Поиски увенчались успехом примерно спустя четыре дня в половине первого ночи. Некромант воскликнул «Ага!», я резко повернулась, столкнувшись с ним лбом, он с чувством выругался, и мы дружно засели за книгу. Текст был на аллийском (аллийская некромантия, удивительное явление!), поэтому худо-бедно я его разбирала.
— Ужас какой, — вынесла я вердикт спустя несколько минут. — И это он хотел со мной проделать?
— А что, тот шакаи-ар действительно додумался провести над тобой ритуал? — поинтересовался Мэйсон. В последнее время мы так сдружились, что почти перешли на обоюдное «ты». Я только иногда сбивалась.
Кстати, у меня хватило-таки ума не называть некроманту имя моего князя.
— Он и почти провел, — криво улыбнулась я. Вспоминать сцену в лесу было не очень приятно. Страшно подумать, чем могло бы все закончиться, если бы не вмешался Тантаэ. — До пыток и ритуального убийства не дошел, как видишь. Остановился, судя по всему, на девятом пункте. Вот здесь, видишь?
— «Пробуждение черной…» э-э… «темной сущности тела…» то есть «объекта при помощи…» бездна, что за штука… а, «рун смерти, отречения и боли», — с горем пополам перевел некромант. Аллийский у него сильно прихрамывал. Я в очередной раз оценила прелести дикой жизни в Дальних пределах.
— Помню, помню такое. Сначала рисовал мне на руках углем, потом лезвием обводил, — со вздохом согласилась я. — Короче, забираю эту книжку себе в комнату, там поподробнее изучу. Что-то у меня сегодня голова не варит.
— Спать пойдешь? — вдруг скис некромант. Я присмотрелась к нему. Выглядел Рэмерт, мягко говоря, неважно. К вечной лохматости и неопрятной одежде я уже привыкла, к двухдневной щетине — тоже, а вот синие круги под глазами, затравленное выражение лица… Нехороший знак — любой целитель скажет.
— Да, наверно… А что?
— Так, ничего. Слушай, — неуверенно начал Мэйсон. Достал из кармана сигарету, покрутил в пальцах и со вздохом сожаления сунул за ухо — курить в библиотеке было запрещено. — А ты ничего странного не замечала? Вроде той твари на лестнице?
— Нет, — я покачала головой. Действительно, с тех пор — ни одного нападения. Я даже решилась перебраться в спальню. — Больше никаких посиделок за диваном до рассвета. И в дверь никто не скребется. А что, — меня вдруг поразила пугающая мысль. — Оно на вас перекинулось? То есть на тебя.
Некромант нервно взъерошил волосы.
— Нет. Не думаю. Просто уже которую ночь снится всякая дребедень. Про детство в основном и учебу в Академии, ну, про рейды иногда. Просыпаюсь, как будто и не спал. Кошмаром не назовешь, но неприятно.
— Такая бурная была юность? — посочувствовала я.
Рэмерт только отмахнулся.
Я не стала настаивать. У всех свои секреты.
Стоит ли говорить, что я не удержалась и засела той же ночью за пыльный фолиант? Сначала просто делала подстрочный перевод с комментариями, потом составляла список непонятных моментов, чтобы назавтра попытать с переводом Дэриэлла. Очнулась только под утро, когда уже светать начало. Сама себе сделала выговор за нарушение режима, посетила душ… и поняла, что точно не усну. Подробности ритуала все никак не выходили из головы, а воображение у меня достаточно живое…
Снова, как три месяца назад, я смотрела в высокий потолок, и меня мучил вопрос: почему? Как Максимилиан мог решиться на такое? Он настолько боялся смерти? Разумом я понимала ответ, но противоречивое сердце мое опять переклинило. Неужели Ксиль не чувствовал ко мне совсем ничего? Ритуал ведь подразумевал не только убийство, но и мучения жертвы. Вряд ли можно пытать человека, когда испытываешь к нему хоть что-то…
Помнится, у моря я все же решилась задать этот вопрос Тантаэ. Он улыбнулся и спросил меня: «Найта, а как вы считаете, Максимилиан чувствует что-либо ко мне?» Я тогда сильно смутилась, припомнив несколько двусмысленных сцен, когда Ксиль в буквальном смысле вешался на шею Пепельному князю. И еще — странный, полный боли и нежности взгляд. Да, этих двоих многое связывало… Тантаэ вежливо покивал, а потом скинул воспоминание, от которого я долго заходилась криком. Вот и сейчас меня невольно передернуло, когда голову заполнили смутные, но отвратительно живые образы…
* * *
…Боль. Снова боль. Она накатывает, как лавина — неудержимая, холодная и безжалостная. Горло сводит от желания выплеснуть эту боль в крике, но кричать нельзя. Нельзя ни на мгновение ослабить контроль, пропустив наружу хоть каплю бушующих внутри эмоций…
…. Да, да, да, он просто голоден, просто голоден, и сейчас ему все равно, ты или один из этих забавных человечков, которые умирают так быстро. Он не помнит, и только поэтому снова и снова запускает когти вглубь. Можно прекратить это, в одно мгновение прекратить, просто дав ему то, чего он хочет. Боль, страх, отчаяние. Но нельзя. Нельзя, потому что там, внутри, есть что-то, чего он не должен знать никогда … что-то темное, сладко тянущее, неправильное по своей сути…
…боги, почему же я такой живучий, за что…
…можно поддаться и выжить, но как смотреть потом в глаза ему и знать, что он тоже знает? Знает и передергивается от отвращения каждый раз, когда ты касаешься его рукой, взглядом, мыслью…
Нет! Молчать, молчать, не чувствовать, не помнить. Он голоден, он не сможет себя сдержать и скоро выйдет за ту грань, за которой для тебя нет ничего… Ксиль, ледышка ты настоящая, ну почему все так вышло…
— Кричи. Почему ты молчишь? Тебе же больно, я знаю… — горячие, как угли, пальцы касаются кожи почти нежно. Словно в насмешку, они осторожно отбрасывают с лица липкие от крови пряди, обводят дрожащие веки… Щит дает трещину. Невесомым движением касаются разбитых губ… О да, это еще больнее, чем самая жестокая пытка, и он чувствует это, мальчик с синими-синими глазами, как ночное небо…
…Как? Нет, не может быть… Он знает, давно знает обо всем, и сейчас бросает это знание тебе в лицо, как бросают перчатку… Он смеется над тобой, и когти пропарывают новую борозду в еще не успевшей затянуться ране. Да она уже никогда не заживет…
…больно, больно, больно… Но это ничто по сравнению с тем, что творится в душе. Пустота, отчаяние, боль, отвращение к себе… Пустыня, выжженная пустыня цвета вишни, а с неба все сыплется и сыплется серыми хлопьями прах сгоревших времен…
…не вернуть, не изменить, не исправить. Регенерация давно отключена, что толку цепляться за такую жизнь? Зачем вообще жить потом? Зачем противиться, держать проклятые щиты, если ему уже все известно…
…Щиты опадают со звоном хрустальным, как от разлетевшегося на осколки бокала. А он… он рядом, он смеется, он счастлив. Голод ушел. Ему хорошо… Ксиль, огненная звезда, я горю, а ты греешься в этом пламени… Руки немеют, тьма и бесчувственность наползают неотвратимо, но по странному совпадению — кто бы оценил эту иронию! — последним уходит зрение, и я вижу, как на твоем лице проступают понимание и ужас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
