– И что дальше? – спросил он, стараясь казаться невозмутимым. Носок его ботинка трясся.
– Дальше? А дальше посмотрим… у кого у нас зубы выкрасятся в красный цвет, – сказал я.
– Ты думаешь, если в прошлый раз тебе удалось двинуть меня исподтишка головой…
– Хватит… Закругляйся… – я сжал кулаки.
Индербиев, облизнув губы, быстро оглянулся. Вокруг никого не было видно. Он нехотя сжал кулаки и, собираясь что-то сказать, шевельнул губами. Больше я ждать не стал.
…Неделю граф Монте-Кристо не приходил в школу. Был вторник, когда на втором уроке со скрипом открылась дверь, и в класс вошла, сжимая в руке палку, какая-то женщина. «Мать Индербиева», – зашептались ребята.
– Это который здесь тот, кто приехал с гор? – спросила она, не обращая внимания на то, что идёт урок.
– Послушайте, у нас урок… математика… Подождите в коридоре до звонка, – сказала, оборачиваясь от доски, Айзан Рашидовна.
– Я спрашиваю – который? – громко повторила женщина.
– Я, – ответил я, поднимаясь.
Я увидел её рядом с собой после того, как получил удар палкой.
– Грязная тварь! Вонючий ламаро!* Ты собирался убить моего сына? Ты… паршивец… Камнем по голове, из-за спины.
Когда Индербиев вошёл в класс, оказалось, что всё лицо у него было вымазано зелёнкой…
Теперь мне нужно было беречься, чтобы не дать повода. Так я жил. Наступила зима. Выпал снег. Никаких неприятностей ни с кем у меня не было больше. Бардо стала кокетничать со мной. Смотрела, улыбаясь, мне в глаза, искала встреч. Я не обращал на неё никакого внимания. Мне нравилась одна из девятого класса по имени Асет. Я и записку ей посылал. Она ответила отказом. И всё равно она мне нравилась. Увидев её, я радовался… Её косы, шёлковое платье… лучистые, большие чёрные глаза, пальто с капюшоном в шахматную клетку… Сумка… Наклейка на сумке. Мне нравилось всё. Всё чаще я стал видеть Бардо вместе с Асет. Когда они шли вместе, Бардо, заметив меня, смеялась. Похоже, она знала о той записке. Асет не смеялась никогда. И то, что она надо мной не смеётся, мне очень нравилось.
Как-то в наш класс вошли Асет и ещё несколько девочек, в руках у них были тетрадки и ручки. Что-то там они записывали. Оказывается, записывают детей из нуждающихся семей. Бардо подала им какой-то список. Потом обвела класс взглядом и вдруг говорит:
– Да, чуть не забыла… у нас же ещё Ичаев. Запишите и его… Пальто, шапку, ботинки.
– Какой Ичаев? Я? Ты это брось, Бардо!.. Меня туда нечего записывать, сама запишись, если хочешь, а меня оставь в покое! – в ту минуту я кипел от злости. – Ичаев! Кто это тебе сказал, что нужно записывать Ичаева?
– Что ты на меня кидаешься? Нечего было позволять матери идти в райсовет, если такой высокомерный! Гордый какой! – Бардо вскинула брови, дёрнула головой и, скривив губы, села.
– Когда? Чья? Моя мать?..
– Да! Твоя мать. Или ты думаешь, что моя мать туда ходила?
Я увидел Асет… её глаза… взгляд… большие лучистые глаза… ЗИЛ. Большой синий ЗИЛ. ЗИЛ, появляющийся на гребне холма. Я бегу навстречу, далеко. Дада сажает меня в кабину, привозит назад. Потом арбузы… Большие зелёные арбузы, с тёмно-зелёными полосами на боках и красные внутри… Арбузная сердцевина в руках переламывается… сок стекает по моему подбородку. Длинные, жёлтые кукурузные початки… едва поспевшие, в самый раз, чтобы печь… Дада ломал початок на три части и прятал за спину: выбирайте, мол, который кому. Я, младший братишка и дада – нас трое…
Уроки закончились. На улице шёл снег. Я шёл домой один. Снег хлестал по лицу. Я расшвыривал его ногами. Мир виднелся как бы сквозь паутину… Снег кружил и падал большими крупными хлопьями.
«Как же могла мама сделать такое… Почему она не сказала мне. Шёлковое платье… Чёрный фартук. Мальчишки в неё снежками… швыряют, она смеется… белые зубы… косы… глаза… Она же должна была сказать мне это. Нет, не могла она пойти туда… Машина, много машин… гараж. ЗИЛы… Чей это мальчик, Джабраил? Ну, не то чтобы мальчик, а это вот бледная немочь – моя… зубы ломило от мороженого… Когда машина шла быстро, ветер трепал волосы… Ух ты, до ста разогналась… когда сбегал с холма, две ленты бескозырки трепались под ветром…
– Ахмад!
– Что?
Мы… Мы должны переехать на равнину, в то село, где живёт мой брат… Он подыскал нам дом. Там и работа для меня найдётся. Следующей осенью помянем твоего отца и уедем отсюда. Мы будем жить не хуже других. И кланяться никому не станем. Ваш отец… Нам нельзя ронять честь вашего отца.
Мы жили в горах ещё два года.
«Нечего было позволять матери идти в райсовет, если у тебя такая заносчивая душа! Гордый какой…» Глаза… большие лучистые глаза… Какой крупный снег… кажется… ребята знакомые катаются… Коньки. В горах ветер сдувал снег, да и кататься было страшно. Там бы сразу в пропасть провалился. «Этот новенький-то, скромный мальчик». – «А ну его, лицо какое-то чёрное. Вы его куртку видели? С заплатами на локтях…»
Снег-то какой крупный. В горах, наверное, туман. Аргун в это время мелеет и становится синим…
– Ичаев?
Я остановился. Бардо стояла с покрасневшим носом.
– Чего тебе? – сказал я.
Она смотрела мне в глаза. Вздохнула тяжело, глубоко. Я взглянул на неё и пошёл дальше.
– Ичаев.
– Ну чего ты от меня хочешь?
Я возвращаюсь. Она снова смотрит на меня. Снег паутиной кружится вокруг неё.
– Я не знала… Мне это сказал Индербиев… У него же отец работает в районном совете… он сказал, отец велел передать… обманул меня… я… я знаю, ты хороший… не обижайся…
Я понял, что она хотела сказать.
– Катись ты отсюда, – сказал я.
– Почему ты такой…
– Ты уйдёшь или нет, коза! Брысь отсюда… – я готов был подраться с ней. Она медленно отвернулась. Потом пошла, ступая по снегу маленькими ножками. Коза.
«Козы? Пасти коз в горы уходили я и Ширвани. У нас было двадцать три, а у них аж сорок. Ох и скверно же вели себя эти козы, всё норовили в лес удрать… бе-е-е. напрасно я её так назвал. Не надо было. Потом… А чего она лезет, соль на душу сыплет?»
– Мальчик, помоги бабушке санки в горы поднять, ноги скользят. Обувь скользкая…
– Давайте…
– Ты чей?
– Джабраила, сына Хамзата.
– Чей?
– Его сейчас нет… Нашу мать зовут Айзой.
– А, ты сын Айзан! Знаю, знаю, дай ей Всевышний… Смотри, береги мать-то свою.
– Би-би-и-п.
– Посторонись, бабушка, дети на санях катятся!
– Ах, сорванцы… Шайтаны эдакие.
«Гордый какой… Если у тебя такая заносчивая душа… мать в райсовет…» Глаза у неё такие огромные, надо же… глаза, фартук. ЗИЛ, большие, зелёные круглые арбузы… Вкусные-то какие бывают арбузы… «Запишите и его… пальто, шапку, ботинки…»
– Ну теперь бабушка сама. Дай тебе Аллах здоровья и долгих лет… Хороший, оказывается, у Айзы, воспитанный сын-то.
«Надо же, как только додумались… «У нас же ещё Ичаев».
Я издалека увидел наш дом… У дома был какой-то странный вид, он словно бы смотрел на меня невесёлым взглядом. В носу стало кисло, на глаза навернулись слёзы. Я быстро утёрся рукавом. Двор. Наши куры стояли, поджав по одной ноге, под навесом. Снег… Снег идёт и в нашем дворе. Крупный, белый снег.
Перевод Альберта МАГОМЕДОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии:
Эх, дороги…
Живые и мёртвые
Эх, дороги…
ПОБЕДИТЕЛИ
Во время Великой Отечественной войны Нина Боткова училась в школе и жила в небольшом посёлке в Ворошиловградской области. В первые дни войны отец, как и все сельские мужчины призывного возраста, ушёл на фронт. Из 225 человек вернулись живыми только 78. В мае 42-го пришла похоронка на отца, который погиб под Харьковом. Там проходили тяжёлые бои. Информация вместе с известием о гибели отца навсегда врезалась в память Нины.
А через месяц ранним утром семья проснулась от звуков двигателей машин. По центральной улице села шла на восток колонна советских танков. Не верилось, что это отступающая армия…
