Пал Палыч растолкал спящего, тот сел, и ни слова не говоря, стал натягивать сапоги, согнувшись и пряча заспанные глаза.
— Махиня? — удивился Пал Палыч. — Спишь на работе?
— Задумался, — с досадой отвечал бригадир. — С утра сидим, ждем арматуру. Соседи все забрали, подчистую! Бетон привезут — тоже им. Вот и вся работа!
— Свет им подключили, а нас обошли! Сбоку-припеку живем…
— Воды нету, рожу сполоснуть, — жаловался рабочий, — домой прихожу чертом… Жена пугается.
— У Куделенского, хвастали, душ теплый в вагончиках, да сушильные шкафы для сапог и одежды. А мы в волглых круглый день, много ли наработаешь?
Бригадир, наконец, натянул сапоги. Был он худощав и костист, неопределенного возраста, седая челка с прилипшей сосновой стружкой сбилась на лоб.
— Я понимаю, Пал Палыч, что сунули нас сюда для галочки, а всурьез не доверяют: как бы чего не вышло! Дескать, фундамент в перекос пойдет, дело-то миллионное, после не срубишь! Обижаться нечего, до Куделенского нам как синице до журавля высоко в небе! Запутаемся в ихней арматуре, не знаем, куда что приложить, с какого бока зайти. Нам очистные сподручней… Почему не переведут? Ждем-пождем, а годы идут…
Насчет очистных он спросил грустно, не веря в скорые перемены. Однако рабочие выжидающе глядели на Пал Палыча, словно бы чувствуя, что неспроста он пришел сюда да еще в помощь привел кого-то…
И Пал Палыч не стал хитрить, успокаивать, обещать, как раньше, упрашивать остаться.
— Собирай манатки, бригадир, — приказал он, — переходим на сепарацию. Пришел наш час! — и оглянулся на Галкина. — Не меня, его благодарите! Все переиначил…
Бригада глядела во все глаза на Галкина, оценивая, нисколько не заботясь о том, приятно это Галкину или не очень. Люди были простые, без церемоний.
— Откуда соколик? Чай, из столицы? А Глыбовский как же? У него руки загребущие…
Слышно было, как ветер ударяет в стену вагончика, гудит и сердится, проткнутый острыми углами кровельных листов. Вагончик все более раскачивался, словно собираясь уплыть вместе с людьми, не дожидаясь пока бригада соберется и решится.
— Сегодня же идти?
— Сейчас, — сказал Пал Палыч, — времени мало. Надо спешить. За пару недель наладить сепарацию и пустить в дело!
Люди молчали, озадаченные.
— Случилось что-нибудь? — тревожно спросил Махиня.
— Беда, Иван, — сказал Пал Палыч, — шлак некуда девать, хоть останавливай литейку…
— Это уж точно… Подперло… За горло берут, — кивнул Махиня, и видно было, что для него лично вовсе не беда, что он ждал нечто подобное и даже рад, что дождался.
Бригада загалдела, осуждая кого-то за былую раскачку, равнодушие, за нынешнюю спешку, и можно было понять, что две недели — не срок, скоро ничего не делается там, где десяти лет не хватило…
Тот, кто отдает приказы, поди, свихнулся, а коли такой умный, так пускай сам попробует. С малой силой и из ничего. Бетон с арматурой везут Куделенскому, у них люди помоложе, да посвежей. Начальство за них горой. На руках носят. В газетах пишут, кино снимают. Небось, материал в последнюю очередь, за каждым гвоздем набегаешься… Не пойдем. Тут останемся… Хоть крохи, а перепадают от Куделенского, он мужик справедливый, если рассудить, не для себя старается.
Пал Палыч выжидающе глядел на бригадира, за ним последнее слово. То были преданные делу очистки люди, и Пал Палыч надеялся. Но бригаду, видимо, смущала молодость Галкина. «На чужом горбу в рай хочет парень?» Неудивительно, если новичок сразу возмечтал о рекордах. Подай-выложь ему сепарацию к завтрему?
Махиня поглядывал на Галкина так, словно бы собирался отослать его к соседям, да не имел такой власти, чтобы распоряжаться в присутствии Пал Палыча. Ясно было, что случилось нечто непредвиденное…
— А матерьялы будут? Или за каждой доской кланяться в ножки придется? — спросил бригадир. — Там много чего потребуется! Цемент, трубы, доски…
Ответ он знал наперед, глядел с усмешкой. Дескать, приняли вы хвост стройки за голову, надеетесь отличиться, а заработаете синяки да шишки.
— Все будет, — буднично сказал Пал Палыч, как о решенном, — сегодня же…
— А эмаль, двери, рамы? — подначивала бригада.
Пал Палыч не успевал кивать. «Все, все, я же сказал!» Его бодрячество и обещания все же казались наигранными.
— А люди? — пытливо спросил о главном Махиня. Бригада умолкла, ждала настороженно и ревниво. — Людей дадите в помощь? Матерьялы сами по себе на место не лягут, руки требуются, много рук…
— Сколько? — с готовностью спросил Пал Палыч и достал блокнотик, сверяясь с записями.
— Не знаю, — честно признался Махиня, — трудно сразу… Вы инженер, вам видней! Нас десять, добавить бы с половину…
— Видней, — кивнул Пал Палыч, — сегодня — сто человек, завтра обещали двести. Рабочие с цехов, все могут: заварить, клепать, прикрутить, собрать. Технари почище нас с вами. Устраивает?
Собрались мигом. Увязали харч, подхватили топоры и пилы, присели на дорогу и вышли, не оглядываясь и не сожалея. Опостылела неустроенность, шаткое положение на третьих ролях. Сегодня их день, и завтра, надо их прожить достойно. Держись, Куделенский! Поглядим еще, за кем верх.
Они шли тесной толпой, окружив Пал Палыча и опекая Галкина. Чем дальше уходили от моторного, тем более убеждались, что Галкин свой человек, все понимает верно. Видать, креслом не дорожит, а дорожит делом, кресло ему, по словам Пал Палыча, легко досталось. Их поразило, что именно свалке Галкин обязан своим возвышением, можно сказать, на метле он объехал многих конторских, которые обзавелись связями и всегда при начальстве. И кто знает, быть может, ему и дальше надо держаться этой линии…
Настроение поднялось, они ускоряли шаг, сами того не замечая, и заставляя Пал Палыча перейти на трусцу. Пример с Галкиным льстил их неизбалованному самолюбию и сулил крутые перемены в деле очистки среды и культуры производства, в которых они были спецами, быть может, такими же одержимыми, как Куделенский в суперфундаментах.
— Далеко еще? — спрашивал, запыхавшись, Галкин. — В паровозы я не гожусь…
— Близко! — радостно подсказали строители. — Гляди, эвон, в седловине…
* * *
Цех сепарации и переработки шлаков напоминал больного, раздевшегося для осмотра. Он проглядывался насквозь, можно было пересчитать ребра и позвонки, кое-где искривившиеся, пощупать печенку, а в ясный солнечный день проступала вся паутина склеротичных трубопроводов и электрокабелей, которые связывали части цеха в целое, хотя и не несли ему жизнь. Цеху не доставало костюма. Больного вроде бы осмотрели, а он стоял голый, под дождем и ветром.
— Стены?! — догадался Галкин. — Куда подевались стены?
Он был новичок и цех без окон и дверей, с кишками наружу показался ему поначалу новым словом в технике. Пал Палыча обуревали другие мысли, он оглядывал заброшенный цех с чувством вины. Здесь началась его работа, сюда и вернулся на старости лет, подвести итоги. Каждая балка и изгиб трубы помнили, наверно, другого Пал Палыча, резвее и моложе, его восторженная физиономия не раз отразилась в шлифованных боках бункеров. Блеск сошел, осталась ржавчина, она прогрызла бункера, изъязвила барабаны транспортеров. То была отличная мысль — за недостатком дефицитных стеновых панелей смонтировать каркас цеха и ставить оборудование с колес, ввозя его сквозь стены и не заботясь о габарите. Грузовики просовывались со всех сторон, стрелы подъемных кранов торчали над стропилами крыши: кровельного железа тоже не дали. Пал Палыч, помнится, развил невиданный темп монтажа. Но… не долго музыка играла…
Панелей не дали. Их еще тепленькими увезли на стройку первой очереди. Шлак подождет. Отвал процветал, а Галкин… Черт знает где был Галкин. Не о том речь. Пал Палыч мог и один повоевать, стукнуть кулаком…
— Молодец — одобрил бы тогдашний директор. — Добивайся!
Но Пал Палыч по столу не стучал, отступил, смирился. По этой причине ему не дали труб для отопления, урезали наполовину арматуру, отказали в электромоторах, трансформаторах, дальше — больше: даже лестничные пролеты передали другим цехам, будто у сепараторщиков имеются крылышки и лестницы им ни к чему.
— Ну как эксперимент? — смеялись его дружки по институту. Они еще при распределении благоразумно открестились от цеха сепарации и прочих подсобок и взяли быка за рога: трудились над литейкой и кузнечным. Цеха поднимали стены, а с ними поднимались заслуги и карьера. Через год один возглавил стройучасток, другой примеривал кресло начальника управления механизации. Прораб Паша остался на мели, сепарация его не вознесла, наоборот, повисла камнем и потянула вниз…
Пашу посчитали неперспективным, и поручали ему строить всяческие архитектурные излишества, навроде пешеходных переходов над железнодорожными прогонами, по которым никто не ходил, душевые для администрации и сауну, теплицы для шампиньонов и ограды… Научился Паша строить из ничего, из воздуха, не жалуясь и не обижаясь. Когда он закладывал склад-времянку под бумпродукцию заводоуправления или гаражи под легковушки, всякий раз оказывалось, что где-то рядом возводится нечто огромное и звучное, о чем говорило радио и писали газеты. Часть Пашиных материалов и рабочих рук изымали и передавали туда, а Паше советовали обходиться остатками рубероида на сооружении складов для готовой продукции и колотыми листами шифера, вместо стен он прилаживал даже сетку Рабица с дырками в палец. Ветер мог поднять и опрокинуть ящики с товаром, снег их залеплял, дождь мочил. Товароведы писали жалобы в инстанции, кляли Пал Палыча. А чем он виноват? Хотя товароведов тоже понять можно. Товар ржавел и пропадал на фоне борьбы за высокое качество в цехах, построенных хорошо и основательно коллегами Пал Палыча. Работалось в них хорошо, и качество изделий повышалось, пока они не выходили за ворота цеха и попадали на склад. Пал Палыч с умилением читал в газетах об успехах в качестве родного завода, но когда возвращался к своим складам и подсобкам, ему становилось плохо, раздувался флюс на видном месте, который не брался вылечить ни один стоматолог, подозревая что-то нервное, свойственное только организму Пал Палыча, промерзшему до позвонков в фанерных времянках.
