Форма входа
Читем онлайн Алые росы - Владислав Ляхницкий
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Борис Лукич сел. Он привык думать сидя.
«Наваждение. Первыми законами революционного временного правительства оказались законы против крестьян, против тех, от чьего имени говорит господни министр».
Борис Лукич тер лоб ладонью, поглаживая седеющую голову, словно ждал прояснения.
«Брешако-Брешковская, Чернов, Авксентьев — все вожди нашей партии поддерживают Керенского. Все восхищаются им. Видимо, я не понимаю чего-то, не хватает образования, не научился государственно мыслить. — Борис Лукич пытался заставить себя мыслить как-то иначе, но по-прежнему видел голодных крестьян и неудачливых рыбаков.
— Помогите мне разобраться, — просит Борис Лукич.
Прокурор, подумав, сказал со злорадной издевкой, вымещая свои неудачи:
— Я дисциплинированный член партии социалистов-революционеров.
Мыльным пузырем оказалась мечта о громком процессе, поощрении министра и переводе в столицу. Но пусть и Борис Лукич, приславший сюда этот мыльный пузырь, пусть же и он выпьет из этой горькой чаши.
Развернул вторую папку, такую же серую, как арестантский халат.
— «Дело по обвинению Рогачева Устина Силантьевича, — читал прокурор, — в проигрыше в карты приемной дочери Ксении Рогачевой и Козулина Сысоя Пантелеймоновича в выигрыше в карты означенной девицы…»
— И изнасиловании ее, — подсказал Борис Лукич.
Прокурор протестующе поднял ладони:
— Разберемся по порядку, дорогой мой Борис Лукич. Статья 990 Уложения о наказаниях гласит: «…кто в своем доме или ином месте устроит или дозволит устроить заведения для запрещенных игр…» Прошу уяснить, не сама игра преследуется законом, а заведение для оной. Было ли у Устина или Сысоя подобное заведение?
— Конечно, нет. Но не все ли равно, где проиграли человека — в специальном игорном заведении или в случайной игре? Че-ло-века ведь проиграли.
— Это так, дорогой мой Борис Лукич, но закон не регламентирует ставки. Следовательно, Рогачеву и Козулину не могут быть вменены в вину ни азартная игра, как таковая, ни ставка в игре. Не горячитесь, Борис Лукич, и поймите меня: здравый смысл сугубо субъективен, индивидуален. У каждого человека свой особый здравый смысл, чем-то отличный от здравого смысла соседа, а закон обобщает тысячи здравых смыслов. Так преклоним головы наши перед мудростью обобщенного здравого смысла.
Прокурор не иронизировал. Он листал страницы толстого тома, вчитываясь в статьи, поднимал указательный палец и шевелил им, как бы ощупывая значимость статей закона Российской империи.
— Скажите, пожалуйста, что вы там ищете, — не удержался от шпильки Борис Лукич. — Продали человека. Случай из ряда вон выходящий.
— Ну-с, не скажите. За прошлый год только в нашей губернии зарегистрировано восемнадцать случаев продажи жен, дочерей, сестер, просто знакомых женщин и девушек. — Вновь шелест страниц. — Права мужа законом практически не ограничены… За опекуном закон признает право совершения актов от имени опекаемых, в том числе принятия сватовства…
— Да какое же тут сватовство? Здесь насилие, господин прокурор.
— Так, наверно, и есть. Но попробуйте доказать, что Сысой овладел ей силой. Вы имеете на это свидетелей? Имеете заключение судебного эксперта? Имейте в виду, дорогой, по подобным делам женщины часто оговаривают мужчин.
— Я просто теряюсь. — Борис Лукич взял со стола прокурора папиросу, но не зажег ее. — Но обольщение… Наконец… — он хватался за последнюю возможность.
— М-да… Вы помните нашумевшее дело Ольги Палем, убившей Александра Довнара? Пик-кантнейшая история, смею вам доложить. — Хихикнул, боком поднялся со стула и засеменил к книжному шкафу, привычно, почти что не глядя, взял с полки книгу, прищелкнул пальцами, сложив их в букетик, поднес для чего-то ко рту и, еще раз прищелкнув, сказал:
— Представьте себе, очаровательная пятнадцатилетняя еврейка, черноглазенький симпампончик, принимает христианскую веру и убегает из патриархальной еврейской семьи. Пятнадцатилетняя! Денег у нее ни копеечки, душа нараспашку от веры в нового доброго бога. Такой ее и нашел богатый Кандинский, снял для нее комнату на одной из одесских улиц… подобно тому как Сысой устроил Ксению Рогачеву на пасеке. Потом Ольга Палем пошла по рукам. Убила своего любовника студента Довнара и пыталась убить себя. Отчет о суде над ней печатали все газеты России. Думаете, обвинялся Кандинский за растление малолетней? Отнюдь. О нем говорили как о благородном человеке. Не забывайте, что Палем было пятнадцать лет, а Рогачевой девятнадцатый.
Борис Лукич сбит с толку. Перед ним шкафы с толстыми томами свода законов Российской империи с двуглавым орлом на обложке. Их много, этих томов. В них расписано все: от порядка прохождения войск на параде до правил установки межевых знаков в степи, от правил обращения с анонимными письмами до наказания за не-отдание чести старшему командиру.
— Так неужели в этих десятках тысяч страниц нет ни одной, обвиняющей обидчиков Ксении Рогачевой? Защищающей ее честь? Этого быть не может. Я пропел о народной воле и счастье, и для меня нашлось целых, четыре статьи, по которым и запрятали в каталажку. А тут продали человека!
— Вы вправе не верить, подозревать меня в стачке с преступниками и еще черт знает в чем, но поверьте лучшему юристу России, честнейшей души человеку Анатолию Федоровичу Кони. Он человек неподкупнейший. Он, вопреки воле самого императора, огласил оправдательный приговор Вере Засулич, стрелявшей в петроградского губернатора Трепова. Так вот, жила в Петербурге чиновничья семья и была в ней красавица дочь. И жил в Петербурге богатый старик, любитель клубнички — молоденьких девушек, сохраняющих признаки девства. Папаша-чиновник и предложил старичку свою красавицу дочку в аренду на ночь за десять тысяч рублей. Ей было семнадцать лет. Дочь в слезы. Девушка влюблена, у нее жених, а отец наступает.
— Это не выдумка?
— Даю вам честное слово. В тот самый вечер, когда, глотая слюнки, старичок ждал девушку, она ушла из дому и вернулась только под утро, принесла отцу деньги, пришла к себе в комнату и застрелилась. Были слухи, что она провела эту ночь в казарме, а врачебный осмотр показал, что она в роковую ночь была… как бы сказать… любовницей десятков мужчин. Это дело вел Кони. Как человек, он винил и отца, и этого сластолюбивого старикашку, но как прокурор никого обвинить не сумел. Негодуя, он передал дело в судебную палату — высший орган Петербургского судебного округа — и палата прекратила дело за отсутствием состава преступления. А вы хотите, чтоб я, провинциальный прокурор, сделал то, что оказалось не под силу несравненному Кони.
Выйдя от прокурора, Борис Лукич едва различал дорогу. Двое голоногих мальчишек катили обруч от бочки, а черная собачонка с лаем бегала от одного к другому и пыталась поймать за голые икры. Парень-стекольщик стоял у подслеповатого домика в три окна и раскладывал на завалинке инструмент: доску, линейку, алмаз. Дородная кухарка с коромыслом на широких плечах прошла мимо. С надеждой стрельнула глазами в сторону Бориса Лукича и отвернулась.
В другое время Борис Лукич не преминул бы улыбнуться аппетитной кухарочке, но сейчас он мысленно еще продолжал спор с прокурором.
«У министра юстиции нет времени для пересмотра царских законов о защите прав человека, а время для издания законов о репрессиях против крестьян нашлось! Оказывается, только Учредительное собрание имеет право изменить принципиальные законы России. Издать закон, запрещающий торговлю людьми, — это слишком принципиально для министерства, а смертная казнь на фронте — это такая мелочь, такая частность, что ее можно ввести, не дожидаясь Учредительного собрания? Н-нет, батенька мой, вы не эсер. Вы бездушный бюрократ. Но, слава богу, у нас республика, у нас есть партия социалистов-революционеров. Наша партия не таких заставляла одуматься…»
Борис Лукич решительно повернул на главную улицу, где в бывшем губернаторском доме, напротив Совдепа, помещался губернский комитет эсеровской партии. Там, в губернаторской спальне, находится кабинет председателя комитета. В обширном губернаторском кабинете расположились: секретарь, агитаторы, уполномоченные различных учреждений и общественных групп. Здесь вечно толпился народ, но говорили интеллигентно, вполголоса и на вы, не то что в Совдепе напротив, где суета, сизые ленты табачного дыма, стук прикладов и не редкость крепкое словцо.
В эсеровском комитете с трудом, но все-таки сохраняют необходимую респектабельность: натирают паркет.
Здесь даже разносят посетителям чай в настоящих стеклянных стаканах, а не в кружках из жести.
Бориса Лукича уважали в губернском комитете. Когда он вошел, раздались приветствия, его приглашали присесть, засыпали вопросами о видах на урожай, о росте влияния эсеровской партии на селе.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Алые росы - Владислав Ляхницкий бесплатно.
Похожие на Алые росы - Владислав Ляхницкий книги