб боится, как огня, Рунге верен своей Гретхен, а он, Виктор Сергеевич, и со своей-то намучился, где ему на других косяки кидать.
Вот и получается, что до появления в школе номер двадцать два молодого препода по физре, Гришаня мог пастись в учительской, как козел в огороде. Раз уж сущность моего соперника обозначилась, я решил узнать о нем как можно больше и навел Витька на разговор именно о преподавателе начальной военной подготовки. Мой собутыльник подтвердил, что Григорий Емельянович Петров пришел в школу из военкомата. Был трижды женат. Со всеми тремя женами развелся со скандалом.
— Ты понимаешь, Санек, — пустился в рассуждения Курбатов, — у него к бабам подход есть…
— Видал я его подходы, — буркнул я.
— Не, не скажи… Он баб понимает… Этим их и берет… Сразу просекает, какая готова из трусов
