– Жду объяснений, – проговариваю так холодно, чтобы дать понять – я не отстану.
И Данил, наконец-таки, удостаивает своим вниманием. Он оборачивается, но смотрит как будто сквозь меня.
– Тебя. Это. Не касается.
Ну, все! Довольно! Подрываюсь к Дане и становлюсь прямо перед его разбитым носом. Впиваюсь взглядом в его, застеленные красной пеленой, глаза и просто выдаю все на одном дыхании:
– Касается, Данил. Хочется тебе этого или нет. Я старалась не лезть в твою душу. Видела, что ты избегаешь всех вопросов и разговоров о себе. Но больше не хочу делать вид, что меня ничего не волнует. Я знаю о твоей прошлой богатой жизни на широкую ногу. Догадываюсь, что в твоей семье что-то не так, потому что ты ютишься здесь, а не в своем доме. И то что было сегодня в клубе… Кто это? Почему ты так испугался? Может, у меня и нет права требовать всех ответов, но я пустила тебя не только в свою постель, но и… Дань, я… – мой голос срывается и приходится сделать глубокий вдох. Приближаюсь к нему еще на миллиметр, касаясь грудью его испачканной кровью рубашки. Несмело обхватив ладонями изрисованные ссадинами скулы, тянусь на носочках к разбитым губам. Не целую, а просто шепчу. Я хочу, чтобы он услышал и понял. – Ты дорог мне. Чтобы не происходило в твоей жизни, я не стану тебя осуждать. Ты можешь мне доверять.
Мы так и стоим посреди кухни. Я почти не дышу, тогда как грудь Дани нервно поднимается и опускается. Слышу, как он тяжело сглатывает и чувствую, как мои запястья обвивают ледяные пальцы. Данил скидывает мои руки со своего лица, а я в полном смятении отшатываюсь назад.
– Ты думаешь, если я тебя трахаю, то должен и душу открывать? – Равнодушие. Безразличие. Холод.
Все это есть в его словах и взгляде, которым выбивается земля у меня из-под ног. В моей груди взрывается боль. И такая, что я невольно обхватываю себя руками, иначе разлечусь на кусочки. Образ избитого, взлохмаченного и всего в кровоподтеках Данила, стоящего передо мной каменной глыбой, расплывается в моих слезах.
Даже не хочу скрывать, что вот-вот разрыдаюсь во весь голос. Мне больше нечего ему сказать, потому что услышала все, что должна была. И теперь понимаю, что я просто влюбленная дура.
Пальцы находят висящую на шее подвеску и одним ненавистным рывком сдергивают ее, швырнув куда-то под диван. И через секунду меня уже нет рядом с Данилом. Я грею собой пол в спальне, подпирая спиной кровать. Приходится зажать себе рот рукой, чтобы заглушить свои же рыдания. Я слышу, как в гостиной с ярким звоном бьющегося стекла что-то влетает в стену, а потом эти же стены вздрагивают от мощного хлопка входной двери.
Но я даже не двигаюсь. Сейчас мне уже все равно, куда ушел Данил.
Глава 35
Данил
Ее нет дома третий день. Третий гребаный день я просто ползаю по углам квартиры, потому что меня разъедает от тоски. Четыре тысячи триста двадцать минут тишины.
Я конченый идиот. Я сказал ей то, чего не должен был. Мне нужно защитить Альку от своих проблем, а не пытаться выпотрошить ее душу обидными словами. Одного бездушника на нас двоих хватает.
И мне сейчас больнее не от расплывшихся синяков по телу и ноющих ребер, а от того взгляда огромных карих глаз, заполняющихся слезами, въевшегося мне на подкорки.
«Ты думаешь, если я тебя трахаю, то должен и душу открывать?»
Блять! Шикарный ответ человеку, который дал понять, что готов меня выслушать. Мне всего лишь хочется уберечь Мальвину оттого, что ей может очень не понравится. Я ничем не лучше труса, потому что боюсь ее реакции. Одно дело знать свои косяки и ошибки самому, другое – признаться в них вслух тому, чей взгляд, полный презрения, загонит меня под плинтус окончательно.
Но, как бы там ни было, мне нужно извиниться за те слова. Поэтому уже третьи сутки в квартире мой компаньон – это слегка увядший букет винных роз. Короче, я чувствую себя имбецилом.
У меня не получается дозвониться Альвине. Она просто не берет трубку и не читает мои сообщения. Я даже не знаю, где она. Пока я бесцельно шатался по улице до самого утра после нашего последнего разговора, Аля исчезла. Но ее вещи все еще на месте, а значит она рано или поздно вернется. Мне остается только ждать и раз за разом терроризировать телефон. Ну и немного прибухивать, прикидывая, откуда и как мне возвращать этот долг. Нужен хоть какой-то план. Я должен все обдумать…
Чем я собственно и занимаюсь, пока вечером, на четвёртые сутки, не вздрагиваю от спасительного щелчка дверного замка. Срываюсь со своей кровати настолько быстро, насколько мне позволяет жуткая ломота в теле. Тех нескольких четких ударов мне по ребрам той ночью хватило, чтобы передвигаться, периодически постанывая. Я слышу шум, доносящийся из кухни и тащусь туда, обхватив свой торс рукой.
Когда вижу знакомую фигурку в свободной толстовке и джинсах скинни, замершую у букета роз, стоящего на кухонном столе, то замираю в проходе сам. Я весь напрягаюсь, наблюдая за реакцией Альвины. А она вышла достаточно предсказуемой. Алька молча вытаскивает цветы из вазы и уже через секунду они вверх тормашками торчат из мусорного ведра, едва помещаясь в нем.
– Привет, – произношу как можно увереннее, подперев плечом угол стены. Все-таки держаться в вертикальном положении немного трудновато.
– Привет, – ровным голосом отвечает она, все еще находясь ко мне спиной.
Замечаю, как Аля цепляется тоненькими пальчиками в манжеты своей толстовки и натягивает рукава ниже, будто бы ей сейчас очень холодно.
– А ты где была все это время? – интересуюсь осторожно, потому что вот здесь не могу и предположить в каком виде получу ответ.
И получу ли я его вообще. По факту, я не особо-то и заслужил…
Но Аля неожиданно спокойно оборачивается и поднимает на меня взгляд. Пиздец! Меня как будто опять жахнули в колена под дых. Хочется сжаться в комок. Под выразительными карими глазами Мальвины светятся темные круги, а на слегка осунувшемся лице четко выделяется напряженная линия скул и бледные губы. Даже несмотря на то, что я придурок, но я в два счета понимаю, что она плакала. Много плакала.
– Я была в общаге. У подруги соседка уезжала на пару дней.
– Ясно. – Мой ответ максимально тупой, как и я сам.
Несколько секунд давящего напряжения между нами, а потом Алька прячет взгляд в пол и собирается проскользнуть мимо. Я на автомате рывком успеваю ухватить ее за запястье. Хочу притянуть к себе и выпалить «прости», но Мальвина дергается от меня, как от прокаженного. Я получаю от нее такой жесткий отпор, что, знатно охренев, отшатываюсь сам, когда ее ладони с размаху бьют мне в грудь.
– Не трогай меня, – всхлипывает она на громком выдохе.
– Черт! Больно же, – со стоном втягиваю воздух сквозь зубы, опять хватаясь за свои ребра. Твою ж мать, откуда в ней столько силы?
– А мне думаешь не больно? – Тихий голос Мальвины оглушает сильнее любого удара по голове.
В прямом смысле теряюсь, когда вижу, как ее глаза заполняются влажным блеском. Я прекрасно понимаю о чем ее слова… Только теперь не могу понять, где моя боль разрастается сильнее: там, где синяки на ребрах или где-то глубоко внутри под ними. Я просто смотрю, как Алька молча разворачивается и, проводя тыльной стороной ладони по щекам, быстрым шагом скрывается у себя спальне.
Мне хочется приложиться с размаху башкой о стену. Расшибить свои конченые мозги, потому что я не знаю, как поступить правильно. Мне одновременно хочется и приползти к ней, и отгородиться. Не дать ей погрязнуть во всем моем дерьме. Я и с ней не могу, а без нее… Блять, да я тупо подохну.
Не придя ни к какому соглашению с самим собой, плетусь в свою комнату. И как ни странно, я жду, что вот-вот квартира наполнится звуками фортепиано. Обычно Мальвина каждый день погружала все вокруг в бесконечный поток мелодий. Я иногда жалел, что не родился глухим, потому что три-четыре часа домашних репетиций, и у меня начинал дергаться глаз.
